— А комиссар куда смотрит?
— Комиссара у нас нет. Я же сказал, Васильев командует сам. Ни перед кем не отчитывается. Говорит, что послал людей для установления связи с командованием Красной Армии, но они еще не возвратились…
— А откуда берете продукты?
— Грабим, — опустил глаза Тарас. — У нас это называется хозяйственными операциями.
— А оружие, боеприпасы?
— Этого я не знаю.
— Неужели у вас одни бандиты?
— Нет. Большинство в отряде — бывшие военнопленные, бежали из немецких концлагерей. Они рвутся в дело, а приказы Васильева выполняют потому, что боятся его… А еще больше капитана Оленя боятся. Васильев ему полностью доверяет. Зверь, а не человек. Два дня назад собственноручно расстрелял нашего пулеметчика только за то, что тот намекнул командиру: мол, пассивны, отсиживаемся в горах.
— Где теперь Васильев?
— Об этом знают только доверенные, с которыми он пьет. Но сегодня утром был в селе Кончита. Это километра четыре отсюда.
Морской разбирался в людях, умел заглянуть в душу и составить о человеке определенное мнение. Так было и на этот раз. Он поверил парню и «по секрету» рассказал правду о Васильеве — агенте тайной фашистской полиции. Партизан, которого уже давно одолевали сомнения относительно деятельности руководства отряда, поверил Морскому и согласился помочь ему отыскать своего командира.
На подготовку операции времени было мало. Морской приказал поднять по тревоге взвод Федора Володченко, отдыхавший недалеко от Зазрива.
Солнце уже садилось за горы, когда два жандармских мотоцикла с пулеметами влетели в Кончиту. Здесь их дважды останавливали партизанские патрули, спрашивали пароль. Тарас отвечал, и мотоциклы мчались дальше.
Штаб отряда Васильева разместился в опрятном доме, окруженном пихтовыми деревьями. Во дворе дежурили два вооруженных немецкими автоматами охранника. Они преградили группе путь.
— Я — командир объединенного партизанского отряда, — пояснил Морской и назвал себя. — Ваш партизан Тарас Коваль может это подтвердить. А это — моя охрана. С вашим командиром мне необходимо обсудить неотложное дело.
— Сейчас доложу.
— Ты что, не веришь мне? — Морской решительно направился к дому.
За ним, как и было условлено, двинулось еще несколько человек. Двое остались в мотоциклах и столько же — около часовых.
В комнате клубился табачный дым. Васильев, на которого указал Коваль, сидел за столом. Перед ним стояла недопитая бутылка самогона. В банке из-под консервов торчали окурки сигарет.
— Кто такие? — недовольно буркнул провокатор. — Кто такие?! — повысил он голос. — Что за глупые шутки?
Рука Васильева потянулась к лежащему на диване парабеллуму. Олевский успел выбить из его рук оружие. Прозвучал выстрел, пуля попала в потолок. На стол посыпалась штукатурка. Парабеллум оказался в руках Морского.
В комнату вбежала охрана.
— Обезоружить их! — прохрипел Васильев.
Олевский выхватил гранату.
— Не двигаться! Уничтожу всех.
Морской обвел взглядом суровые лица охранников, которые замерли у порога с автоматами в руках. Не спеша вынул обойму из парабеллума и вернул его Васильеву. Потом снял с себя маузер, вынул из колодки, разрядил и положил на стол.
— Товарищи! — спокойно обратился Морской к присутствующим. — Не спешите играть на ваших инструментах, — он кивнул на автоматы. — Надеюсь, в этом не будет нужды. — И усмехнулся: — Вы, наверное, слышали, что Морского пули не берут, что он заколдован. Так вот я — Морской. Приехал к вам как представитель Советской власти и именем закона должен обезвредить в вашем отряде того, кто изменил Родине и за немецкие марки продал ее и всех вас фашистам, а именно: агента тайной полиции Лебедя.
Эта весть ошеломила охранников. Они переглянулись. Васильев побледнел.
— Вашими руками, товарищи чапаевцы, — продолжал Морской, — Лебедь выполняет приказы гитлеровцев. А с чем вы возвратитесь на родную землю, к женам, детям, невестам? Что скажете им? Были в отряде, который носил имя легендарного Чапаева, и выполняли задания гитлеровцев: грабили, убивали тех, кто боролся против фашизма?
