Сашка пришпорил коня, я намеренно приотстал. Надо тет-а-тет пообщаться двум первым лицам империи…
Глава 6
— Здравствуй, здравствуй славный и сердцу любезный город Ачинск, земли чулымской столица! Принимай гостей! — Константин Романов, великий князь, надежа и опора отца и старшего брата, знаменитый поэт, автор невероятных по красоте песен, инженер, книгочей и великий умник (и всё это в шестнадцать лет!) ловко соскочил с норовистого жеребца и троекратно облобызал «торжественный комитет по встрече».
Константин был абсолютно трезв, но невероятно весел и словоохотлив. Лучшие люди города на реке Чулым, наслышанные о свирепости характера второго царского сына (в сравнении с которым строгий и жестокий император считался добрейшей души человеком) направляющегося с подшефным лейб-гвардии Финляндским полком на Амур и по пути прежестоко ревизовавшего работу чиновников, немного расслабились. Значит верно, что к жителям Сибири великий князь благоволит. Сибирские тракты и сибирские ямщики ещё тот народ! Новости о выволочках, учиняемых Константином губернаторам и городским головам, передавались эстафетами от Екатеринбурга до Иркутска с рекордной скоростью.
Генерал-адмирал Российского флота то ли повздорил с царственным родителем, то ли был отправлен в «воспитательное путешествие» по достижении шестнадцатилетнего возраста, но до Сахалина и русской Америки решил добираться сперва посуху, а лишь потом по морю. Тяжело гружёные фрегаты ушли на восток из Кронштадта без великого князя, и готовились принять его на борт уже в тихоокеанских водах. Константин же, повторяя маршрут, проложенный старшим братом, двинул до Амура по сухопутью, грозя «закошмарить», надо же словечко такое придумать, всю воровскую купеческо-чиновную сволочь и в кандалах гнать до Николаевска на Амуре и далее на кораблях, до калифорнийского Форт-Росса, находящегося в совсем уж запредельном неведомо далёком американском далеке.
Служивый народ трепетал, спешно сдувал пыль с сочинений тогда ещё малолетнего Кости «О надлежащем устройстве дорог в Российской империи», писаных им для старшего брата, цесаревича Александра, вчитывался в рекомендации юного инженера-дорожника и тихо грустил. Ничего толкового предпринять было невозможно, да и холода, Сибирь всё-таки, тут хоть зашвыряйся — ухабы и колдобины не сведёшь. Одна надежда на снежок и великолепные зимники. Ачинская городская «головка» по правде говоря, лишь на божий промысел и уповала…
Впрочем, из Томска пришли совершенно фантастические вести. Великий князь, аки Мамай свирепствующий на пути от Волги и до Урала, заставляющий заводчиков есть баланду из рабочих котлов, прямо таки за шкирку хватающий и в котёл с варевом, аки кутят тычущий почтенных купцов и даже проштрафившихся чиновников из дворян, неожиданно сменил гнев на милость…
Расцеловав томского губернатора, уже приготовившегося к разносу, Константин велел открыть шампанского. С небольшой заминкой, стоившей десятка лет жизни губернатору, но каприз высочества был исполнен.
— За вас, дорогие сибиряки! Томичи, за вас! Ваше здоровье, Ваше превосходительство!
Константин Романов залпом осушил бокал, театрально-показательно разбил хрустальный сосуд, обнял и ещё раз расцеловал ошалевшего губернатора, почтенного Степана Петровича Татаринова, которому ранее было строго указано собрать «лучшее общество» и встречать великого князя в Томске, не устраивая более никаких торжественных приёмов. «Всё в Томске! Всем значимым людям быть всенепременно!» — именно так заканчивалась депеша Константина, отправленная ещё из Екатеринбурга. Томское общество невероятно взволновалось. Похоже, грозный ревизор решил всех собрать в одном месте и разом прихлопнуть. Тем более грешков имелось ох как немало. И у чиновничества и у купечества.
Как умаслить великого князя вопрос не стоял. Всей России известно было заветное желание Константина Николаевича, ещё младенчиком малым высказанное, — построить дорогу от Санкт-Петербурга до Тихого океана. Вот и собрали лучшие люди губернии невероятный «взнос на дорогу» в полмиллиона рублей. Где ассигнациями, а где и золотым песком. Всё повыгребли, все сусеки подмели, но собрали. Спешно был составлен проект дороги от Томска до Красноярска, соответствующий всем требованиям «дорожного трактата» малолетнего на тот момент Костика.
