Третья — Злата, девочка, которой грибницу подсадили. Нет, то что, возможно, ее спасли — это хорошо. Плохо, что она меня видела, все слышала, как там Тятьев-старший распинался про технологию выращивания мухоморов, мы, можно сказать, на одной грядке сидели, так что сдаст меня с потрохами. А где споры гриба в том же Марке Травине, спросят дознаватели? Тут тоже надо так ответить, чтобы хотя бы на время отстали.
Ну и четвертая — разборки в колдовском приказе. Они хоть меня прямо достать не могут, но Епанчин, судя по тому, как Фил перед ним чуть ли не на животе ползал — фигура серьезная, и если захочет, наизнанку вывернет. А по всему выходит, что крыса у них в приказе работала. И наверняка подельники есть. Так что держусь версии, что и Тятьев, и Хилков пали смертью храбрых. По сути, так и было — обоих княжич убил. А то что княжичи разные — так это не моя вина.
С этими мыслями и пошел спать, раньше ляжешь — раньше встанешь, а мне на работу к семи. Насчет выходных надо узнать, пятичасовой рабочий день мне должен быть гарантирован.
Следующие три дня канцелярии в лице моего непосредственного начальника, Менелая Феоктистовича Розумовского, и его начальника, Лаврентия Несторовича Россошьева, было не до меня. Я исправно приходил на работу к семи — выходного как такового не было, но несколько раз в месяц можно было взять денек на отдохнуть, Трудовой кодекс по этим эксплуататорам плачет. Сидел в той самой комнате, где меня завербовали в отряд охотников за наркоманами — минут пятнадцать, не больше, потом шел в библиотеку, где вместе с книгами получал последние новости. Библиотекарь Модест Всеславич, пока я ему бутылку дорогущего бренди не подарил на праздник Турицы, ни в какую не хотел проникаться ко мне добрыми чувствами, но после выпивки подобрел, так что я был в курсе событий.
Неожиданное появление деревеньки практически проморгали. Поначалу-то, когда мы пропали, туда и сыскные приехали, и колдовские, и канцелярские — дьяк Лапник с отрядом поддержки подоспел вовремя, а поскольку колдуна у него своего не было, и следы наши терялись на полянке, он в канцелярию и сообщил, мол, пропал ваш драгоценный сотрудник, и двух колдовских стольников с собой прихватил. Коллегу своего Митрия Косолапова, между прочим, он так разбудить и не смог.
Повозку мою, как Шуш и сказал, к дороге отогнали, чтобы не мешалась, потом это ее и спасло.
До сумерек побродили, нас поискали, а потом вроде как колдун вызванный сказал, что ждать нужно, нет результатов немедленных, ну и уехали все. Оставили только небольшой пост на поляне, если мы вдруг решим вернуться, а нет никого. И спящего Косолапова в повозке — его просто забыли. Да еще камень тревожный оставили, для экстренной связи — пост был из обычных стражников, которых не жалко, если что.
Если что случилось на третий день, очевидцев не осталось, стражников из поста этого так и не нашли пока. Только тревожный камень подал сигнал, что происходит что-то нехорошее.
Прибывшие на место порталом колдовские, скучающие по пропавшим стольникам, в компании с Силой, на месте поляны обнаружили небольшое такое поселение, которого тут до этого не было. С охваченными паникой жителями, палящими со стен стражниками и следами портала.
Тут уж завертелось. Со стражниками колдуны сами на месте управились, особенно боярин Ухтомский постарался, засиделся в своем подвале. Сила снес ворота, почти разрушил башни и начал корежить стены, явно не собираясь останавливаться, но тут в руки колдунам попался чудом выживший стражник, вот они его и выпотрошили. Не физически — ментально. По счастью, стражник оказался не простой, а приближенный к начальству, про делишки темные хоть чуть-чуть, но ведал. И про людей, которых княжич Тятьев приводил в свои владения, знал, и что среди них знатные попадались. А знатные люди — это княжья головная боль, тут уж и всех на ноги подняли.
