Готовые сорваться с моих губ слова, что я не готов к таким испытаниям, замерли в горле. Я уже понял, что Егерь не любит всевозможные отговорки. Командир добавил, что Поэт знает все, и по всем вопросам я могу обращаться к нему. Поэт будет отвечать за меня, но и я должен буду защищать его в особо тяжелых ситуациях. Нам ни в коем случае нельзя оставлять друг друга. После этих слов Егерь положил свою тяжелую руку мне на плечо, ласково улыбнулся, подтолкнул к выходу.
— Иди. Мы теперь нескоро встретимся. Желаю видеть тебя возмужалым после путешествия.
Мы вышли из Таланны рано утром. Предрассветный туман мягким зыбким одеялом покрыл крепостные стены, близлежащий лес, а редкие фигуры стражников на зубчатых стенах напоминали каменные статуи птицы Кох [10], готовящейся облечь форму живой и прекрасной женщины, чтобы своих сладкоголосым пением погубить нас.
Поэт оказался на редкость говорливым парнем. Его язык работал без остановки, что не вязалось с его обликом в темном подвале и в лесной избушке. К тому времени, когда туман рассеялся, у меня уже болели уши. Я начал опасаться за здоровье голосовых связок своего напарника.
Наконец, Поэт утихомирился и заявил:
— Тампу нам посещать не следует.
— Тебе виднее, — откликнулся я, полностью перекладывая груз ответственности на плечи напарника. Мы бодро зашагали по кромке леса. До Тампы еще было порядочно, но теперь, когда я знал, что туда мы не пойдем, возникло стойкое желание приобрести лошадей. Путь, вероятнее всего, будет длинным и утомительным. Действительность оказалась еще хуже. Поэт повел меня в гущу леса, но с таким расчетом, чтобы видеть дорогу. Изредка она мелькала серо-желтой лентой среди густых зарослей боярышника и черемухи, и потерять ее было бы очень трудно. Егерь предупреждал, что вокруг нас в последнее время стали кружиться какие-то типы, похожие на нюхачей-патриканцев. Нашему командиру не понравились их морды. Нельзя было сказать, что подозрительные люди относятся именно к нашим врагам, но исключать такую возможность было опасно. Это вполне могли оказаться люди Магвана, если он уже понял, что за ним охотятся. Команда Егеря — не военная, занимается сугубо внутренними делами, и в шпионов играть не собирается. Но я убедился, что Егерь использует не совсем чистые методы, от которых попахивает колдовством. Ну и ладно. С кем воюешь, того и бьешь его же оружием. Осуждать Егеря у меня не было никакого желания. Гораздо больше беспокойства вызывала моя дальнейшая судьба. Меня привязали крепко к странной компании, приставили сторожей. Что им надо?
Наконец-то Поэт позволил сделать привал. Мы уже вышли из леса и теперь шагали вдоль дороги. Однако что-то я стал уставать. Я опустился в высокую траву, уже слегка пожухлую, а в некоторых местах и почерневшую от дождей и ранних заморозков, и блаженно вытянул ноги. Предосеннее солнце светило ярко, и мы разомлели от тепла.
— Устал, да? — Поэт вытащил из недр своего камзола плоскую фляжку и протянул мне. — Будешь бодягу? Мигом силы вернет.
— Что это? — с подозрением я уставился на фляжку.
— Настойка, — усмехнулся Поэт, видя мое недоверие. — Я же говорю: бодяга. Бодрит чертовски.
На вкус настойка оказалась очень даже приличной. Только вот обволакивающая вязкость отдавала горечью полыни с каплей меда. Я потянулся к горлышку еще раз, но Поэт перехватил фляжку и сделал глоток.
— Одного раза достаточно, — пояснил он и спрятал свое сокровище за пазуху.
Мы отдохнули и продолжили путь. Бодяга действительно разогнала кровь по жилам, и ноги веселее зашагали по пыльной полосе. Я перестал считать дорожные столбы — настолько они примелькались за день. А местность преобразилась. Нам стали попадаться крестьянские обозы, отряды пеших солдат в почерневших от сырости и крови панцирях. Иногда приходилось уступать дорогу всадникам в добротных кольчугах, несшихся сломя голову то в сторону, противоположную нам, то по ходу движения. По обеим сторонам дороги спешно возводились деревянные укрепления, шли земляные работы: солдаты и крестьяне рыли канавы, насыпали валы. Война подбиралась к Андалии.
