Обогнув главный стол, Медор подвел меня к свободному месту справа от Хеллая. Тот поднялся, а за ним и Тэрвин. Взяв меня за руку, герцог объявил:
— Почтенное собрание, позвольте представить вам ниссу Дженну, дочь главного советника несса Медора Саанти. Рад сообщить о помолвке между моим сыном Тэрвином и ниссой Дженной.
Придворные зашумели, как публика в театре во время антракта — гулом пчелиного роя. Не понять, одобрительно или возмущенно. Хеллай указал мне на место между собою и Тэрвином, который во время этого объявления стоял, опустив глаза. Медор сел по левую руку от герцога. Его место было между пышной пожилой дамой с кислым выражением лица и лысым толстяком в ярко-голубом костюме с золотыми шнурами где только можно.
«Места за столом — отдельная песня, — заметил Кай. — Тут строгая иерархия. Хеллай — это как бы ноль. Справа от него сидят дама и кавалер номер один. Слева — дама и кавалер номер два. Сейчас первый номер — вы с Тэрвином. Вон та толстая тетка в зеленом платье недовольна, потому что ты ее подвинула».
«Но она же все равно рядом с Хеллаем», — удивилась я.
«Да. Но слева, а не справа».
«А кто она?»
«Жена вон того лысого в голубом. Командующего армией. Он в общем списке кавалер номер три, после твоего отца. А она — дама номер два. Но в твое отсутствие за столом первая».
«Кай, а ты вообще можешь определить, кто как ко мне относится? Или ты посторонние эмоции не чувствуешь?»
«Ну почему же? — возразил он. — Я же тебе сразу сказал, что Эфре ты можешь доверять, а Нелиде нет. Эта дама, несса Данта, готова тебя сожрать только за то, что ты на один вечер потеснила ее влево. Да и вообще, Джен, огорчу, но в этом зале нет ни одной женщины, которая относилась бы к тебе с симпатией. Просто по факту твоего бытия. Ты слишком высоко над ними».
«И почему я не удивлена? — мысленно усмехнулась я и добавила, обежав глазами зал: — И, кстати, почему тут нет Гирмаса?»
«Служители церкви не участвуют в светских увеселениях. И очень хорошо, что так. Не сиди как на похоронах, Джен, перед тобой блюда с едой. Никто на тарелку не положит. Накладывай сама и ешь».
Легко сказать! Под пристальными взглядами придворных кусок не лез в горло. Все действительно следили за каждым моим движением, и это не было преувеличением. Я хотела поговорить с Тэрвином, но сразу поняла, что за столом это совершенно нереально.
— Тэрвин, — прошептала я, скосив глаза вправо, — встретимся завтра на том же месте. Часов в десять утра.
— Да, — едва заметно кивнул он.
18.
Платье на мне Нелида расстегнула, ничего не сказав, но видно было, что негатив из нее прет через край. Мылась я опять под краном, утешая себя, что некая королева Изабелла [1] не принимала ванну и не меняла белье по обету несколько лет — и ничего, не умерла. Змеи в постели не оказалось. Уже хорошо.
Дождавшись, когда Нелида уйдет, я задула свечу и поплотнее закуталась в одеяло: несмотря на огонь в камине, в спальне было холодно. За время, проведенное в этом мире, я так и не привыкла к тому, что приходится лежать в темноте и ждать, пока не затянет в сон. Обычно гасила свет, когда глаза начинали слипаться, и тут же засыпала. А до этого или читала, или смотрела какой-нибудь фильм.
«Кай! — позвала я. — Что мне делать дальше?»
«Откуда я знаю, — откликнулся он. — Просто живи».
«Легко тебе говорить. Ты-то уж точно без еды не останешься, лишь бы я не померла в ближайшие десять лет».
«Абсолютно верно».
Я так и представила его ехидную усмешку. Как Чеширский кот. Ухмылка без тела. Сколько ни пыталась вообразить Кая в неком физическом облике, ничего не получалось.
«Скажи, а ты уже выбрал мир, в котором будешь жить?»
«Пока нет, но есть тут один поблизости на примете. Там обитают люди и гномы… ну, что-то вроде ваших гномов. И еще люди-драконы. Они живут двадцать тысяч лет, по желанию превращаясь то в людей, то в драконов. Я бы стал таким человекодраконом».
«И тебе хватит энергии на двадцать тысяч лет?» — удивилась я.
«Вполне. Все зависит от жизненного цикла выбранного тела».
