«Неужели, — где-то засуетилась мысль, — это все правда?..»
Он вчитался в строки, но не понял ни слова. Прочитал снова, и снова ничего не понял, растерянно взглянул на Энни. Та смотрела на него торжествующе.
— Грязнокровкам не понять старинные рецепты древнейшего и благороднейшего семейства Блэк! — прошипела Энни, наклонившись вперед и ткнув Снейпа острием палочки. — Руки! Руки вперед!
Снейп медлил, и Энни, разозлившись, выдернула у него ложку и швырнула ее в сторону, рванула его за руку, одновременно ловко сунув палочку за пояс и вытащив откуда-то веревку. Раньше, чем Снейп успел осознать что-либо, она связала ему руки и оттолкнула в сторону.
Она была невероятно ловкой, когда этого хотела.
«Может, она и в самом деле волшебница?»
— Жалкая пародия на волшебника!
Снейп на нее не обиделся. Куда больше его злило то, что он опять растерялся, и теперь оказался совсем уж беспомощен. Энни придвинула к столу стул и, ухватив Снейпа за плечо, усадила его.
— Смотри, ничтожество.
Снейп сидел и смотрел, как Энни — и движения ее были даже красивыми — колдует над кипящим котлом.
Энни кружилась вокруг котла, и черные кудри, окружавшие ее лицо, смотрелись чуждо и неестественно. Она была будто наполнена какой-то безумной, безжалостной эйфорией, и непонимание причин этой эйфории пугало Снейпа с каждой минутой все сильнее. Что именно добавляла Энни в котел — Снейп не понимал, она ловко хватала из баночек, чашечек ингредиенты и кидала в котел, хохоча.
— Это сильное средство. Оно поднимет тебе все, что нужно, — обещала Энни. — Я объясню тебе, для чего. Выпьешь, выпьешь… Тебе поможет, вот увиди-и-ишь…
Снейп категорически расхотел употреблять это внутрь, как только увидел какие-то загнутые желтоватые ногти. Однако Энни явно была настроена его этим напоить. Лишь в ей одной известный момент она погасила огонь, ловко налила варево в большую пиалу и шагнула к Снейпу.
— Северус, вы должны выпить это.
Хохочущий дьявол исчез. Перед ним снова стояла знакомая Энни.
Он не планировал ничего подобного, просто слишком резко дернулся всем телом, желая выразить отказ, и Энни, споткнувшаяся об его ноги, уронила чашку с только-только вскипевшей дрянью на стол. На связанные руки Снейпа.
Он запомнил это по собственному крику, очень громкому крику, который раздался раньше, чем Снейп успел осознать боль. Он запомнил это по полу под спиной — потому что упал со стула, судорожно рванувшись, спасаясь подальше от боли.
Потом все покрылось пылающей пеленой.
— Какая я неловкая, — причитала Энни и сжимала его и без того пылающие пальцы. У Снейпа кружилась голова, и перед глазами плыли цветные круги.
— Они были такие красивые, — раздраженно прошипела Энни, — а теперь никуда не годятся.
В этом раздражении прозвучало что-то страшное. Снейп и сам не понял, почему попытался дернуться и отползти, но замер, поймав перед глазами блеск бритвы.
Энни о ней не забыла, хотя Снейп и надеялся, что та безумная сторона этой женщины спряталась, сгинула за новой личностью, и ему не придется вновь ощущать этот ужас. Лучше хлыст, но нет. Новый облик Энни — с темными кудрями и страшными темными глазами — был страшней предыдущего, легкомысленного, развратного и рыжеволосого.
— Не шевелитесь, Северус, — глухо приказала Энни.
Снейп с ужасом понял, что надеялся на что-то иное. На то, что она перестанет внушать ему ужас, на то, что он найдет в себе силы сопротивляться ей хоть на секунду. Не смог.
— Не шевелитесь, иначе будет еще больней.
Он хотел рвануться, хотел ударить её — головой ли, связанными руками, хоть чем-нибудь. Но тело — тело было слабо, тело скулило и корчилось от боли. А Энни сидела на его спине, практически выкрутив ему руку, и перебирала его пальцы. Один за другим. Большой, указательный, средний, безымянный. Снова средний. Пальцы сжались на указательном. Энни судорожно вздохнула, и Снейп понял — сейчас что-то будет. Сердце сжалось от страха.