На развилке, где мы должны были свернуть в сторону от Тампы, нас остановил конный разъезд. Три всадника окружили нас и молча оттеснили на обочину.
— Кто такие? Куда направляетесь? — учинил допрос, судя по нашивкам, капитан с роскошными усами.
— Мы ваганты, — смиренно склонил голову Поэт. — Идем в Ленту. В Таланне чуток поиздержались, теперь решили заработать денег.
— А какого черта шарились в Андальских землях? — рявкнул капитан. — В Фобере заработали бы больше, да и харч там поприличнее! Гурий! — обратился он к одному из своих подчиненных. — Возьми-ка за жабры этих сочинителей песен и потряси как следует. Может и найдешь в их хламе что-нибудь интересное. Если они чистые — запихай их в отряд сосисочников. Пусть понюхают чужой крови и требухи.
— Мы не способны держать оружие, — заволновался Поэт. — Наша работа — петь песни, сочинять стихи, оды.
— Сейчас время воевать, а не шляться по дорогам, — отрезал капитан.
Вот так дела! Теперь мы точно влипли по самые уши!
Гурий с остервенением махнул мечом перед нашими носами:
— Двигайтесь, голуби! Шевелите мослами к тому форпосту с флагом!
Мы дружно потопали под бдительным присмотром разъезда в указанном направлении. Поэт не унывал, судя по его виду, и даже пытался что-то насвистывать. Нас провели мимо копающихся в земле крестьян, оторванных от своих полей и занятий военной кампанией. На нас поглядывали кто с любопытством, кто со злорадством, перешептывались, но никто не промолвил ни слова. Судя по их рожам, каждый из них готов был дать деру подальше от надвигающейся беды. Маячившие за нашими спинами всадники отбивали всякую охоту к расспросам. Ворота форпоста распахнулись, и мы вошли во двор, напоминавший растревоженный улей. Здесь готовились к основательному бою. Всадники спешились, и бесцеремонно подталкивая в спину, завели в только что выстроенный, если судить по свежему запаху дерева и опилок, дом. Вероятно, здесь находился штаб.
— Где генерал Моран? — спросил капитан, повернувшись к темному углу комнаты. Я напряг зрение и разглядел стол, за которым сидел человек. Его лица не было видно.
— Уехал на позиции к мосту. Патриканцы вцепились зубами за перила с той стороны, — ответил человек из темноты.
— Отойдите к дальней стене и замрите там, — приказал капитан. — И не вздумайте бежать. Все равно некуда.
Он сел на лавку, хотя нам не предложил. Гурий пихнул нас к стене, источающей смоляной запах, сам отошел к окну, а третий сопровождающий вышел. Повисло напряженное молчание, которое вскоре надоело нашему капитану. Он пошевелился и окликнул нас:
— Эй, ваганты! Вы до сих пор надеетесь улизнуть от священного долга перед Домом Лоран? Я ведь не верю вам. Какого черта вас понесло в Ленту?
— Ваганты вне войны, — смиренно произнес Поэт. — Мы не воюем, а поем. Нам без разницы, кто даст монету на житье.
— Будет вам разница, когда схлестнетесь в бою с пехотой патриканцев, — злорадно ответил капитан.
— Стара песня, господин капитан! — Гурий весело оскалился. — Это же шпионы из Ленты! Помните, три дня назад мы получили весть, что из Таланны убежали два пойманных лазутчика. Но прошло столько времени, и поиски прекратили. Не до них. А вот сейчас они и всплыли, голуби!
— Все может быть, — капитан оживился. — Надо все точно проверить, прежде чем вздернуть их на дереве! Может, это действительно стихоплеты, а мы их повесим. Не годится. Кто же тогда встанет в строй?
Капитан так убедительно играл справедливого судью, что мне захотелось прослезиться. Какая забота в армии о людях! Но я знаю, что здесь не церемонятся с неизвестными личностями. Так что нам еще повезло. Очень уж человеколюбивый офицер нам попался.
