— Так люди говорят, — пожала плечами.
— Ну, раз говорят…
Улька уже развернулась, понесла кружку к кадушке, как сзади раздалось:
— Скажи, Улька. Ты ещё по Мечиславу скучаешь?
Девочка аж задохнулась: мамка разболтала! Точно — ключница-зараза, больше некому! Медленно повернулась:
— А ты откуда знаешь?
Глаза старика смеялись:
— Так. Люди говорят.
От обиды девочка чуть не расплакалась — да как он может так дразниться?
— Не бойся меня, Улада. Я не причиню тебе вреда. Но вот что скажу. Запомни это накрепко. Когда Мечислав вернётся, его тоже захотят предать.
— Кто?
— Многие захотят. Может быть даже те, на кого он не подумает. Запомни это накрепко, понятно? И… жди. Твоя любовь детская, чистая. Сохранишь любовь — спасёшь Мечислава.
— Спасу? Как? — Улька приложила ладонь ко рту.
— Уже трижды спасла. Боги глухи, Улада. Они лишь говорят. А слышат — только любовь.
Дверь кузни распахнулась, Улька обернулась, папка высунулся наполовину, потный, в кожанном фартуке, волосы слиплись.
— Уль, а Уль! Беги сюда!
— Папка, — про старика она забыла сразу, — я земляники тебе набрала!
— Беги сюда, я тебя тоже угощу!
Папка рассмеялся, протянул подбежавшей дочери руки, разжал кулаки. Улька чуть не задохнулась от счастья: на громадных как лопаты ладонях лежали две медные серьги: на стебельках тончайшей проволоки, окруженные трилистниками, висели крошечные землянички. В глазах девочки защипало.
— Ой, папка… а я чуть на тебя не обиделась! А я тебе тоже землянику!
Отец обнял бросившуюся к нему дочь, начал ласково гладить по волосам и плечам. Прижимал, успокаивал:
— Прости, милая, прости. Не успел ко времени сделать. Надо было завершить. Прощаешь?
— Прощаю, папка! — Улька дотянулась до щеки отца, чмокнула.
Обернулась к калитке, поискала глазами старика, но тот куда-то пропал.
Глава вторая
Доннер
Князь сидел в приёмной палате, на дубовом кресле с высокой резной спинкой. Три больших окна освещают стоящих в ряд колодников. Пятнадцать. Четверым — плаха, остальным — битьё кнутом. Играя мыском сапога с кошкой, Мечислав размышлял, как поступить.
— Что приуныли, сидельцы? Помирать неохота? Ну?
Слово взял самый лохматый и, на вид, отпетый бандит:
— Чего уж, князь. Помирать, так помирать. Мне, так уж точно.
Мечислав постучал костяшками по подлокотнику, прищурился. Играет разбойник, или смирился? Не понять. Переглянулся с братом, тот едва заметно кивнул.
— Значит так. О княжеском заступе слыхали? Великий день сегодня, воры. Мы с братом в Кряжич вернулись. Праздник и веселье. Посему слушайте.
Князь поднялся, прошёлся вдоль разбойников от стены до стены, повернулся на каблуках и резким жестом выстрелил палец в сторону тощего писца:
— Пиши! Кнут отменить, бить палками. Ударов столько же.
Одиннадцать колодников упали на колени, целовали пол, благодарили за княжью милость.
— А ну, молчать, пока не передумал! — приговорённые мигом затихли. — А вам, душегубцы… вам особый почёт. Клеймить плечо под моё слово…
Трое воров набычились, опустили головы, смотрят исподлобья. Четвёртый едва заметно ухмыльнулся.
— Написал?
— Написал, — ответил писец писклявым голосом.
— Что написал?
— «Клеймить плечо под княжье слово».
— Пиши далее: «троим». Этому, этому и этому. А четвёртому, резать рот до ушей, пусть посмеётся перед смертью, выпустить язык, и медленно варить живьём.
Один из угрюмых смертников — тот — что говорил о неминуемой смерти, упал на пол, заплакал, а ухмыльнувшийся выпучил глаза, растерянно посмотрел по сторонам, но сказать ничего не успел: подбежал палач, засунул грязную тряпку в рот, и с помощником уволок под локти.
— Благодарю, князь, — всхлипывал упавший. — Теперь верю — есть правда на свете!
— Все вон!
Заключённых увели, девки прошлись по помещению, окуривая от зловония. Князь уселся в кресло, посмотрел на благоговейно глядящего писца.