А Энни приложила острие бритвы к третьему суставу указательного пальца и надавила.
6. Повешенный
Было больно.
Глаза отказывались видеть нормально.
Мозг отказывался что-либо воспринимать.
Снейп помнил стол на кухне и зеленую клеенчатую скатерть в желтую клетку, заляпанную кровью. Острое лезвие уверенно резало веревку, который были стянуты его обожженные руки. Лицо Энни было сосредоточенным и хмурым, без примеси безумия, движения ее были точны и скупы, она не несла угрозу, она помогала, но от нее все равно хотелось убежать. Снейп дергался и хрипел, Энни с силой прижимала его руки к столу и продолжала освобождать от веревки.
Во благо, возможно, но благо шло через боль и страх.
Снова было больно: раскаленная поварешка прикоснулась к изуродованной руке. Руке без пальца.
Это было до того, как он оказался на кухне, определенно до того, но Снейпу казалось, что все-таки после. В его расколотом невыносимой болью мозге время расплывалось и искажалось, и события перемешивались.
Еще больней.
Глаза не хотели раскрываться. Энни перетянула ему руку чуть ниже локтя, но это не спасло от боли, ее стало только больше. Снейп кричал, а Энни колола его, колола, казалось, без остановки, и места уколов горели. Но потом становилось легче.
Снейп лежал на чем-то жестком. На полу, и дышать ему мешала клеенка, та самая, вся в крови, со стола, он не видел в темноте, но чувствовал запах крови и знал, что не ошибается, плюс еще и характерная структура… У него был кляп во рту, и он не знал, что это за комната. Он слышал голоса: мужской и женский, он пытался кричать, но не мог пошевелиться, скованный, — не связанный, но все равно скованный, и не мог издать ни звука, не мог вытолкать проклятый кляп. Он даже не был уверен, что голоса реальны, что они — не галлюцинация, не прогнувшаяся под кошмар реальность, не потусторонний, затертый в боли мир. И все равно он рвался туда, где, как ему казалось, было спасение.
Его мучила жажда — Энни поила его водой. Он глотал, глотал без боли, а быть может, боль в руках перекрыла всю остальную боль. Потом все пропадало — и клеенка, и комната, и боль, и кляп. Оставалась только темнота, и сил не было шевельнуться.
Он пьян?
Если он и был когда-то пьян, то это не было так ужасно. С чем сравнить то состояние, в котором он оказался, он не знал.
Его сунули в огонь, и он корчился в муках, кричать он уже не мог, слезы давно выжгли глаза, и в голове бился только один вопрос: за что?
Что он сделал, или не сделал, почему он покорно, как курица, дал себя изувечить?
Если Энни — не Энни, если Энни и есть тот самый всесильный, жестокий волшебник? Почему он не может противиться ее — или его — воле? Что это — зелья, внушение, проклятие? Что делать, куда бежать, как бежать, как спасаться, где найти в себе силы, если сил этих нет?
Снейп больше понял, что в него в очередной раз вонзилась игла, чем почувствовал это, но даже не рванулся — он был бы рад отвлечь себя новой болью от пылающей руки, но этого не потребовалось. От иглы пришло облегчение и краткое забвение.
— Ты больше ничего не испортишь. Никогда. Никогда.
Он был бы рад умереть. Но не умер. Не в этот раз.
Он не умер, он пришел в себя комнате с чучелом блондинки, снова на той же кровати, снова с манекеном рядом, и как прежде, в лицо ему лезли волосы, а руки дергало ненавязчивой болью — только палец был будто раздавленный прессом. Снейп осторожно вздохнул, подождал. Пошевелился, опять подождал. Прислушался. Энни рядом не было.
Он попытался сесть, не смог и просто чуть поднял руки. Обожженные кисти были перевязаны, а в том месте, где адской машинкой перемалывали указательный палец, была пустота.
Снейп удивился: он ощущал этот палец, болевший намного сильнее, чем руки, и какое-то время он вяло размышлял, как может такое быть. К его правой руке опять тянулась капельница, и он решил, что в этот раз Энни добавила туда какое-то обезболивающее, иначе он не смог бы ни впасть в забытье — или сон, — ни чувствовать себя вполне сносно.
