После долгих лет комментариев о своей фигуре и весе ее кожа стала такой же толстой, как шкура слона. Учитывая, что ее мать была автором огромной порции таких замечаний. Но то, что случилось сегодня, было ужасно. И это произошло перед Лукасом.
Следы румянца проступили на ее груди и лице опять.
— Что? — она спустилась на ступеньку вниз и взглянула ему в лицо.
— Не веди себя как слишком чопорная дама, — велел он. — Нам нужно поговорить о сегодняшнем вечере.
Неужели? Поговорить о том, как они столкнулись с женщиной, которая во всех интимных подробностях знала, как он выглядел без одежды? Совершенно. Точно. Нет.
— Ладно. Как видно, новости о нашей скоропалительной помолвке широко распространились. Я думаю, своим появлением мы неплохо помогли ситуации. Ты очень убедительно изображал безумно влюбленного мужчину, что, мне кажется, помогло умерить пыл некоторых сплетников. Разумеется, нам понадобится еще несколько выходов, чтобы...
— Прекрати, — он притянул ее ближе. — Мне плевать, что люди подумали или не подумали.
— А тебе следовало бы волноваться об этом. Как бы мелко это не казалось, некоторые из них решат иметь ли им с тобой или твоим бизнесом дело, учитывая эту расторгнутую помолвку. Они расценят тебя как импульсивного и ненадежного. Что, если твоя личная жизнь является отражением того, как ты управляешь компанией, тогда они бы предпочли не...
— Ты прикрываешься этим фасадом снежной королевы, который тебе кажется надежной страховкой. Но я так легко не поддамся, — процедил он сквозь сжатые зубы. — Почему ты убежала?
Гнев застил ей взор, так что он виделся ей через смутную, багровую дымку.
— Убежала? Значит, это моя вина, что твоя бывшая — или кем для тебя была — злобная, невоспитанная, грубая...
— Сука. Сдается мне, ты вытанцовываешь вокруг этого слова, — подсказал он. — И, нет, я не виню тебя за ее поведение. Но я хочу понять, почему ты ушла, как будто сделала что-то постыдное. Неужели родители принижали тебя до такой степени, что ты считаешь, что заслуживаешь такого отношения?
Его вопросы ударяли близко к цели. Слишком близко.
— И что же, по твоему мнению, мне следовало сделать? — она опустилась еще на ступеньку, еще больше сближая их лица. — Схватить ее за волосы? Покатиться с ней по полу, царапая и щипая? А что в следующий раз, когда я встречу другую твою бывшую? А еще одну? А еще одну? Тогда мне следовало бы хранить боксерские перчатки в сумочке, на случай, если я буду конфликтовать каждый раз, сталкиваясь с женщинами, с которыми ты имел интрижки.
Она выговаривала ему, запустив руки в свои волосы. Кто была эта женщина, наносящая словесные удары? Она не узнавала ее — она ей не нравилась. Негодование и бессилие смешались в ядовитую смесь, кипящую в ее желудке. Она ненавидела терять контроль. Ненавидела эмоции, кружащиеся и сворачивающиеся внутри нее, делая ее слабой, уязвимой, открытой для его пристального изучения.
Несмотря на скандал, раздутый из их внезапной помолвки, сегодня мужчины выказывали свое уважение Лукасу, обращались к нему с почтением и восхищением. Женщины прожигали в нем дыры похотливыми взглядами. Его личная значимость не была привязана к имени или крови, бегущей в его венах. Он внушал уважение собственными заслугами и силами. А она? Она даже не получила уважения и любви от своего отца. Для Джейсона и Лукаса она была лишь вещью. Пешкой, направляемой по шахматной доске их мотивами и планами.
— Мы можем обсудить, как много женщин у меня было. Мы можем обсудить, как много из них были совершенно безликими, и как бы я хотел, чтобы таковых было больше. Мы можем обсудить, что мне нравились некоторые, но я, ни одну не любил, — она обернулась и увидела его там же, где и оставила, руки в карманах брюк, тяжелый взгляд зафиксирован на ней. — Мы можем обсудить все эти вопросы. Позже. Сейчас мне нужен ответ на мой вопрос. Потому что прямо сейчас только это удерживает меня здесь, на месте, от того, чтобы отправиться в дом твоего отца и свернуть его неблагодарную шею.