— Не тяни за душу! — не выдержал один из охранников. — Говори, где он, тот Лебедь? Где?!
— Далеко искать не надо. Вот он — ваш командир. Васильевым его нарекли фашисты.
— Брехня! — истерически закричал Васильев и внезапно умолк. Он стоял растерянный, бледный. Испуганные глаза бегали по окнам, натыкались на окаменевшие взгляды своих охранников.
В комнату вбежал капитан Олень. Расталкивая присутствующих, закричал:
— Не верьте провокации! Это не Морской! Морского я знаю! — и сразу замолчал, почувствовав, как ему в бок уперся ствол автомата одного из разведчиков Морского.
— Я говорю правду, товарищи партизаны, — подошел ближе к столу Морской. — Распорите борта кителя Васильева. Увидите его истинное лицо! — Он выхватил у Тараса финку и передал парню со светлым чубом, который стоял впереди. — Распарывай.
Тот замялся, но, заметив испуг Васильева, стянул-таки с него китель и полоснул финкой по шву.
— На, — протянул он китель Морскому. — ищи на виду у всех.
Оторвав подкладку, Морской достал небольшой лоскут шелка с нанесенным на него кодом: «№ 86. Лебедь — Васильев», а ниже — печать со свастикой и орлом, подпись генерал-майор Миллера. Показал присутствующим.
В комнате повисла гнетущая тишина. Ее нарушил Васильев:
— Это не мой китель. Я снял его с убитого майора словацкой армии, когда бежал из лагеря.
— Врешь, гад! Это еще не все! — сверкнул глазами Морской. — Ты не только провокатор, фашистский прихвостень! Ты — грабитель и мародер! Обыщите его.
«Командира» раздели, разули, распороли голенища сапог и вытряхнули золотые монеты, даже несколько сплющенных золотых зубных коронок.
— Ах ты ж гнида! — возмутился светловолосый парень и ударил Васильева по лицу. — Я из трех лагерей бежал, у меня ладони горели, пока не взял в руки автомат, а он приказывал ждать удобного момента, посылал людей грабить…
Согласно приговору трибунала отряда особого назначения «Вперед» и требованию бойцов-чапаевцев на следующий день Васильева-Лебедя расстреляли перед строем.
Чапаевцы присоединились к отряду Морского. Сбежали только бывшие полицейские и предатели. Исчез и капитан Олень. Морской и Олевский не могли себе этого простить, когда узнали, что это был закоренелый фашист, лейтенант Хирш (по-немецки hirsch — олень), специально приставленный гитлеровской контрразведкой к Лебедю.
ТАЙНА МАХА
— Вы знаете этого человека? — бросил на стол фотографию полковник.
Женщина посмотрела, побледнела и закрыла глаза.
— О, зачем же так?! — полковник открыл бутылку минеральной воды и налил в стакан. — Успокойтесь. Пейте. Это «виши», из французских источников. Чудесный напиток.
Женщина сделала глоток холодной пузырящейся воды.
— Вы такая молодая, а… нервы! — покачал головой полковник.
Женщина сидела ошеломленная, в больших серых глазах застыли страх и ожидание.
— Я вас понимаю, такое потрясение… Но здоровье можно поправить. — Он прищурил глаза, блеснул золотым зубом. — Главное, что вы узнали. Он?
— Он, — еще больше волнуясь, прошептала женщина.
Могла ли забыть она того, кого так горячо любила, кто стал ей мужем? Не успели они познать всех радостей семейной жизни, как началась война… Лейтенант Красной Армии Нечипорук, молодой, здоровый, всегда спокойный и рассудительный, собирался на фронт, как на парад. Отутюжил командирскую форму, пришил к гимнастерке белый воротничок. Прощаясь с молодой женой и родителями, успокаивал, что война продлится недолго и скоро он возвратится домой. Но через некоторое время из военкомата пришло извещение: «Пропал без вести». Дальше — черные и страшные дни гитлеровской оккупации. В теплушке жену красного командира-коммуниста вывезли в Германию, в хмурый, затянутый дымом Деггендорф. Работала домработницей у старого парализованного домовладельца. Двое его сыновей воевали на Восточном фронте. Когда от них долго не было вестей, хозяйка лютовала и вымещала свою злость на служанке.