А там уже и запасы красной пыли нашли, и готовые споры, и людей зараженных. Внутри сопротивления почти никто не оказывал, так что все сделали оперативно. При виде тел, лежащих под энергетическими шарами, приказные колдуны на себя ответственность брать не стали, и вызвали Мирона, а уж тот, увидев, что и из колдунов научились споры получать, сначала хотел закрыть территорию с собой внутри надолго, но потом все таки чувство самосохранения победило, и дальше дело пошло по княжеской линии. Тем более что девочка, которую Тятьев вместе со свитой к себе приволок, оказалась какой-то там родственницей князя Смоленского. По мне, тут куда ни плюнь, одни родственники, но видимо родство близким достаточно оказалось, и Златой занимался уже другой колдун-лекарь, из Смоленщины, княжич Вяземский.
Не нашли только самого главного злодея — княжича Тятьева, который, как оказалось, уже лет двадцать как умершим считался. Новость о его существовании настолько взбудоражила всю эту аристократическую шайку, что обо мне просто забыли. На время. Тем более что Полесье это с населением почти в пять сотен жителей оказалось никому не нужно, князья Северский и Рязанский широкими жестами пытались всучить стремный клочок земли соседу, то есть друг другу, и судя по всему, этот спор еще двести лет продлится.
А князь Смоленский существованием деревушки и ее промыслом был очень недоволен. До такой степени, что собственных дознавателей прислал, и что интересно, ни Северский, ни Рязанский князья и слова против не сказали, что уж там Жилинским и Горянским удельным — те вообще молчали в тряпочку. Шутка ли — полтыщи подданных, которые были уверены, что живут в медвежьем углу, вдруг оказались на границе княжеств. И хоть быт их был обустроен, правда, разрушен чуток во время штурма, но не сильно, так ведь им еще вливаться в местный социум. И князья решили, что спасение утопающих — дело рук их самих, а свои руки умыли.
Все это библиотекарь выдавал мне мелкими порциями, с подробностями и расуждениями, заодно внимательно слушая мой рассказ о происшедшем, в нужных местах охал, а уж когда я рассказал, как Хилков с Тятьевым-старшим бились над бездыханным телом Тятьева-младшего, и вовсе разнервничался, стаканчик бренди выпил и меня угостил. Так что первый этап допроса я кое-как прошел.
Глава 11
Под ясные очи боярина Росошьева я попал только в четверг.
Перед этим меня Мирон осмотрел, как, впрочем, и всех, кто участие в поисково-спасательной операции принимал, красная пыль — дело серьезное, а уж если колдунам передается, то проверять решили, не взирая на чины. Даже к Еропкину из колдовского приказа пришли, после этого Мирон проверяющего лечил лично, и даже спас. А глаз — что глаз, вырастет, как и рука, и половина ноги.
На этот раз лекарь был один, пышногрудой красавицы Любушки не наблюдалось, так что сам осмотр прошел быстро и без лирических отступлений. Убедившись, что никакие споры во мне не поселились, Мирон потребовал точного описания процесса — что и как Тятьев-старший делал с подопытными. Во время моего рассказа серьезно кивал головой, часто переспрашивал, уточнял детали. Особенно его интересовали энергетические шары, контролирующие рост гриба. У колдунов. Простых людей он и сам отлично мог использовать в качестве корма для грибницы.
А что там рассказывать, библиотекарю уже было доложено, так что только повторил. Шары как шары, цвет обычный, да и не успел я хорошо все разглядеть, сознание потерял, а там как тряхнуло — и я на поляне. И почему два дня прошли — не знаю. Мирон, кстати, тоже не знал. И Сила, к которому я с тем же вопросом приставал. Тот только сказал, что портальные перемещения — дело темное и недостаточно изученное, тем более между мирами — такое только в теории описывали, и вообще, радоваться надо, что выжил, а не застрял где-то между одним миром и другим.
Лаврентий Некрасович был не один. По правую руку от шефа сидел Розумовский, а по левую — сам Епанчин. Под это дело и кресло притащили роскошное, даже посолиднее, чем у тиуна княжьей канцелярии.
Я вошел и скромно остался стоять, что характерно, предложения присесть не последовало.
Росошьев вперил в меня тяжелый взгляд, хмыкнул.
— Смотри, Нестор Петрович, как держится. И не боится нас.
Епанчин пожевал губами, постучал пальцами по столу.
— А чего ему бояться. Он уже свою историю всем рассказал, если что в секрете оставил, то уж точно не расколется. Хомич говорил, в обморок падает?