— Эй, как тебя…
— Ерёмка.
— Скажи-ка мне вот что, Ерёмка: трое готовы принять заступ, а четвёртый перед смертью решил ещё потешиться, имя моё опозорить, так?
— Истинно, так, князь.
— Стало быть, не просто убийца. Насильник?
— Насильник, князь. Деток малых. Троих нашли, с четвёртым застали.
— Что ж на месте не прибили?
— Четвертак не велел. Змеев сотник велел все казни по суду и закону выносить.
— Змеев сотник, сталбыть, велел. — Мечислав потёр подбородок. — Широко Змей крылья расправил? Давно они тут?
— Как вас выгнали, так и прилетел. Сначала купцы пришли, потом сторожку поставили, а затем…
— …Змеева сотня явилась, так?
— Точно так.
— Ладно, пусть. Это забота на потом. Всё. На сегодня дела закончены, бояре собрались?
— Собрались — Писец начал спешно сворачивать пергаменты.
— Подождут, нам с братом пошептаться надо. Скажи им.
— Справим, князь.
Дверь за Ерёмкой закрылась, Мечислав глянул на брата.
— Ну, что, брат. Посмотрим, как там эта… которая ждала?
— Пошли.
В соседней комнате на широкой кровати лежала прибитая дверью девушка, рядом, всё время что-то шепча и ворча, хлопотала мамка.
— Ну, как она? — Спросил князь таким шёпотом, что лучше бы закричал.
— Чуть не прибили девку, ребёнок совсем, только приехали, давай руки распускать, что она себя не помнит.
Твердимир прогнал до поры мамку, закрыл плотнее дверь, ещё и спиной прикрыл.
Князь подошёл к постели, сел на краешек, заглянул в серые глаза девушки.
— Как ты?
— Голова болит… — еле слышно прошептала девушка синими губами. Шишка на лбу налилась цветом, безобразно закрыла пол-лица.
— Помнишь, как тебя зовут? Зачем нас с братом ждала?
— Нет.
— Что «нет»?
— Не помню.
— Имени? Или, что сказать хотела?
— Ни того не помню… ничего не помню.
— Ладно, отдыхай.
— Дурак ты, братец. — Сказал Тверд после паузы.
— Сам вижу. Хорошо ещё не кулаком — дверью. Кулаком, совсем насмерть зашиб-бы.
— Велика разница, — хмыкнул Тверд. — Дуру сделал из живого человека. Так и будет теперь хихикать.
Князь посмотрел на девку, она так и лежала недвижимо, блаженно глядя в потолок.
— Ладно, может ещё придёт в себя. Зови мамку.
***
Твердимир успел переговорить с боярами, прежде чем старший собрал их в палате. Ерёмку на первый приём решили не пускать, всё равно слухи пойдут, к чему лишние уши?
В дверях встал воевода Тихомир, через его спину никто не подслушает, волхв уселся на полу слева от кресла, где у других князей сидит юродивый, и скрестил ноги, что вызвало удивлённо вздёрнутые брови у некоторых бояр. Даже рот завязал цветастой тряпицей, подтянул левую ногу, в лапте не снимая дыру чинит. Точь-в-точь юродивый. Вот тебе и волхв!
Князь поднял бровь, осмотрел бояр, нехотя встал, поклонился в пояс, как велит обычай, дождался ответного поклона. Кто там не привык спину гнуть? Шестеро? Пограничные, что ли? Остальные гнутся как миленькие. Что ж, посмотрим.
— Приветствую тебя, Опора!
— Приветствуем, князь. — Нестройный хор голосов многое сказал Твердимиру, что встал по правую руку и неотрывно следил за всеми. Мечислав сложил руки на груди:
— Вижу, ждёте новой метлы? Ни к чему, Опора. Я не мстительный, даже челядь всю оставил. Рассаживайтесь, как привыкли, а там — поглядим.
Шуршание широких цветастых одежд, кто-то пробурчал, что челяди всегда меньше всех достаётся. Князь хмыкнул — верно, чего с неё взять, с челяди, выгонишь — потом сам себе щи вари. В палате сгустилось замешательство, наконец, один боярин, могучий, чуть меньше Тихомира, посмотрел в глаза князя, пробасил:
— Вели слово держать, князь.
— Держи.
— Боярин Вырвибок. Хочу сказать тебе — десять лет, как мы не собираемся. Нет у нас мест на этих скамьях, — широким жестом Вырвибок окинул помещение и ухмыльнулся в усы. — Так что новая метла замела-таки по-новой. Десять лет нас уже не зовут Опорой и вообще никак не зовут.