Лукас приблизился, напомнив ей о большой, темной камышовой кошке на охоте. Здравый смысл и инстинкт самосохранения кричали ей отойти, но опыт велел остаться на месте. Как и любой хищник, чувствующий страх, он использует свое преимущество, воспользуется ее слабостью. Ее слабость в предательской реакции на его близость, его аромат. Его слова. Его прикосновение. Особенно его прикосновения.
— Почему у меня есть ужасное подозрение, что ты веришь той ерунде, которую он нес в своем офисе?
Она опустила свой взгляд на сильную колонну его шеи. В какой-то момент поездки домой он снял галстук и расстегнул верхнюю пуговицу. Смуглая, гладкая кожа туго натянутая на мощном выступе его ключиц, и она изучала полосу плоти, как если бы на ней были нанесены все туманные ответы к Вселенной. Все, что угодно, только бы избежать его взгляда, проникающего очень глубоко.
— Каролина лишь высказала вслух то, что другие люди думают, — ответила она мягко. — Что ты женишься на мне только из-за моей фамилии, чтобы подобраться ближе к моему отцу и его связям, — вдохнув, она подняла голову. И почти опять решила отступить, опаленная бирюзовым пламенем, обращенным к ней. — Как и я, они, скорее всего, видели женщин, с которыми ты встречался. Ни одна из них не похожа на… — она приостановилась — …меня. Игра во влюбленность необходима, но не все поверят, что в твоей внезапно вспыхнувшей любви нет финансовых мотивов.
Она расправила плечи, вздернула подбородок. Для всего мира гордость, может, и считается грехом, но для Блэйков это достоинство. Необходимость. А прямо сейчас и единственное, что у нее осталось.
— Твоя цель — унизить моего отца лично и в бизнесе. Миссия наполовину завершена. К моменту нашей свадьбы на следующей неделе твоя вендетта осуществится. Важно ли кому или во что я верю? Изменит ли это твое мнение об этой помолвке? Этой свадьбе?
— Нет.
Незамедлительный, резкий ответ не должен был выбить воздух из ее легких. Лукас никогда не лгал ей о своих планах и ее роли в них. Его гнев по отношению к ее отцу трансформировался в ненависть. Его мотивы выступали за границы денег и общественного признания. Что? Неужели она ожидала, что он быстро свернет свою кампанию по мести и шантажу из-за ее чувств? Она почти рассмеялась. Это потребовало бы поместить ее желания, потребности и сердце перед его собственными планами. Но никто — даже ее родители — никогда этого не делали.
— Спокойной ночи, Лукас.
Она отвернулась, внезапно почувствовав усталость. Вес его пристального взгляда толкал ее в спину, заставляя желать укрыться от него. Завтра, когда защитный слой на ее эмоциях не будет таким тонким, почти прозрачным, она сможет посмотреть на него опять. Но не сегодня...
Твердая, плотная стена мускулов прижалась к ее спине, выбивая воздух из ее легких. Лишь крепкое объятие руки, обтянутой черным рукавом, не дало ей упасть. Жар лизнул ее спину и шею.
— Ты права, — промурлыкал Лукас в ее ухо, нежным тоном, противоречащим руке, обхватывающей ее талию... и твердой, толстой эрекции, прожигающую сквозь слои одежды. Она погрузила зубы в нижнюю губу, сдерживая стон и похотливое желание опуститься на эту стальную длину. — У меня никогда не было женщины, как ты. Они были безликими, безымянными, ничего не значащими для меня, но ты... Я не могу изгнать тебя из своего разума. Дорогая, секс был неплох прежде, но ничто не сравнится с этой чертовой примитивной потребностью, которая изводит меня денно и нощно. А ведь я еще даже не побывал внутри тебя. Один поцелуй, Сидней. Один поцелуй. Я не чувствовал, как ты трепещешь подо мной, ты еще не обвивала меня руками и ногами. И черт меня побери, если я не хочу этого. Нет, не делай так, — прошептал он. Ослабляя хватку на ее талии, он коснулся большим пальцем ее губы и высвободил ее из прикуса. — Так-то лучше, — он хмыкнул, потирая нежность ее плоти. — Позволь мне...