— Точно так, — угодливо наклонил голову Розумовский. — Сопротивляемость очень высокая, не хотите попробовать?
— Нет уж, — Епанчин усмехнулся. — Сколько Хомич тебе проспорил? Десятку? А Модест Всеславич — мастер знатный во всех отношениях, хорошо, что не кичится близостью к князю. Так Марк Львович, что делать с тобой? Ты ведь у нас герой теперь — из всей команды единственный живой вернулся. Тятьева-то мы давно подозревали, да, Лаврентий?
Росошьев кивнул, не сводя с меня тяжелого взгляда.
— А вот Хилкова жаль, такие спецы на дороге не валяются. Слушай, твоя светлость, может отдашь мне Травина? Он хоть колдунишка слабый, а все у тебя без дела болтается. В колдовском приказе сейчас нехватка работников. Что скажешь?
Тиун поглядел на Розумовского, тот покачал головой.
— Нет, — Росошьев сложил ладони домиком, — здесь будем приглядывать. У парня удивительная способность влипать в дерьмо, а потом выходить оттуда с прибылью.
— Ну и ладно, — Епанчин хлопнул по столу. — Значит, в пыточную его тащить не будем?
— Надо бы, — тиун хпоморщился, — но толку нет. Если уж княжич Тятьев с ним не совладал, а он какого там круга был, когда исчез? Подтвержденного второго? То куда нам супротив него. Ты вот, Марк, стоишь и думаешь, а чего это тебя позвали, а сами обсуждают, словно тебя и нет тут?
Я кивнул. С начальством надо соглашаться.
— Чтобы ты понял, что если какая награда вдруг тебе будет от нашего князя, или Смоленского, это не тебе награда, а твоей удаче. А она — явление непостоянное. Еще — будут про Тятьева выспрашивать — держись того же, что и раньше. Нечего нам сор из избы выносить, его много еще осталось, как бы сам исчезать не стал. И если кто из подельников на тебя выйдет, интересоваться начнет, что и как — сразу к нам. Самодеятельностью не занимайся, ясно?
— Ясно, — снова согласился я. — Так что, и допрашивать не будете?
Росошьев первый раз за наш разговор улыбнулся.
— Был бы ты злодеем, разговоры с тобой не разговаривали. Давно бы уже прикопали. Вел ты себя правильно, и Модесту Всеславичу сразу доложился, и сам вопросы какие надо задавал, и на вопросы чужие ответы давал нужные, так что рыть не будем, что там такое стряслось. Раз получилось, и не рассказываешь — значит, это важно для тебя, а не для нас. Про то, что с синей смертью ты как-то совладать можешь, это еще Белосельские докладывали… Что тут сказать, у каждого есть секреты. Вот только себя не перехитри. А теперь иди.
Пашка и Прошка, два брата-писца, провожавшие меня в кабинет гадливыми ухмылочками, увидев, что я вышел живой, здоровый и даже в хорошем настроении, уткнулись в свои бумаги и ожесточенно заскрипели карандашами, словно не замечая меня.
Ну и ладно. Выходя, кивнул на них стражнику.
— Каждое слово записывают. А боярин потом читает.
— Понял, — серьезно кивнул стражник, сжав бердыш до белизны в пальцах.
С того дня жизнь потекла своим чередом. Шуш так и остался у меня, утром вместе со мной выезжая в канцелярию, а вечером — возвращаясь самостоятельно. И если первое время на него было жалко смотреть, то потом в парне какой-то стержень проявился — стал увереннее, уже не ныл о несчастной любви, и рассудительности прибавилось. Хоть кому-то военная служба на пользу пошла.
А в колдовской приказ неожиданно для меня взяли Ждана, или как там его — Ирия Белосельского? Мила об этом рассказала в тот же вечер, как меня к Росошьеву вызывали. И все выпытывала, что там с Тятьевым произошло. А что произошло, как другим рассказывал, так и ей, да еще по секрету шепнул, что когда мы одни в том лесу остались, Тятьев с Хилковым повздорили. О чем — не знаю, только, мол, смотрели друг на друга волком все время, пока их княжич Тятьев не утихомирил. Ну как отказать в такой мелочи совершенно обнаженной женщине, особенно если она мило просит, глядя большими голубыми глазищами. Только предупредил ее, что знать об этом никому не нужно, и так приказ лихорадит.
