В комиссаре с новой силой пробудилась страсть к наживе — теперь уже, кроме долларов, он хотел прибрать к рукам и наследство рыбопромышленника. Имя наследника навело его на мысль: на место погибшего и разыскиваемого Рауля Шлезингера мог бы стать Рауль Болдман! Тут же мысль показалась ему слишком смелой и рискованной, однако, раз промелькнув в голове, она уже не оставляла его и побуждала не упустить неожиданно представившуюся возможность легкого обогащения.
«Они одного возраста, и при необходимости можно даже доказать сходство, сопоставив портретное описание, — рассуждал Пайчер. — Документы Шлезингера и акт о его смерти у меня. А для полиции это происшествие осталось рядовым несчастным случаем».
Но выработавшаяся за время работы, особенно в так называемой политической полиции, привычка к осторожности, перестраховке на случай неудачи пока что удерживала его от окончательного решения. «Время терпит», — решил Пайчер, пряча документы и запрос полицейского управления в сейф.
Но вскоре произошло событие, которое заставило ускорить осуществление операции «Рауль Шлезингер — Рауль Болдман». Пайчеру представилась возможность возвратиться в Берлин на работу в аппарат имперской безопасности. Поэтому он решил действовать по заранее обдуманному плану, для чего специально приехал в Хеб. Разговор начал издалека, но, как ему показалось, молодой человек не понимал, чего хочет от него этот заботливый родственник, и решил говорить напрямик:
— Рауль, пойми, ты прибыл из красной России. И хотя твой отец доказал преданность Германии и фюреру, все же многое в его судьбе неясно. Поэтому тень подозрения падает и на тебя. Невзирая на то, что ты в какой-то мере мой родственник, я не смогу отвести от тебя подозрений и их последствий. Отчасти они падут и на меня, скомпрометируют этих добрых, ни в чем неповинных стариков, так сердечно встретивших тебя и давших приют. Нельзя быть неблагодарным, мой мальчик! Поэтому я предлагаю воспользоваться возможностью и сменить фамилию, стать Раулем Шлезингером.
Пайчер подробно изложил свой план, для убедительности даже показал документы и нарисовал ужасную картину положения перебежчика при полном отсутствии средств к жизни, возможные преследования со стороны властей и, наконец, привел последний, по его мнению самый веский, аргумент — богатое наследство.
Разведчик с первых же слов понял, куда клонит штурмбанфюрер. Оценивая сложившуюся ситуацию, он продолжал играть роль простоватого, нерешительного, трусоватого парня. Не соглашаясь сразу, он боялся переиграть и с нетерпением ожидал, когда Пайчер заговорит о главном — о наследстве. Штурмбанфюрер, как и большинство немцев, был человеком расчетливым. Состояние он рассматривал не только как счет в банке, но и как важное условие, открывающее перед ним возможность принадлежать к обществу обеспеченных, влиятельных людей. Он уже видел себя в Берлине, занимающим соответствующий его положению руководящий пост в системе имперской безопасности, которой он служил верой и правдой.
Пайчер заметил, что при упоминании о наследстве юноша несколько оживился и затем, не выражая особого восторга, согласился с его предложением при условии, что комиссар лично подготовит к этому событию дядю Ганса, без которого в этом деле не обойтись.
— Вот и правильно решил, мой мальчик, — похлопал Пайчер Рауля по плечу. — Я уверен, что дядя возражать не будет. Такая возможность представляется раз в жизни.
«Это верно! — подумал разведчик. — Действительно редкая возможность, о которой не могли даже мечтать там, в Центре». А вслух сказал:
— Я согласен, но когда представлю последствия, становится страшно. Ведь за это и в тюрьму можно попасть. Тем не менее я полностью полагаюсь на вас, на ваш опыт и положение и всю жизнь буду вам благодарен.
— Вместо благодарности я предпочитаю деньги, — цинично усмехнулся Пайчер. — Скажем, половину наследства, которое тебе привалит с моей помощью.
Разведчик в предложенной ему сделке преследовал и свою цель. Он понимал, что Пайчер, получив солидную сумму от «наследника», сделает все возможное, чтобы это преступление навсегда осталось глубокой тайной.