«Двадцать тысяч лет… Ужас. Моя бабушка девяносто прожила. И последние лет пять постоянно плакала, что устала и хочет поскорее умереть».
Кай не ответил, да и мне разговаривать расхотелось. Лежала, смотрела в потолок и думала о событиях этого дня — длинного и насыщенного. И очень странного.
И половины суток не прошло с того момента, когда мы с Медором катались верхом и он сказал, что герцог собирает просить моей руки для Тэрвина. Тогда это привело меня в ужас: стать женой мальчишки, который физически старше на год, а ментально и эмоционально — младше на тридцать с лишним лет! И пусть мальчишка этот очень симпатичный, но что мне с ним делать, о чем говорить? Вряд ли что-то изменится за пять лет, дистанция все равно останется та же.
Но изменилось. И даже не за пять лет, а за несколько часов. Нет, я не влюбилась в него внезапно. И по-прежнему смотрела с высоты своего пугающего возраста. Но надежда появилась. Надежда на то, что юная девочка, которая пряталась где-то в темной глубине, поможет приспособиться к новому телу и жить с ним в гармонии.
Мне приснился другой первый поцелуй. По-настоящему первый. Так ясно и отчетливо — как наяву. В конце девятого класса. Мне уже исполнилось шестнадцать, я нравилась мальчишкам, они — мне, но… это были какие-то параллельные потоки, которые никак не пересекались. Все мои симпатии оказывались без взаимности. А те мальчики, которые бегали за мной, не были интересны мне.
Мои ровесницы вовсю встречались с парнями, целовались, некоторые отваживались и на большее, о чем рассказывали «по секрету». Даже Юлька дожала Капитонова и ходила с ним на свидания. Я чувствовала себя никому не нужной старой девой и с горя согласилась пойти в кино с Валеркой Соколовым из параллельного класса. Во время сеанса он прижимался ко мне ногой и лапал за коленку, а я пыталась отодвинуться и мечтала сбежать, но почему-то позволила проводить себя до дома. В парадной Валерка притиснул меня к стене и поцеловал. Противно и слюняво. От него пахло потом и мятной жвачкой, а бугор в штанах недвусмысленно намекал, чем бы он хотел закончить этот вечер. Отпихнув его, я ушла и больше встречаться с ним не соглашалась.
Потом был другой поцелуй. С парнем, который по-настоящему нравился. Волнующий, волшебный — но… не первый. К сожалению.
Проснувшись еще затемно, я долго лежала и вспоминала. Свою прежнюю жизнь, особенно юность. И вчерашний день. То, как Тэрвин прикоснулся к моим губам, — это было похоже на мой второй поцелуй. Несмелый, нежный, мягкий. И я невольно улыбалась, думая об этом.
Нелида помогла одеться и ушла, так и не сказав ни слова. Я вздохнула с облегчением. После завтрака ко мне привели трех девушек лет шестнадцати-семнадцати. Конечно, между тринадцатилетней и семнадцатилетней разрыв огромный, но деваться было некуда. В конце концов, я выбирала не подругу, а прислугу, хотя и надеялась на добрые отношения.
— Скажи, ты умеешь писать? — спросила я одну из них, приятную голубоглазую толстушку по имени Тэлла.
— Конечно, — она удивилась моему вопросу. — Во дворец не возьмут служить тех, кто не умеет читать и писать.
«Кай, слышал?»
«Как, интересно, я мог не слышать? Спасибо, мне хлопот меньше. Теперь мы точно знаем, что Нелида вполне могла написать донос».
Тэллу я в итоге и выбрала, хотя и не без колебаний. Оставила ее осваиваться с моими вещами, а сама пошла в сад: время уже подбежало к десяти.
Скамейка, сидя на которой мы разговаривали с Тэрвином, была пуста. Только ярко-красные листья похожего на клен дерева падали на нее с тихим шелестом.
Может, он не понял мои слова «на том же месте»? Вероятно, у них с Дженной было какое-то другое постоянное место встреч и он не подумал, что я — по опфициальной версии — потеряла память?
Я даже не успела понять, что почувствовала: досаду или огорчение. Он вышел из-за деревьев и остановился, глядя на меня настороженно. Словно ожидая какого-нибудь подвоха.
— Доброе утро, Дженна…
[1] Королева Изабелла Кастильская (1452–1504) дала обет не мыться, пока Гранада не будет освобождена от мавров
19.
— Тогда нам не удалось договорить, — сказала я, когда мы сели на скамейку. Вполне так на пионерском расстоянии. — Но мне надо знать, какие отношения были между нами раньше. Тем более сейчас. Когда мы помолвлены.