— Как же Четвертак без вас управлял? — пришло время удивиться Твердимиру.
— Так и управлял, боярин. Не с нами, но — нами. Высылал приказы. Хотел веселиться — звал на пир. Хотел на охоту — созывал дичь загонять. Но в дела княжеские мы посвящены не были. А как Змеева сотня прибыла, так тем более.
— Что же это, князь через сотню правил?
— Погоди, Тверд. Опора, в ногах правды нет, садись пока так, как есть, потом разберёмся.
Пока бояре рассаживались вдоль стен, вспоминая кто где по роду да знатности, челядь зажгла светильники. Все худо-бедно устроились, Мечислав, пытаясь быть торжественным, проговорил:
— Ну что, Опора. Каково оно, под крыльями Змеевыми? Кто смелый? Вырвибок? Нет?
— Вели слово держать, князь, — проскрипел, прокашлявшись, старый боярин. Сам седой, будто крахмальный, спина скрючена, костлявые пальцы держаться за кривую палку, того гляди рассыплется. Князь повёл шуйцей, разрешил не вставать:
— Держи слово.
— Боярин Кордонец. Змеева сотня, князь, стережёт и сопровождает караваны, в наши дела почти не вмешивается, так что… не так страшен Змей, как у бабы на вышивке.
— Смел, старик, — улыбнулся Мечистлав. — Правду-матку, прямо в глаза, верно?
Кордонец не смутился:
— Я сказал правду. С того времени, как Змеево крыло легло на Кряжич, ни один наш закон не был нарушен сотней, ни одного нового они не принесли с собой. Всё, что они требовали от Четвертака…
— Требовали? От князя?
— Змей умеет требовать и молча, князь. Вся торговля идёт к нам Змеевыми караванами. А ну, недостанет железа? А ну — не купит он нашу пеньку, а — смола? Говорят, наша смола где-то как золото нужна, но у нас-то ей — грош цена!
— Знаю, Кордонец, знаю. Ведомо мне как Змей страны вяжет. Скажу больше, бояре. Моя дружина набрана Змеем. Вот так.
Бояре ахнули, но Мечислав выставил руки, успокаивая:
— Понятно, не самим Змеем — Змеевым сотником. Четыре года назад наёмничали мы с братом на Юге. Сколько битв с воеводой Тихомиром прошли — не упомнить. Воевода, считал наши победы?
— Бед поболе… — буркнул Тихомир.
— То, да. И во всех бедах держала нас лишь мечта — вернуться домой. И пришёл к нам в корчму, где мы пропивали свои серебряники, сотник Змеев. Говорит, мечтаете домой вернуться? Есть уговор. От этой самой корчмы, до дома, до родного Кряжича — все города и селенья под крыло Змею отдать. — Мечислав встал, прошёлся до двери, задумчиво хрустя костяшками пальцев. — Мечом ли, уговорами, хитростью, как угодно. Змей под это нам с братом дружину даст и даже Четвертака из Кряжича с войском выгонит в чистое поле, где мы и сразимся.
Расстояние от двери до кресла Мечислав преодолел в три прыжка. На бегу вынул из ножен оружие и рубящим движением от плеча вогнал его в дубовую спинку кресла, расколов до середины. Поражённые бояре вытянулись, боялись сделать лишнее движение. Князь невозмутимо повернулся, и с улыбкой, которой позавидовал бы сам Змей, тихо — на пределе слышимости, спросил:
— Вот я и хочу узнать, Опора, что же вам Змей обещал, что вы меня как родного в город примете?
Тяжёлое молчание воцарилось в Приёмной палате.
***
— Подумайте, пока что об этом, дорогая Опора. А у меня, извините, дела.
В полной тишине князь встал на трон, двумя руками ухватился за рукоять меча, и, будто находится в палате один, кряхтя и чертыхаясь, начал его раскачивать и выдёргивать.
Тихомир, сложив руки на груди, стоял у двери и, поочерёдно поднимая брови, смотрел на сидящих вдоль стен бояр. Волхв закончил чинить один лапоть, занялся другим. Твердимир, сурово выпятил нижнюю губу, нахмурился, став неотличимым от старшего брата. Даже золотые кудри стали как-то значительнее и величественнее. Особенную державность боярину придавала лежащая на рукояти меча правая рука.
Мечислав вытянул меч почти наполовину, дальше, сразу видно, пойдёт легче, спрыгнул с кресла, отряхнул загрубевшие, все в мозолях, ладони, отчего раздались сухие шлепки, чем-то напомнившие удары бича.