Тот серый приземистый и угрюмый дом стоял недалеко от железнодорожного вокзала. Никто не видел, как ночью пленница сорвала со своего платья нашивку «Ost», забралась на платформу, груженную тюками бумажных мешков, и заползла под плотный брезент. Поезд двинулся на восток. Перед рассветом прибыл в Братиславу. И здесь беглянку поймали. Держали в тюрьме, допрашивали, а сегодня привели сюда, к гестаповскому полковнику.
Мах еще раз показал женщине фотографию: изможденное до неузнаваемости лицо, вместо опрятной командирской гимнастерки — полосатая роба арестанта.
— Итак, ваш муж жив. Мы отыскали его в концлагере. За дезертирство вы тоже заслуживаете сурового наказания, но, по правде говоря, мне было бы горько сознавать, что такая прекрасная молодая пара погибла. — Фашист наигранно вздохнул. — Интересуетесь, почему? Скажу об этом позже. Я хочу вам обоим сохранить жизнь. Лейтенант Нечипорук выйдет на свободу живым и невредимым. И вас никто не посмеет тронуть. Однако вы должны оказать нам небольшую услугу.
Полковник не торопился. Он поднялся из-за стола, подошел к радиоприемнику и нажал на клавишу. Вспыхнувшая лампочка осветила шкалу. Он долго искал нужную волну. Красная полоска, бегавшая по стеклу, наконец замерла. Комнату наполнили звуки вальса.
— Вена, — усмехнулся Мах. — Вена танцует. Музыка — жизнь юности, и жаль, когда молодость так рано угасает… Так вот, будущее ваше и вашего мужа в ваших же руках. Маленькая услуга — и счастье, свобода возвратятся к вам. — В этой ампуле — смерть, — нахмурил брови Мах. — Смерть одного, которая может и должна спасти двоих: вас и вашего мужа, так горячо любящих друг друга.
Женщина долго отказывалась, колебалась. Но через некоторое время опытный провокатор сломил ее волю: пленница дала согласие выполнить задание полиции безопасности.
Спустя неделю Мах уже хвастал своим успехом представителю имперской безопасности обер-лейтенанту Шлезингеру:
— Скоро вы сможете доложить в Берлин господам Лахузену и Пайчеру, что один из пунктов их оперативного плана «Дым» выполнен: персона, которая так беспокоит всех нас, мертва.
— Неужели Морской? — удивился обер-лейтенант, зная, что реализацией этого коварного плана в Словакии занимается лично Шаньо Мах. — Каким образом?
— До определенного времени изобретатели держат свои находки в тайне. Не так ли, обер-лейтенант? — самодовольно улыбаясь, изрек полковник.
— Вы правы, — подтвердил Шлезингер. — Но надежен ли ваш человек? Не подведет?
— Видите ли, дело это слишком тонкое, и я не могу быть абсолютно уверен. Но надеюсь на успех. Исполнитель акта — молодая красавица. Эта женщина в наших руках: любимый муж, который пропал без вести, при проверке нашелся в концлагере. Он остался у нас заложником. Теперь остается ждать. Может, день, а может, и неделю…
ЖЕНЩИНА С ЯДОМ
Командир вместе с комиссаром и начальником штаба обсуждали план передислокации подразделений, которые оставляли село Калише. Разведке стало известно: не сегодня завтра туда нагрянут каратели.
В землянку заглянул радист-шифровальщик Иван Горецкий.
— Разрешите, товарищ подполковник!
— Давай, что там у тебя!
— Раскодировал шифрограмму. Ту, которую недавно доставили из Банска-Бистрицы.
Морской развернул густо исписанный карандашом небольшой листок. «Сокол» сообщал: «Полиция безопасности послала в отряд с ампулой цианистого калия молодую, красивую женщину. Цель — отравить Морского. Заложником оставили ее мужа, попавшего в плен».
— Этого нам еще не хватало! — сердито бросил командир, передавая листок Григорьеву.
Тот внимательно перечитал сообщение и нахмурился:
— Надо немедленно передать в Центр.
— Стоит ли? Дело касается лично меня. Тем более что нам уже это известно, — возразил Морской.