Тэрвин посмотрел на меня искоса.
— Какие отношения? Не знаю, Дженна. Мне ты всегда нравилась. Наверно, я… — он остановился, словно собираясь с духом. — Наверно, я люблю тебя.
Когда мы разговаривали в прошлый раз, я боялась этих слов. Потому что не хотела их слышать. За пять десятков лет мне их говорили не раз, и не два. Она осталась в памяти — эта горькая мучительная неловкость, когда приходится отвечать: «Прости… но нет». И долгое послевкусие потом. Иррациональная вина, хотя разве кто-то виноват, что не может ответить на чужие чувства?
Но сейчас, как ни странно, этого не было. Радости — искрящейся, звенящей радости, когда торопишься сказать: «И я тебя люблю!» — тоже не было. Откуда бы ей взяться? Но вместо нее — очень странное ощущение. Такая светлая грусть. Мелодии в миноре не всегда мрачные, бывают и нежные, прозрачные, как облака на рассвете.
«Не обламывай парня!» — влез Кай.
«Хорошо, не буду».
— Ты никогда ничего не говорила, Дженна. Мы об этом не говорили. Но мне казалось, что и я тебе тоже нравлюсь. Особенно когда ты меня поцеловала.
Видимо, мое лицо после этих слов стало очень выразительным. Тэрвин вздохнул, опустил голову и продолжил, глядя себе под ноги:
— Твой шарф ветром унесло на дерево. Я полез за ним. Достал. И ты меня поцеловала. Наверно, это была простая благодарность, но я подумал… Джен, если б у тебя были ко мне какие-то чувства, ты вряд ли бы забыла.
Я не знала, что ответить. Именно об этом говорила Эфра: если б Тэрвин тебе нравился, ты бы помнила. Но так ли это? Люди, потеряв память, не могут вспомнить своих жен и мужей, детей и родителей. Тех, кого наверняка любили. У памяти сложная структура. Можно помнить: я — женщина, у меня есть руки, ноги и голова, а вот там растет дерево, и птички поют. Но при этом забыть собственное имя.
— Послушай… — Тэрвин осторожно дотронулся до моей руки. — Я понимаю, ты не могла отказаться от предложения. Но наши отцы договорились об этом браке, как только ты родилась. Ты об этом не знаешь, но наша помолвка должна была состояться в твой день рождения. Специально ждали этого дня.
— Подожди, — насторожилась я. — А раньше тринадцати лет нельзя?
— Нет. Обручиться можно в тринадцать, а пожениться в восемнадцать.
Странно. В нашем средневековье до восемнадцати не ждали. С тем уровнем смертности надо было наплодить как можно больше детей, чтобы хоть часть из них выжила. И начинали это дело по нижнему краю фертильного возраста. А если юная мамаша вдруг помрет в родах, всегда можно жениться снова. Ну что ж, в каждом домике свои гномики. Похоже, в чем-то это общество более гуманно, хотя и топит ведьм.
— И почему же она не состоялась?
Тэрвин сдвинул брови.
— Потому что по приказу Великого дознавателя Гирмаса тебя схватили и бросили в тюрьму. Испытывать ведьму тоже можно с тринадцати лет.
Так-так, а это уже интересно. Когда меня везли на телеге с берега, Кай сказал, что любую женщину могут обвинить в колдовстве, даже жену или дочь герцога. Нет, он сказал не так. Что он думает, будто обвинить могут любую.
«Кай?»
«Я что, всеведущий? — огрызнулся он. — Кое-что мне становится известно само собой, а что-то приходится узнавать. Я действительно так думал. Но, похоже, не все однозначно».
— И долго я была в тюрьме?
— Три дня, как обычно.
Ага, выходит, тринадцать Дженне исполнилось за три дня до смерти. Это не совпадение, на что угодно могу поспорить. Предстоящая помолвка и испытание, скорее всего, связаны между собой. Гирмас хотел убрать меня, понятное дело, но к чему такая спешка?
— Тэрвин, а если бы мы уже были помолвлены и кто-то написал на меня донос, все равно стали бы испытывать?
Он покачал головой.
— Я не знаю, Джен. Но могу спросить у отца.
— Пожалуйста, спроси, — я безотчетно схватила его за руку. — Хотя… я ведь могу и у своего спросить, он наверняка знает.