— Ну, Опора. Что скажешь? Хотя, нет… — резко руками приказал всем молчать, свёл ладони вместе, приложил ко рту, — давайте так. Кто-нибудь помнит, почему боярский сход зовут Опорой?
Князь приглашающе обвёл бояр десницей. Слово взял молодой боярин с короткой рыжей бородёнкой и колючими глазами. Его соболья шапка ещё не очень высока, рукава не шибко длинны, да и сам он сидит у двери. По мнению брата, этот в шестёрке верных:
— Вели, князь…
— Велю, — перебил Мечислав. — Держи слово.
— Подбоярок Воробей. Опорой трону бояре. Князю в правлении мы опора.
— А ежели князь — сволочь? Почему вы запретили Четвертаку биться в Кряжиче и выгнали в чистое поле? И, главное, как у вас это получилось? Неужели в его дружине одни рохли, что не попытались даже сопротивляться?
— Не рохли. Но и не пытались.
— Но, почему?
— Слово Опоры. Мы храним город от смуты. Ты, князь, прорубаешь дорогу домой, народ тебя ждёт, Четвертак готовит город к осаде, так неужели мы допустим, чтобы два князя резали народ, который считают своим?! Извиняй, Мечислав, но и тебе, если сюда пойдёт кто-то, кого люди любят больше, придётся выйти в поле и драться там.
— Его дружина была в полтора раза больше моей…
— И вчетверо меньше нашей, князь. Если бы он попытался удерживать город, мы сначала заперли его в этих стенах, а потом, когда с кордонов подойдут наши войска, горожане сами его выдали.
— Вот как… почему же вы терпели? — Князь одним движением выдрал меч из спинки, вложил в ножны, сел в кресло.
— А потому что — жить совсем без князя — хуже. Князь охраняет земли от врагов, а мы, бояре, храним мир внутри. Узнай кто, что в Кряжиче нет верховного воителя, сколько мы продержались бы? Когда мы узнали, что возвращаются братья, мы сделали всё, чтобы облегчить им… гм — вам возвращение. Это мы, князь, выгнали его из города и заставили меряться силой тобой.
— А сами? Что ж вы сами не выгнали его? Зачем мне людей терять было?
Тут уж не выдержал Вырвибок:
— А ты, князь — невеста на выданье? Придёт враг, все наши войска встанут под твоё начало! Должны мы знать, кому своих людей доверяем?!
Боярин оглядел остальных, хмыкнул в густые усы:
— Если уж так пошло, князь, Кряжич — невеста. С приданным! Надо невесте проверить, кто её защитит?
— Вот!!!
Мечислав подбежал к побледневшему боярину, ткнул в него пальцем, остановив у самого носа:
— Вот!!! Слышали? Опора — не князю опора, но землям нашим! Верно?
— Верно, — нестройно ответили бояре, и лишь старый Кордонец, судя по взгляду начал догадываться, к чему ведёт молодой князь.
— А если так, получается, что мой отец был слабее Четвертака, верно?
Теперь догадались остальные, но Мечислав уже закончил:
— Получается, что Четвертак — ваша работа, бояре? Что грозило Кряжичу, когда вы решили сменить доброго князя злым сильным Четвертаком? Змей?
Огонь в светильниках замер, лишь иногда сухой треск отсчитывал мгновения, в тягучем воздухе запахло кровью.
— Князь… — рискнул сказать кто-то.
— Змей?!
В глухом молчании раздавалось тяжёлое дыхание бояр.
— Князь, послушай…
— Змей?!!
Блиц
Для похода к Блотину разросшуюся армию пришлось разделить на несколько частей: уж больно узкие в лесах дороги. Братья оставили с собой наёмников, данных Змеевым сотником, да волхва. Тихомир пошёл с самым большим отрядом, Ёрш взял обоз. После вывиха Звёздочка ещё прихрамывала, пятидесятник решил оставить её заботам Вторака, справедливо рассудив, что в бою от неё толку будет не шибко. Да и полегче он, волхв, Звёздочке будет не сильно тяжело.
Как и положено вожакам, братья возглавляли последнюю треть отряда. В лесу правда не всех впередиидущих наёмников видно, но традиция есть традиция — вожак прикрывает спину своих воинов. Замыкающая колонна почтительно отстала шагов на двадцать, стараясь не мешать размышлять начальству над путями-дорогами и грядущими битвами.