Так советский разведчик «Сокол» стал Раулем Шлезингером, наследником и владельцем большого рыбного промысла и консервного завода, которые через год, по совету того же штурмбанфюрера, он продал и переехал жить в Берлин, где к тому времени уже жил и работал Пайчер. Там «наследник» хотел купить себе дом, но его покровитель настоятельно рекомендовал ему не спешить, мотивируя тем, что вскоре могут возникнуть обстоятельства (он имел в виду войну с Советским Союзом), делающие такое приобретение нецелесообразным. Пайчер предложил Шлезингеру поселиться у него. Рауль согласился, а вскоре обручился с его единственной дочерью Гретой и стал членом известной и богатой семьи.
Спустя год, когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз, Пайчер, уже ставший к тому времени штандартенфюрером СС и одним из руководителей «Зондерштаба-Р», предложил Раулю, дабы избежать мобилизации в армию и отправки на фронт, работать под его началом.
ПОИСКИ
Положение гитлеровских войск на фронтах все ухудшалось, и особых причин веселиться, как прежде, уже не было. Но по традиции в свободное от службы время сотрудники «Зондерштаба-Р» и подобных ему ведомств, размещавшихся неподалеку друг от друга, любили посидеть за кружкой баварского пива в прокуренной «бирштубе», где можно было в непринужденной обстановке обменяться впечатлениями о событиях на фронтах, вспомнить бывших коллег, посочувствовать знакомым, находящимся в окопах на передовой или подвергающимся опасности в оккупированных странах… Для Шлезингера такие встречи стали одной из возможностей установления и укрепления полезных знакомств, служили дополнительным источником информации. Нередко в подобных разговорах разведчик черпал сведения о передислокации крупных соединений вермахта, сроках тех или иных фронтовых операций…
Среди сослуживцев он выделялся скромностью, уважительностью, добротой и неумением отказать коллегам в их денежных или служебных просьбах, а они, пользуясь этим, нередко перекладывали на него самую неблагодарную работу, хотя и принимали молодого офицера за богатого, беспечного отпрыска преуспевающего папаши, пользующегося влиянием в высших кругах абвера. Но именно трудолюбие и способности помогли Шлезингеру завоевать благосклонность руководства и коллег. Он много читал. На его столе можно было увидеть книги «История славянских народов», «Кампания Наполеона в России» и другую подобного рода литературу, из-за чего сослуживцы прозвали его магистром.
Популярность молодого абверовца еще более возросла после одного случая. Как-то майор Шрид поручил Шлезингеру срочно систематизировать по тематике информацию, поступившую от заброшенных в СССР агентов.
Изучая агентурные сообщения, обер-лейтенант обратил внимание на донесение агента «8-Б». Тот сообщал: «Восточнее Куйбышева, в городе Алексеевка, на берегу реки Самары начал работать судостроительный завод. Продукция — речные бронекатера…»
Разведчик еще школьником бывал в этом городке: там жила бабушка его соученика, и они однажды проводили у нее летние каникулы. Он помнил, что от Алексеевки до реки Самары, куда отдыхающие ходили рыбачить, больше десяти километров.
«Что это, дезинформация контрразведки или выдумка агента? — подумал он. — Скорее всего, последнее и, вероятно, агент даже не пользовался картой».
Закончив выполнение задания майора, обер-лейтенант решил прикрыть свои действия в разоблачении дезинформации агента «8-Б» и спустился в картохранилище. Нашел Восточно-Европейскую равнину, а на ней реку Самару и нужную ему Алексеевку. Даже при масштабе 1:2000000 было видно, что городок расположен в стороне от реки.
В конце дня к Шлезингеру подошел Шрид, забрал папку с документами и направился к двери.
— Господин майор, — почтительно остановил его Шлезингер, — мне кажется, агент «8-Б» сообщает неверные данные.
Присутствующие в комнате заинтересованно подняли головы.
— Почему вы так думаете? — удивленно спросил майор.
— Он сообщает, что в некой Алексеевке, расположенной на реке Самаре, русские начали строить бронекатера. Но даже на обыкновенной карте видно, что Алексеевна находится в стороне от этой реки, — ответил Шлезингер.