— Хорошо, — Тэрвин сделал едва заметное движение, и уже не я держала его за руку, а он меня. — Но я хотел тебе сказать… Я начал говорить, что понимаю: ты не могла отказаться, когда мой отец сделал предложение. Зато могу отказаться я. Когда нам обоим исполнится восемнадцать. Мои родители до свадьбы даже не были знакомы. Я плохо помню мать, но она всегда ходила печальная. И я не хочу, чтобы так случилось с тобой. Если ты… не сможешь полюбить меня, лучше будет разорвать помолвку. Для нас обоих лучше.
«Джен, рот закрой, муха влетит! — посоветовал Кай. — У тебя на редкость глупый вид сейчас».
Я действительно могла ожидать от Тэрвина чего угодно, но только не этого. Это были слова взрослого, вполне разумного мужчины, а не влюбленного подростка.
— Но ведь тебе все равно придется на ком-то жениться, — пробормотала я растерянно. — Ты же единственный сын аарцоха.
— Когда оба не любят, им в браке легче, — спокойно сказал он, чуть сильнее сжав мою руку. — Не любить вообще проще. Ничего не ждешь, ни на что не надеешься. А когда любит только один, от этого хуже обоим.
«Ого! — мне показалось, что Кай присвистнул. — А парень не дурак. Из него вырастет мудрый правитель. И мудрый мужчина. Вот повезет кому-то…»
— Наверно, ты прав, — ответила я обоим сразу. — Не будем торопиться. Впереди еще пять лет.
20.
Я шла по длинному дворцовому коридору к покоям Медора и снова вспоминала разговор с Тэрвином.
Мы просидели в саду довольно долго, пока не набежали тучи и не начал накрапывать дождь.
— Пойдем, — Тэрвин встал и подал мне руку. — Не хочу, чтобы ты снова заболела.
Все это время он рассказывал мне о той Дженне, которую я не знала. Или — как он думал — которую я забыла. Рассказывал тепло и с большой нежностью, вспоминая всякие забавные случаи. Дженна в этих история прорисовывалась такой, как сказала Эфра: спокойной, замкнутой, молчаливой. Что называется, вещь в себе. И ничто не указывало на какие-то ее магические способности. Может, они действительно еще не проявились? Не зря же ведьм испытывали лишь с тринадцати лет?
— В следующий раз расскажешь о себе? — попросила я, когда мы шли к дворцу. — Я ведь ничего о тебе не помню. Как будто только познакомились.
«Не как будто, а действительно только что», — влез Кай.
«Предлагаешь сказать ему все? Кто я такая?» — выкинула я табличку «сарказм».
«Может, и придется. Как знать?»
— Конечно, расскажу, — кивнул Тэрвин. — Завтра утром?
— На том же месте. Если не будет дождя.
— А если будет, приходи в библиотеку. Туда редко кто заглядывает.
Мы попрощались и разошлись в разные стороны: Тэрвин отправился к своим комнатам в западном крыле, а я — к Медору. Уже на подходе за спиной раздались торопливые шаги. Оглянувшись, я отпрянула и прижалась к стене: коридор был узким, а Гирмас несся так, словно хотел смести меня и растоптать. Темно-красный плащ с капюшоном, надетый поверх такого же цвета длинного балахона, развевался, как на ветру. Даже не взглянув в мою сторону, словно я была статуей или вазой, Великий дознаватель скрылся за дверью комнат Медора.
«Кай, ты можешь пробраться туда и послушать, о чем они будут говорить?»
«Разумеется. Жди здесь».
Я остановилась, сделав вид, что рассматриваю статую девушки с кувшином — какой-то богини. Хотя могла и не притворяться: больше никого в коридоре не было. Но эта статуя навела меня на мысли о местной религии в целом. Довольно странной религии, надо сказать.
Чем-то она напоминала античный политеизм, когда едва ли не у каждого явления, действия и предмета имеелся бог-покровитель. Или хотя бы мелкий божок. Как у положительного, так и у отрицательного. Светлых призывали, темных — наоборот упрашивали не приходить. И еще неизвестно, кого молили усерднее. В этом мире отдельные боги, великое множество, были только у светлой стороны бытия. По именам их знали разве что служители церкви, остальные обращались к ним оптом — к светлым силам. Темная сторона не персонифицировалась, а объединялась в общее понятие — зло. Считалось, что ведьмы служат злу и поэтому их необходимо уничтожать. Кстати, о колдунах я здесь ни разу не слышала ни слова. Как будто поклоняться злу было исключительно женской прерогативой. Что за гнусный сексизм?