Он медленно запустил пальцы под ее пучок, возможно, давая ей время оттолкнуть его или разорвать объятие. Ее аккуратно уложенные волосы, распустились и расплелись под его пальцами, скользящими по ее голове, и он мягко оттянул ее голову. В этот раз она не смогла сдержать стон. Он выскользнул по своей собственной воле.
— Мне нравится этот звук. Это его ты пыталась сдержать? — он опять скользнул лаской по губе, которую она раньше зажала между зубами. — Почему? Ведь это, — он коснулся поцелуем уголка ее рта, — единственная искренность между нами.
Он отклонил ее голову еще чуть дальше и накрыл ее рот своим. Его рука вернулась на ее подбородок, надежно удерживая ее, чтобы проникнуть своим языком. Если его хватка была невероятно нежной и чувственной, поцелуй таковым не был. Он не просил и не дразнил. Он брал. И, Боже, она давала. Капитулировала. Покорилась. Когда его язык обернулся вокруг ее, требуя, чтобы она сделала так же, она сделала. Когда он сжал ее челюсть и медленно толкнулся внутрь и наружу, подражая тому, как его член проникал в ее естество, она задрожала и позволила ему это сделать. Когда он, изогнувшись, пробормотал «открой шире», прежде чем погрузился глубже, требуя больше, она послушалась.
Призрачная боль пронзила ее шею, когда он запрокинул ее голову еще дальше. Но она не сопротивлялась, не издала ни звука протеста. Потому что тогда он остановил бы это утопание в самом порочном, обжигающем желании, она когда-либо испытывала. А затем ощутила порыв прохладного ветра, борющегося с этим огнем.
Ошеломленная, она открыла глаза. Встретила его чувственный, потемневший взгляд.
Еще больше воздуха коснулось ее плеч, ключиц... ее груди. О, Боже.
— Подожди, — прошептала она, извиваясь в его объятиях.
— Шшш, — успокаивающе ответил он, скользя губами по ее челюсти. — Тише-тише.
Нет, она не могла... Его большие, теплые руки накрыли ее обнаженную грудь. Обхватили ее. Вожделение молнией пронзило ее, с шипением проносясь по ее венам и распаляясь меж ее ослабевших ног.
— Лукас, — прохныкала она, изгибаясь в его руках, откидывая голову на его плечо. Она в нерешительности потянула его руки, схватив за запястья. Она должна отбросить его руки, но сексуальное животное внутри нее велело притянуть его к ее плоти. Бросало ему вызов остановиться. — Пожалуйста.
Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не останавливайся. Она не могла озвучить того, чего сама не знала.
Но он, казалось, понял, по поводу чего воевали ее разум и тело, и твердо встал на сторону ее либидо. Издав сексуальный рык, который заставлял ее живот сжиматься и дрожать, он обхватил и сжал ее. У нее не было момента устыдиться веса своей груди размера С. Только ни тогда, когда его руки обернулись вокруг нее с такой легкостью и трепетом. Он скользнул большими пальцами по тугим, ноющим вершинам ее сосков, и удовольствие пронзило ее, как сильные порывы ветра. Она застонала, когда ее тело, влажное и нуждающееся, сжалось на призрачном члене, который ему так требовалось сжать.
— Такая чувствительная, — похвалил он, продолжая грубо ласкать ее кожу. — И красивая. Черт, какая же ты красивая.
Он обводил твердые вершинки пальцами, дергал и щипал их, пока она не начала извиваться в его руках. Отчаянно нуждаясь в более сильном и глубоком прикосновении, она накрыла его руки своими, приказывая ему дать ей больше. Его низкий смех отозвался эхом в ее ушах.
— Неужели ты можешь кончить только от моих рук на твоей груди и сосках, Сидней? — он ласково потянул бусины сосков, и она закричала, дрожа. — Думаю, можешь. А что насчет моего рта? Кончи для меня, Сидней.
Кончи. Давай же. Кончи.
Ее плоть отозвалась оглушительным «да, черт побери» на это вкрадчивое, эротическое приглашение, но ее сердце и разум выдали предупреждение. Потому что с чем она останется, если подчинится? Они даже не были еще женаты, а она уже сдавалась тому, что, как поклялась, не должно было случиться. Не секс — она согласилась на секс в брачной постели. А ее эмоции, ее страсть. Она пообещала себе, что выйдет из этого контракта с нетронутой душой.