Вот вам проект ваше высочество, а вот и денежка на его осуществление. Лопаты там закупить с вашего заводика, кирки да ломы…
Взятка была задумана красиво — не подкопаться. А куда там царский сын денежку потратит — его дела. Лишь бы нас не сжевал сырыми и без соли…
Известие доверенного человека из ведомства Бенкендорфа о великом томском смятении и хлопотах по улучшению путей сообщения в губернии, меня развеселили. Гнобить земляков-сибиряков вовсе не собирался, наоборот! Тем более жителей славного Томска, где в жизни иной познал я первую любовь. Да. Было дело, шесть лет прожил в глухомани Томской области, недалече от шлюзов Обь-Енисейского канала, ещё во времена СССР, остальные все годочки — в Красноярске и Красноярском крае. И после Омска на меня накатывало. Казалось, что ещё немного и перенесусь обратно в свою реальность в век двадцать первый. Отпустило вскоре, но въехав в Томск испытал такую эйфорию!
— Ваше превосходительство! Так чего мы на улице то стоим, ведите! Приготовили поди зал для торжественного собрания, а?
— Так точно, ваше высочество, приготовили, — растерянно забормотал ошарашенный приветливостью и лаской высокого гостя Татаринов.
— Давайте без чинов, Степан Петрович, для вас я просто Константин. Но, если трудно сие произнесть, понимаю, пиетет перед правящей фамилией, зовите Константин Николаевич, договорились?
— А, да. То есть…
— Вот и славно. Ведите, замечательный и гостеприимный хозяин сих чудных мест!
— На подгибающихся ногах Татаринов не пошёл-побежал, неловко семеня и путь указуя.
Дабы не тратить время на пустые славословия, сразу взял функции тамады на себя. Выслушивать бесконечные пожелания долгих лет государю-императору и прочая и прочая было нерационально и здорово бесило.
— Друзья мои, жители славного Томска и прочих, не менее замечательных городов, сёл и деревень Сибири. Первый тост, от имени и по поручению отца я поднимаю за вас, живущих в суровом и прекрасном крае. Знайте, — несмотря на тысячи вёрст, разделяющие Томск, Енисейск, Красноярск, Ачинск с Петербургом, его императорское величество Николай Павлович думает и заботится о каждом из своих подданных. Уже испытан и готов к работе телеграф, которые соединит самые отдалённые, самые «медвежьи» углы империи со столицей. Железная дорога Москва — Санкт-Петербург это лишь испытательный полигон, где отрабатываются методики по строительству тысячевёрстных дорог, коим предстоит связать, сшить нашу великую державу. Сейчас я направляюсь в Русскую Америку. Офицеры, меня сопровождающие, ведут исследование местности, где будет проложен великий Сибирский железнодорожный путь. Поверьте, недалёк тот день, когда до Санкт-Петербурга из Томска можно будет добраться за неделю, а новостями обмениваться с помощью телеграфа — как будто собеседник в соседней комнате находится! С минутной задержкой на набор и пересылку сообщения! И это не мечты, не пустые фантазии и похвальбы! Российские учёные, приумножают славные традиции великого Ломоносова. Пройдёт двадцать лет и вы не узнаете Сибирь! Спасибо вам, от государя. Славные сибиряки! За вас!
Вечер удался. Накоротке переговорив с губернскими чиновниками и дав верхушке бюрократии понять, что массовых репрессий не будет, пускай работают спокойно, разумеется без мздоимства и иных злоупотреблений. После жарких уговоров, «подумав», таки согласился принять «дорожный фонд» в полмиллиона рублей, сразу обозначив приоритеты.
— Господа, давайте уточним, все эти деньги, до последней копеечки пойдут на обустройство дороги, но не до Красноярска, а до Енисейска. Причём такого основательного тракта, который впоследствии легко перестроить и под железнодорожное полотно. Суть в том, что по одному из вариантов прокладки Великого Сибирского железнодорожного пути Томск остаётся в стороне от основной магистрали. Вмешивается в строительство дорог политика, — доставка грузов и воинских команд должна происходить как можно скорее, а мимо Томска до океана путь короче почти на сто вёрст. Но! Дабы не превратить ваш замечательный город в железнодорожный тупик, в эдакое сибирское захолустье, у меня есть предложение. Необходимо строительство тракта как можно более прямого и основательного до Енисейска, чтоб ответвление от основной магистрали не заканчивалось Томском, а вело в неосвоенные богатейшие районы Сибири. Да, бассейн рек Чулым и Ксть более располагает к перемещению по воде, да местность там болотистая, трудная для построения капитальной дороги. Однако, я, великий князь Константин Николаевич Романов вношу сто тысяч рублей ассигнациями в фонд строительства дороги Томск — Енисейск. Надеюсь, и енисейское купечество наш почин поддержит?