— Проверим, — натянуто улыбнулся Шрид. — Но что заставило вас обратить на это внимание?
— Я недавно читал книгу о крестьянских войнах в России, там описывается взятие Самары. Поэтому донесение меня заинтересовало, и я посмотрел карту.
Этот факт быстро стал известен сослуживцам и руководству «Зондерштаба-Р». Сыграл ли он какую-либо роль, Шлезингер не знал, но вскоре ему стали поручать анализ, проверку и обобщение агентурных донесений, поступающих в ведомство Пайчера, а затем и проведение оперативных мероприятий по подбору, вербовке и подготовке агентуры из бывших русских подданных, перебежчиков, военнопленных, изменников. Сведения о них, ориентировочные, а иногда и точные, районы выброски сообщались в Центр.
Политическая ситуация в Чехословакии в связи с приближением советских войск к ее границам все больше осложнялась, и это вынуждало специальные службы рейха держать в горячем месте многочисленные штаты разведки и контрразведки, тайных агентов и отряды СС и полиции. По всему чувствовалось: «Словацкий протекторат» вот-вот станет ареной важных событий. Это подтверждалось и информацией, поступавшей в «Зондерштаб-Р».
Ознакомившись с новыми донесениями из «главного города» [4] так называемого Словацкого государства, Пайчер вызвал к себе Шлезингера.
— Вот что, Рауль, — сказал он, — есть разрешение на твою поездку в Словакию. Думаю, возражать не станешь? Для тебя открываются хорошие перспективы…
— Я солдат фюрера, — вытянулся обер-лейтенант, — и готов выполнить любое задание!
— Это хорошо, — одобрительно кивнул шеф. — Но не забывай: ты не только солдат фюрера. Главное — ты разведчик. Кроме основной работы по линии «Зондерштаба-Р», ты будешь выполнять и мои особые поручения. В чем они заключаются, поговорим перед отъездом. А пока займемся другими вопросами. Тебе было поручено подобрать и подготовить агента для заброски в Харьков. Что можешь доложить?
— Объект для вербовки есть, — схитрил Шлезингер, рассчитывая, что Пайчер ему верит. — Только с ним еще нужно поработать. Хочу перевести его из карлхорстского лагеря в другое место.
— Хорошо. Я свяжусь с комендантом, и он сделает все, что тебе нужно. Но смотри, человек этот должен быть таким, из которого можно сделать толкового разведчика. Даю на подготовку дополнительное время. Через две недели задание должно быть выполнено. Дальше откладывать нельзя.
Разговор с шефом укрепил намерение Шлезингера немедленно разыскать военнопленного матроса. На следующий день он поехал в карлхорстский лагерь.
Погода снова испортилась. Небо затянули свинцовые тучи, начал накрапывать мелкий, противный дождик. На сторожевых вышках виднелись сгорбленные фигуры часовых. Охранники в черных клеенчатых плащах, держа на поводке овчарок, ежась от сырости, медленно прохаживались вдоль ограды из колючей проволоки.
Во двор вывели для утренней проверки военнопленных, прозвучала команда «Стройся!». Из небольшого кирпичного дома вышли двое: комендант лагеря майор Зеем, которого за злобность и коварство заключенные окрестили Змеем, и с ним молодой обер-лейтенант. Они молча стали обходить ряды пленных. Вскоре гость остановился около русого, худого заключенного в потертом флотском бушлате. Тот побледнел. «Кажется, не он, хотя и похож, — размышлял обер-лейтенант. — Надо проверить».
— Guten tag, — поздоровался Шлезингер и опустил руку на плечо пленного.
Этот жест имел особое значение. Когда к заключенному обращался таким способом кто-либо из официальных лиц, охрана немедленно отделяла его от остальных. Среди пленных не было больше похожих на того матроса, однако обер-лейтенант, скрывая свой интерес к матросу, еще дважды обращался к понуро стоящим пленным.