Он встал, подошел к нам, внимательно посмотрел на каждого.
— Ваганты, значит?
— Конечно, — не моргнул и глазом Поэт.
— Стишочки, песенки?
— Ага, — кивнул головой мой напарник.
— А вот хочется мне послушать ваши, — капитан пощелкал пальцами, делая вид, что забыл, как это называется, — сочинялки.
— Охотно, господин капитан, — Поэт скинул с плеча свой мешок, из которого достал лютню, провел по струнам, бросил внимательный взгляд в угол и запел:
Я розы бросил к ногам твоим,
И звезды собрал с тверди небесной!
О ночи одной тебя я молил,
Прижавшись к груди прелестной!
Гурий снова оскалился. Это у него, видимо, считалось улыбкой, от которой мне хотелось убежать. Больше похоже на волчий оскал. А Поэт разошелся. Теперь он охотно бы повалялся в душистых травах с прелестницей, ненасытно припав к соку молодости и жаркой любви. Более пошлой песни я не слышал. И где он откопал ее? Поэт никогда не подлаживался под запросы и желания черни. Что на него нашло? Хочет прикинуться дурачком?
Мою задумчивость прервал голос капитана.
— Что? — с недоумением посмотрел я на него.
— Ну, а ты что можешь нам показать? — чуть раскосые глаза капитана в упор глядели на меня. Он или из Сотиса или из Готы. Только там живут люди с таким разрезом глаз. Бабка Брюнхильда возила меня туда, попутно объяснив, что в этом виновата кровь лесных народов, что живут почти на самом краю Пафлагонии.
— Все, что ты хочешь услышать, господин, — я учтиво поклонился. Что же рассказать этому армейскому дубу? Ведь не отцепится, настоящий клещ. Не скажу, что уж совсем не умел сочинять. Будучи студентом, частенько баловался стихосложением, но до серьезных вещей не дошло.
Пусть каждый из себя на волю рвется,
Как узник из острога — все равно.
Есть в мире чудо чудное одно:
Я чувствую — любая жизнь живется.
А кто живет ее? Вещей ли ряд —
Они в ночи, как в музыке, стоят,
Несыгранным напевом муча струны?
Иль ветер, нагоняющий буруны?
Иль ветви, что друг другу словно знаки?
Цветы ли — пряхи запахов во мраке?
Дороги ли, что в поле пролегли?
Иль звери, дети теплые земли?
Иль птицы, что так в небо вхожи?
— Стоп, стоп, — заворчал капитан. Чье это сочинительство? Твое?
— Аспаруса Гвендаса [11], - пожал я плечами. — Капитан, мы зарабатываем на жизнь декламацией стихов, не только своих, но и чужих. Больше чужих, конечно. Мой друг поет для хорошеньких особ песни под окном. Девушкам нравится.
— Имя Гвендаса заклеймено проклятием церкви Святого Доминика, — донеслось до нас из темного угла. — Его святотатские стихи возмущают праведных жителей земли Ансвера, откуда он вышел.
— А что здесь святотатского? — удивился я. — Очень хорошие стихи, нет намеков на бесовские козни.
— Такие вещи обсуждаются не на поле боя, а Высшим Советом Церкви, — назидательно встрял в разговор капитан, проявив знания в таком щекотливом вопросе. Как будто он один знал это! Но я ведь знал точно, что Гвендас никогда не бунтовал открыто против Церкви. Чушь собачья!
Поэт пихнул меня в бок, и, делая страшные глаза, приказал закрыть рот. А сам все время, не отрываясь, смотрит в угол. Что он там увидел?
— Капитан, — сказал Поэт весело. — Мы видели много серых волков между Таланной и Тампой. Их очень много развелось в Андальских землях. Самое время съездить на охоту.
— Какие волки? — капитан непонимающе переглянулся с Гурием.
Тут из тени вышел худощавый мужчина, чуть меньше меня ростом, в армейском мундире. Он бросил рассеянный взгляд на нас и обратился к капитану:
— Прощу прощения, что прерываю вашу беседу. Мне нужно выйти на некоторое время. Я уже целое утро жду донесения из-под Ленты. Боюсь, что с гонцом случилась неприятность.
— Идите, Кодр, — кивнул капитан. — Если понадобится — высылайте второго гонца.