— Да куда денутся, поддержат.
— Золотишко пудами намывают, поделятся!
— Господа, не нужно никого принуждать, тем более силой заставлять пополнять кубышку нашего с вами дорожного фонда, — я ласково похлопал по прочной «корзинке», в которой помимо купюр, лежали и красивые мешочки с золотым песком, — просто скажите от моего имени золотодобытчикам, что их пьяные кутежи, не просто глупость, а преступление перед Россией. Ну да я им в Красноярске вставлю фитиля! Недопустимо, когда тысячи, десятки тысяч рублей выбрасываются на кураж, а не пускаются в ДЕЛО. Добывается богатство из недр российских, а проматывается на срамных девок и спаивание соседей. Хотят промышленники о себе добрую память оставить — лечебницы пусть строят, школы, училища. В Томске же вижу лет через тридцать-сорок первый в Сибири университет.
И я не шучу, господа! Быть Сибири краем образованных людей, а не местом ссылки преступников. Всех каторжников в Америку вывезу, в Калифорнию.
Томичи испуганно посмотрели на свирепого великого князя, неведомая Калифорния казалась им местечком куда как страшнее и отдалённее чем даже Чукотка. Расставались душевно, следом за моим отрядом шли картографы-геодезисты, которым и предстоит наметить будущую трассу, связующую два замечательных сибирских города — Томск и Енисейск, захиревших в моей реальности из-за отдалённости от Транссиба. Дорогу велел делать как можно более прямой, по правому берегу Чулыма. Мои родные места, Бирилюсский район Красноярского края. Рядом с моим, разумеется не построенным ещё леспромхозом, насколько помню, должен в настоящее время функционировать Мелецкий острог. Непременно побываю на своей исторической родине, хотя Чулым, петляющий и часто меняющий русло наверняка сейчас далеко от той точки, где я появился на свет в 1971 году от рождества Христова… А в этой реальности уже не появится тот мальчик. Да и был ли мальчик…
В Ачинске меня «торкнуло» вторично. Детская память семидесятых — начала восьмидесятых годов двадцатого века прямо таки вопила и требовала заглянуть в Ачинский аэропорт, где мы, дети из медвежьего угла, лсспромхозовская школота, прилетев бежали в буфет и от пуза напивались наивкуснейшей газировкой «Буратино». До того напивались, что едва могли дотерпеть и не напрудить в автобусе. Но, стоически держались и, доехав до железнодорожного вокзала, сначала бежали за мороженым (в стаканчиках, с деревянными палочками) и лишь потом в туалет…
То, что великого князя, пробило на слезу и молодой и статный красавец ловко сидючи на вороном жеребце не стесняясь плачет, смотря на явно не столичный Ачинск вогнало городскую верхушку в ступор.
Но, Константин быстро пришёл в себя, промокнул лицо платком и, ловко соскочив с коня, весело и ласково произнёс: «Здравствуй, здравствуй славный и сердцу любезный город Ачинск, земли чулымской столица! Принимай гостей»!
Обнятые и расцелованные царским сыном делегаты выслушали кучу комплиментов в свой адрес и немного напряглись — за что такая милость. Однако, когда высокий гость заявил, что пленён красотой природы и непременно устроит здесь свою Ставку, ежели будет назначен наместником Сибири, ачинцы подуспокоились и сдержанно загордились. Ишь как, даже душевнее чем в Томске себя ведёт царевич. Видать и вправду по нраву ему земля Сибирская…
Переночевав в Ачинске и проговорив все насущные вопросы поутру двинулись на Красноярск, где я назначил сбор сибирских золотопромышленников, намереваясь «взять под крышу» новоявленных «хозяев жизни и тайги».
На сей момент именно Енисейская губерния давала три четверти всего золота, добываемого в Российской империи и заставить нуворишей тряхнуть мошной в правильном направлении — святое дело. Из Ачинска я рванул в сопровождении всего лишь двадцати двух человек. Все равно в Красноярске тормознемся на месяц. А то и более — очень хочу проскочить до Енисейска, Минусинска на ту пору славных купеческих городов. Енисейск вроде как даже богаче и многолюдней Красноярска тех лет был. Вот и сравню. В Енисейске и базировались самые крутые золотодобытчики. А пока я гоняюсь по родному краю за впечатлениями, мой изрядно подрастянувшийся отряд доберётся до берегов Енисея-батюшки.