Перед отъездом Шлезингер долго сидел в кабинете Зеема. Тот угощал его французским коньяком, но держался настороженно. Хорошо зная состав содержащихся в лагере заключенных и для чего эти узники понадобились «Зондерштабу-Р», он видел, что обер-лейтенант выбрал явно не то, что надо. Однако вмешиваться и давать советы воздержался: кто его знает, как эти загадочные русские поведут себя на той стороне? Лишь намекнул:
— Считаете, они подойдут вам?
— А вы как думаете? — вопросом на вопрос ответил обер-лейтенант.
— Я в этом не очень разбираюсь, — схитрил комендант. — По мне, так всех бы их к стенке или в газовые камеры, чтобы патроны не тратить… — И, наполнив рюмки, продолжил: — Я давно работаю в лагерях и достаточно изучил психологию большевиков. Эти люди фанатично верят в свои идеалы. Кстати, в одиночке у меня две недели сидел такой фанатик — черноморский матрос. У него в кармане нашли разлинованный на квадратики портрет Ленина, вырезанный из какой-то газеты, — видимо, собирался срисовать. И что вы думаете? Матрос кинулся на охранника с кулаками! Мы, разумеется, могли бы его ликвидировать, но важно выяснить, где он взял эту вырезку из газеты, а он молчит. Об этом типе я информировал гестапо. Надеюсь, он все же заговорит.
— Говорите, матрос? — оживился обер-лейтенант. — Покажите-ка мне этого фанатика.
— Не могу, — развел руками майор.
— Это почему же! — удивился Шлезингер. — Может, вам удалось его завербовать и теперь вы не хотите расставаться с перспективным агентом?
Эсэсовец иронически улыбнулся.
— Рад бы вам помочь. Доложив в гестапо, мы надеялись, что его заберут сразу же, но нам посоветовали вначале перевести его в пятую камеру (там сидит около десятка штрафников), а затем вместе с агентом отправить в барак, понаблюдать. Мы так и сделали. Матрос быстро со всеми перезнакомился, но близко ни с кем не сошелся, хотя наш человек и пытался добиться его расположения. — Рассказывая, Зеем подошел к металлическому шкафу, занимавшему почти всю противоположную стену, и поднял стальную шторку. — Вот, можете посмотреть дубликат карточки. Ж его самого мы отправили в ораниенбургский лагерь. Не будь приказа, я бы вздернул его перед бараком, — зло сверкнул глазами эсэсовец.
Обер-лейтенант выписал данные военнопленного, указанные в карточке. Неизвестный матрос еще больше его заинтересовал.
— Он пытался бежать? — спросил Шлезингер, чувствуя, что начальник лагеря не хочет больше говорить о событиях, которые доставили ему столько неприятностей.
— Бежать: — воскликнул эсэсовец. — Да куда ему было бежать?! Его так обработали, что он еле стоял на ногах, не мог сам даже есть. Эти пленные свиньи кормили его, как ребенка. Дело не в нем. Из-за него «повесился» мой лучший агент.
— Наверное, тот, что пытался завоевать расположение матроса! — бросил реплику Шлезингер.
— Именно он, — совсем не удивившись догадке обер-лейтенанта, подтвердил майор. — Не жаль агента, а плохо, что его некем заменить. Хитрый был. Недаром «Лисой» назывался. Сын священника. Мстил коммунистам за то, что отобрали завещанную ему дедом землю. Выдавал себя за политрука. Создавал в лагерях «подпольные организации», участников которых потом ставили к стенке. К нам его спрятали, чтобы отсиделся. Хоть и мерзавец, но в гестапо был на особом счету. Пришлось объясняться, — проговорил эсэсовец и, ткнув потухшую сигарету в пепельницу, снова наполнил рюмки. — За ваш успех, обер-лейтенант!
Шлезингер поднял рюмку, но пить не стал. Карлхорстский лагерь сразу потерял для него интерес. Поблагодарив коменданта за помощь, он напомнил ему:
— Тех, что я отобрал, не задерживайте, отправьте сегодня же в Нойенхаген, — и, попрощавшись, уехал.
В ораниенбургский лагерь Шлезингер приехал после полудня. Часовой, стоявший перед шлагбаумом, взглянув на его удостоверение, отдал честь и скрылся в будке. Он что-то сказал в трубку телефона и, очевидно получив указание, поднял шлагбаум.