Будни канцелярии — дело скучное, в основном мы выезжали, когда дело касалось сразу нескольких ведомств. Или торговец на запрещенных амулетах попадется, или тать какой знатную особу ограбит, ну и само собой, на всякие княжьи выезды и церемонии. Жилинское удельное княжество богатством особым похвастать не могло, но и бедным тоже не было. Князь, пожилой уже человек, а по меркам моего мира — так вообще горец, ста сорока лет от роду, был тот еще ходок. Одаренных детей у князя не было, как оказалось, довольно распространенное явление среди колдунов, так что на княжий престол должен был сесть один из его племянников, из Вяземских. Со знатными барышнями и замужними боярынями даже князю не дозволялось, тут хоть и было классовое деление, но все равно — при нужде и на князя управа бы нашлась, среди колдунов знатность — не главное. Поэтому Жилинский довольствовался дамами попроще и посговорчивее.
Мне до того, развлекается князь с кем или один дома лысого гоняет, дела не было совершенно, а вот канцелярии — даже очень. Каждую такую пассию проверяли и колдовские, и стража княжья. Самому-то князю договариваться не с руки, он должен прийти на все готовенькое, тут уж в дело вступал еще и торговый приказ. И мы.
Так что с полусветом местным я познакомился, даже полезные знакомства завел.
И не то чтобы проникся презрением, свойственным одаренной верхушке по отношению к обычным людям, но логику их понял.
Когда купец фактически продает свою жену и дочь за особое право торговли в праздник, это можно обьяснить. И те вроде согласны, там и подарки, и сам князь человек обходительный. И муж-отец в прибытке. опять же, деньги в семью. Все довольны, князь-то больше недели-двух в одной койке не задерживается, дальше прет, словно жить чуток осталось, а грамота — она надолго, на год, не меньше. И все равно, ощущение гадливости есть. Ведь все почти соглашались, рано или поздно, вопрос был только в цене.
А проверяли мы, нет ли в доме закладок каких колдовских, или, может, будущая пассия опоена чем или кто вложил в нее мысли недобрые. Оно понятно, места своего лишаться никто не хочет, когда еще Вяземские сюда придут и своих людишек попробуют понасажать.
Вот так и ездили по всяким потенциальным шлюхам — скука смертная, сидит, к примеру, девица лет семнадцати, краснеет, а рядом мамка строгая, как сутенерша вьется. Смотрит, чтобы не обделили деточку, а сама из себя гордая, словно орден дали. А какие там мысли в семнадцать лет? Ну находили несколько раз закладки — то кристалл следящий, то вот метка на девке стояла, еле видна — только я и разглядел, а что раздеть при этом пришлось, так люди-то простые, откуда им знать, что колдовские знаки через одежду прекрасно видны. Да, вот тогда повеселились немного. А так — скука.
Денег с этих поездок было немного — вынесет купец несколько десятков золотых, чтобы подмаслить, на всех разделим, и получается по чуть-чуть. Я уж даже начал жалеть, что на общественных началах практически работаю, так бы по гривне-медведю в день получал, и ладно. Мне ведь еще за квартиру платить, и Шуша вон кормить — уж я парню сколько раз намекал, что в казарме лучше, и делать ничего не надо, ни в какую, как клоп, из дома не выведешь.
Благодарностей от князей что-то видно не было. Ни от местного удельного, ни от местного великого, ни от Смоленского. Не упал на меня золотой дождь из наград и привилегий. Но все это меня нисколько не заботило — в жизни были вещи куда важнее.
На Интру — по-нашему 18 января, когда какой-то волхв пришел поорать в дымоход, чтобы подземных духов запугать, модуль в моей голове наконец разродился — сообщил, что дефектный кристалл, который я с таким эффектом интегрировал, наконец усвоился, и время до моего возвращения уменьшилось аж на полтора года. На зарядку моего обмундирования это, правда, никак не повлияло, но появился реальный шанс свалить отсюда пораньше. Все-таки шесть лет — это не семь с половиной. Так что пафосная синяя смерть теперь представляла для меня интерес постольку поскольку. А вот найти еще несколько кристаллов было бы неплохо.