Не сегодня. Она не могла сдаться, когда все еще была обижена и уязвима после вечеринки. Сегодня она не была достаточно сильной, чтобы проснуться в его постели с брешью в своей обороне.
— Нет, — проскрипела она, вкладывая весь свой страх и смятение в последний выпад. Секундой позже его руки упали с ее тела, освободив ее. Удивив ее.
Она не раздумывала над его немедленным согласием, просто воспользовалась им. Плохо слушающимися пальцами она натянула платье на плечи, прикрывая свое тело. Она не обернулась, боясь, что, увидев голод, отпечатавшийся на его резких чертах, она изменит свое решение и позволит ему утащить ее в бездну удовольствия, из которой она сможет выбраться лишь оборванной и потерянной.
Образ ее матери дрогнул и укрепился в положении. Не холодная красота Шарлен, а болезненная тоска и горькое принятие положения, когда она видела, как ее муж отдаляется. Тоска, потому что мать обожала его. Горечь, потому что она знала, что «бизнес-встречи», на которые он уходил, были встречами с молоденькими вертихвостками, с которыми он изменял. Если в течение года Сидней не будет беречь свое сердце, по окончанию срока она превратится в точное отражение своей матери — бесчувственная, злая, томящаяся по не любящему ее мужчине.
— Извини, — прошептала она, цепляясь за перила. — Я не могу.
А потом она убежала вверх по лестнице.
Убежала от него.
Убежала от всепоглощающей страсти, что он разжег в ней.
Убежала от себя.
Глава 11
Сидней вдохнула. Выдохнула. Повторила свои действия.
Нет, не получилось.
Ее сердце все равно металось в груди, как плененный дикий зверек.
День ее свадьбы.
О Боже. Она ухватилась за сияющие перила и глянула на извивающийся пролет лестницы, ведущей вниз со второго этажа, как будто она превратилась в заминированный лабиринт, как в фильмах про Индиану Джонса. А она должна преодолеть его в ближайшие шестьдесят секунд, чтобы предстать перед своим женихом.
Ее жених. Мужчина, которому она отдаст свое тело, сердце и верность. Мужчина, который втянул ее в дьявольскую сделку, именуемую браком. Мужчина, который принудит ее лгать перед друзьями и священником.
Они оба отправятся в ад.
Снизу раздались благозвучные первые ноты «Сюиты для виолончели №1» Баха. Пришло время ее выхода, время спуститься по лестнице, пройти к алтарю. В ее животе снова все перевернулось.
Ты сможешь это сделать. Ты уже так далеко зашла. Ты делаешь это ради своего отца, он этого заслуживает.
Сделав очередной глубокий вдох, она сделала первый шаг своего шествия в качестве невесты. Шум в ее ушах прочти полностью перекрыл звуки музыки, когда она приблизилась к входу в парадный зал особняка. Пространство комнаты освободили от мебели и превратили в импровизированную часовню, заполненную по обеим сторонам от алтаря украшенными лентами стульями для их гостей, которых было около тридцати, высокими канделябрами и цветами. Белая ковровая дорожка, расстеленная в проходе, вела ее к будущему мужу, как желтая кирпичная дорога вела Дороти к Изумрудному городу.
Вцепившись в свой букетик — сжимая его изо всех сил, на самом деле — она отважилась заглянуть в зал. Ее сердце подпрыгнуло от радости. Ее отец и мать сидели в первом ряду. Она не говорила ни с кем из них, с тех пор как ушла из дома, но они все же пришли.
Ох, Господи Иисусе. Влага улетучилась из ее рта, а бабочки спешно эвакуировались из живота, уступая место хищным птицам. Что я делаю? Я не смогу...
Она подняла голову и впервые заметила его.
Птицы в ее животе успокоились. Комната и гости исчезли, а мир, умолкнув, замер в ожидании.
Его бирюзовый взгляд столкнулся с ее — и отказался отпускать. Необычное тепло зародилось в ее груди и пронеслось по ее телу. Она должна была чувствовать гнев, обиду, ужас — любой спектр эмоций. Однако, как только она начала свое шествие по проходу, направляясь к этому невозможно красивому, мужчине со шрамами, который ожидал ее, излучая безмолвную силу, ее наполнило чувство, которое она не могла — боялась — определить.
А когда он протянул ей руку, она, не сомневаясь, вложила свою в его.