Почему я, достигнув шестнадцати годочков, практически сразу после дня рождения двинулся не на запад, знакомиться с потенциальными невестами, а на восток, по следам брата Саши?
Да не сошлись во взглядах с государем императором по вопросам наказания воров и мздоимцев, как мухи на мёд налетевших на железнодорожные подряды, так поругались, что хоть в Петропавловку сажай Константина за непослушание и непочтение. И ведь дерзил не только государю и вождю нации, но и отцу родному! По моему, батю это сильнее всего и обидело. Но, по порядку.
Строительство «чугунки» началось в мае 1842 года, одновременно от Москвы, где командовал Александр и от Петербурга, где «могучее плечо поддержки» Николаю Павловичу подставил юный Костик. Своих «дружков» конезаводчиков я вытягивал как мог, — убедил отца потянуть с покупкой паровозов до последнего, ведь прогресс идёт такими семимильными шагами, что за год-два конструкция паровозов значительно изменится и мы, затратив немалые деньги, получим по окончании строительства устаревшие машины, к тому же проржавевшие от невозможности их полноценно эксплуатировать. А верст на 10–20, потягают вагоны с грузами и лошадки. Вес считали меня лоббистом «лошадиной мафии», в том числе и папенька, но я то знал — стройка растянется на годы, какой смысл тратить золото на ненужные сегодня паровозы. Надо ли говорить, что подряд на шанцевый инструмент я выиграл влегкую. Никто попросту не выставился супротив царевича. Ну, тут меня комплексы не мучили совершенно — за качество отвечал лично. Хмурый отец, с неодобрением относившийся к стремлению сына заработать копеечку изрядно попыхтел, стараясь сломать лопату. Конечно, такому здоровому лбу это в конце концов удалось. На то как государь яростно ковыряет грунт, исподтишка поглядывали несколько сот пар внимательных глаз. Сломав два черенка и не повредив собственно само полотно лопат, батяня сердито выхватил из рук адъютанта третью по счёту и слово гвардеец-преображенец со штыком (лопатой) наперевес устремился на ближайший пригорок, где воткнув орудие труда землекопа в слой сухой глины торжественно изогнул и пошатав таки надломил продукцию «Завода скобяных и железных изделий Константина Кузнецова». Восторжествовав над непокорной железякой царь успокоился и что-то недовольно бурча, загрузился в карету. Реплику: «Сдуру можно и… сломать», я героически удержал при себе…
К концу сезона работ в 1842 году выяснилось, на меня «катил бочку» паскудник Клейнмихель. Многих протеже графа я едва ли не пинками гнал со стройки, делая подрядчиками отставных офицеров флота, как правило, людей грамотных и ответственных. С них я не получал вообще ни единой копейки, давая людям возможность заработать, правда ставил условие хорошо относиться к трудягам-подёнщикам и подбирать смышленых и расторопных людей с прицелом на будущие стройки. Была мысль обучать таких «живчиков» грамоте и продвигать, делать десятниками, и проводить их потом, лет через несколько, самих в подрядчики. Формировать свою команду, короче говоря. Но мои благие намерения были для Петра Андреевича, столь ярко и образно воспетого Некрасовым как серпом по известному месту. Нет, напрямую на дерзкого и неуступчивого Константина он не наезжал, наоборот — лебезил и заискивал. Но папеньке такую прогонял пургу, будто бы я принимаю посулы и подношения и от тех и от этих, что не способствует авторитету фамилии. Удивительное дело, — отец молчал, даже не пытался поговорить по душам, потому-то жулик граф был нами раскрыт только по осени 1842 года. Обсудили в первопрестольной с Сашей подлюку Клейнмихеля и на сём дело, казалось, и окончилось. Казалось нам тогда. Ан нет, проклятая немчура в 1843 году сумела потеснить некоторых из моих отставников, и так вышло, что 15 июня я с десятком конвоя выехал на поляну, где обедали хмурые артельщики. Вонь от котла исходила столь гадостная и мерзостная, что подъехав метров на десять, пришлось нос затыкать. А люди эту дрянь ели. Ребятишки лет десяти-двенадцати неторопливо и сосредоточенно обгладывали кости. Поодаль, метрах в ста от подёнщиков трапезничали пронырливый купчик и длинный, на глиста похожий армейский поручик.