Комиссар был старше командира, имел большой жизненный и оперативно-чекистский опыт. Внимательно посмотрев на Морского, он твердо сказал:
— Не забывай, что ты советский разведчик, выполняешь за линией фронта важное задание. К тому же подобные методы фашисты могут использовать и в отношении других наших людей, которые действуют во вражеском тылу. Поэтому Центр должен знать, какие именно террористические акты проводят гитлеровцы, их способы. А цианистый калий — яд моментального действия.
— Хорошо, — согласился Морской.
— За несколько минут он написал донесение в Центр, прочел его комиссару, передавая Горецкому, распорядился:
— Срочно закодируй и отправь, — и, когда радист уже выходил из землянки, добавил: — Передай, пусть связной найдет Олевского и направит ко мне.
Вскоре у входа появилась могучая фигура контрразведчика. Снег облепил шапку, покрыл плечи. От ветра, ворвавшегося в землянку, язычок коптилки угрожающе затрепетал.
— Медведь. Осторожнее, погасишь, — проворчал Бобров.
Олевский поспешил захлопнуть дверь. Когда язычок огня выпрямился и в землянке посветлело, он, стряхнув снег, пожаловался на проклятый ветер и подошел к столу.
— Садись, Фомич, — пригласил командир.
Морской чувствовал особую симпатию к этому умному, находчивому и рассудительному чекисту, который стал учителем и наставником многих разведчиков и подрывников отряда. Олевского любили и уважали, но, вероятно, не каждый, даже из ближайших друзей, знал, что длинными ночами этот железный человек, подавляя в себе боль утраты родных, единственной дочурки (их расстреляли фашисты), пишет им горячие, полные нежности письма, хотя хорошо знает, что их нет среди живых…
— Слушай, Сашко, — в тишине землянки слишком громко прозвучали слова Морского, — тебе гестаповцы снова подкинули работенку. И где ты думаешь? Вот здесь, на столе, — показал он на котелок с едой. — Не веришь? Честное слово, не шучу. Вполне серьезно!
Морской рассказал о полученном сообщении. После короткой паузы спросил:
— Что будем делать? Как и где станем искать эту таинственную красавицу? Речь идет не только о моей жизни. Ведь если враг подбросит нам яд в котел, сам знаешь…
Олевский молча посмотрел на присутствующих, не торопясь достал сигарету, закурил. Разгоняя рукой клубы дыма, полушутя ответил:
— Если она на самом деле красавица, то обнаружить ее будет нетрудно. Ведь женщин в отряде мало. Труднее будет найти вещественные доказательства. Жаль, неизвестно, когда эта террористка откомандирована к нам. Если не ошибаюсь, за последние две недели мы женщин в отряд не принимали.
— А когда пришла Клавдия Кардаш? Может, она и есть та красавица? Прикрылась легендой о бегстве от полиции безопасности: мол, не хотела выполнять заданий фашистов по выявлению связей населения с партизанами, — рассуждал вслух Григорьев.
Начальник штаба молча потянулся к своей полевой сумке. Достал тетрадь в черной клеенчатой обложке, отыскал нужную запись и вслух прочел:
— «Кардаш, она же Карташова Клавдия Александровна. Прибыла в отряд восьмого января из Банска-Бистрицы…»
— Почему у нее две фамилии? — спросил Морской.
— Как она объяснила, под фамилией Кардаш после освобождения из тюрьмы проживала на полицейской конспиративной квартире, — ответил Олевский. — Проверка в Банска-Бистрице подтвердила это. Не исключено, что гитлеровцы имели намерение использовать Карташову… Но, товарищи, мы не можем, не имеем права безосновательно подозревать всех людей, даже если среди них и затаился враг! Что касается Карташовой, то ее поведение в отряде, участие в боевых операциях, ненависть к врагу и проявленная смелость не дают оснований сомневаться, что она рассказала правду…
— Ну что ж, пожелаем Александру Фомичу скорее разоблачить эту гестаповскую сволочь, — закончил командир и возвратился к обсуждению плана передислокации отряда.
Все четверо склонились над лежащей на столе картой.
А незадолго до этого на конспиративной квартире полиции безопасности, расположенной в доме на улице Народной в Банска-Бистрице, гауптман Круцбергер давал последние наставления «Красавице», которая под фамилией Дикань поселилась по этому адресу.