— Так как же быть с нами? — весело спросил Поэт. С ним произошла разительная перемена. От настороженности не осталось и следа. — Вы убедились, что мы лояльны вере Доминика? Мы не шпионы, но ваганты. Наше призвание петь песни и развлекать народ. Отпустите нас.
— Не радуйтесь заранее, — буркнул капитан. — Лично я вам не верю, и поэтому придержу до прибытия генерала Морана. Гурий, отведи их в сарай, пусть подумают. Может, забыли сказать что-нибудь.
Как только мы со всеми удобствами разместились на хрусткой соломе в темноте сарая, я спросил Поэта:
— Что ты так развеселился? Вот подвесят нас за ноги вниз головой — тогда будем долго хохотать!
— Не дрожи, парень, — усмехнулся Поэт. — Сегодня ночью мы уже будем в Ленте. Или утром. Неважно. А вот там придется повертеться, чтобы не попасть так же глупо в лапы патриканцам. Эти ублюдки похлеще нашего капитана будут.
— Ты их так ненавидишь?
— А я и доминиканцев не жалую. Все они сволочи. Пользуются властью, которую им никто не давал, пускают свои ядовитые корни во все щели. И ведь самое страшное, что все верят в святую чепуху, что молотят с амвонов последователи залетных ангелов!
— У нас у всех есть грешки, — осторожно ответил я. — Хотя, что за грешки, так, мелочи. За них на высший суд не потянут, надеюсь. А вот с вами я рискую попасть в записные грешники.
— Никогда так не говори, и даже не думай, — построжел Поэт. — В нашем деле нельзя колебаться. На службе Дому Лоран не принято страдать избытком человеколюбия. Если хочешь понять суть людских пороков и страстей, то поселись где-нибудь в лесном монастыре. Там много таких… думающих. Я не уверен, что ты выдержишь и пару дней, выслушивая по десять-двадцать покаяний с утра до вечера. Неужели теперь, когда ты имеешь возможность вырваться из тусклой житухи на свет, начнешь копаться в своих поступках? Решать, правильно ли сделал то-то, или же надо было по-другому? Я ведь вижу: тебе нравится новая жизнь.
Да как тебе сказать, Поэт.… Перевоплощаться, жить жизнью десятков людей, проникать в людские души или ломая их кости — великое искушение, дающее право на замещение Творца. С другой стороны — забыть моральный долг, переступить через черту, где начинается кошмар. Кто сказал, что в Сером Братстве оружие держат одни лишь ангелы? Мастер показал, что можно быть и негодяем.
— Твоя душа слаба, — кивнул Поэт. — Ты должен закалиться. Многие наши братья одевают сердце в броню, когда собственными глазами видят смерть и страдания тех, кого должны были защитить, но не смогли.
— Это ненависть, Поэт.
— Это отчаяние и бессилие. Ненависть не помогает нам в служении Долгу. Егерь уничтожает своими руками того, кто нарушит законы Братства.
— Кому же вы служите?
— Себе. Только себе. Но иногда приходится идти на службу к тем, кто нуждается в нас. Сейчас это Дом Лоран. Из двух зол, что столкнулись лбами на Континенте, это — самое меньшее. Но мы и в этой ситуации играем только на себя.
— Я хочу знать законы Братства.
— Ты еще не наш брат. Посвящение будет нескоро. Если ты, конечно, не передумаешь. Или если доживешь до того времени.
— Служба герцогу Линду противоречит вашим принципам?
— Сложно сказать. Рядовой воин не сможет ответить. За нас решает Сход Братства. Лишь на нем ответственность за дальнейшую судьбу Ордена. Ошибаться нельзя… Гай, ты еще кусок сырой глины в руках опытного гончара. Твои глаза выдают чувства, а по лицу читается все, что ты хочешь сказать.
Буду считать, что Поэт меня убедил. Убедил в том, что лучше лишний раз промолчать, оставаясь при своем мнении, и это мнение не высказывать, кому бы то ни было. С этого момента я не буду шевелить губами, запрячу свои чувства глубоко-глубоко, а глаза мои будут блестеть как сталь клинка, и по ним никто не прочитает то, что хочет узнать. Это сложно. Но я таким стану.