Если не считать рук. Но голода он не испытывал, как и жажды.
Снейп повернул голову к окну. Был скорее вечер, чем ранее утро, по крайней мере, тени были похожи на вечерние. Снейп не мог сказать, сколько времени он так пролежал — несколько часов, сутки или, может, неделю, но, прикинув, решил, что прошло уже несколько дней. Просто потому, что боль уже уходила. Рука его больше не была перетянута, а самое главное — уже не болели шея и горло. Снейп осторожно открыл рот.
— Привет, — сказал он в пустоту.
Голос звучал незнакомо, надтреснуто, монотонно, но не причинял таких мук, как раньше. Он вообще не причинял никаких мук.
В комнате пахло какими-то новыми лекарствами. Скорее всего, Энни, опомнившись, стала его лечить, и Снейп, устало вытянувшись под простыней, подумал, что она повела себя как капризный ребенок, испортивший дорогую игрушку.
Было жарко, Снейп с опаской стянул простыню, точнее, сдвинул ее запястьями к животу, потом утер выступивший на лбу пот. Сказать, отчего он весь горит, он не мог с уверенностью — из-за боли, из-за лекарств или просто потому, что на улице было пекло, — но это его беспокоило не так сильно, как руки. Без рук он не мог никуда убежать — убежать так далеко, как рассчитывал: прочь из этого ада.
Энни перевязала его аккуратно, со знанием дела. Бинты были свежими — Снейп принюхался — и пахли чем-то масляно-сладким. Даже крови возле отрезанного пальца не было…
Снейп застонал. Он только сейчас осознал, что случилось и что ему предстоит. Энни была не просто сумасшедшей — она была опасной сумасшедшей. Это было известно давно и сейчас только подтвердилось. Но он понял две вещи: угрозы озвученные неопасны, куда страшнее ее внезапная злость. И понял, что именно это знание может его спасти.
Энни надо разозлить по-настоящему, и разозлить так, чтобы она потеряла над собой контроль. Настолько, чтобы она не смогла ничего сделать, а это значит, что злить ее надо в момент, когда она безоружна.
Потому что тогда он, наверное, должен суметь оказать ей сопротивление.
Снейп поерзал по кровати и закрыл глаза, прислушиваясь к тому, что происходит в доме. И чем дольше он слушал, тем больше ему казалось, что не происходит ровным счетом ничего.
Энни не было. Очевидно, занимаясь им несколько дней подряд, она была вынуждена уехать хотя бы за продуктами, как только ему стало легче. И значит, ему в определенном смысле повезло.
Снейп беспокойно задергался. Он вспомнил про палочки, поднял голову и с надеждой посмотрел туда, где брал их в прошлый раз, но стойки уже не было, да и взять палочку физически он был не в состоянии. Бежать с перевязанными руками он не мог, бежать днем, в неизвестность, не имея ориентиров, он тоже не мог. Но он мог встать и поискать что-то важное — нож или, может быть, даже оружие. Бессмысленно, потому что нож он тоже не удержит, но он мог его хотя бы найти, украсть и спрятать.
Или… он мог позвонить.
Позвонить! Снейп рывком сел на кровати. Почему он вспомнил это только сейчас?
Он был голый, опять лежал на пеленке, на которой было подозрительное желтое пятно, но это его взволновало меньше всего. Снейп подергал рукой с капельницей — та угрожающе зашаталась. Снейп зашипел.
Перевязанные руки были бесполезны. Он попытался выдернуть иглу, но она сидела плотно, а неумелые рывки причиняли сильную боль, и сильно мешал пластырь. Можно было перетерпеть, но Снейп испугался, что слишком сильно поранится, и стал искать другие способы.
Он вытянул шею, насколько мог, и изогнул руку, стараясь дотянуться до иглы зубами. Это оказалось не таким простым делом, как он думал вначале, игла ускользала, а шея и горло снова начали саднить. Он попробовал отодрать пластырь, но это оказалось совсем невозможно: подцепить края было нечем, а зубами Снейп до него совсем никак не доставал. Потом Снейп додумался притянуть другой рукой капельницу так, чтобы игла чуть поменяла положение, и, хотя это снова было довольно болезненным, выгнулся из последних сил, ухватился за край пластыря и резким движением оторвал его.
Оставалась игла. Снейп какое-то время подождал, чтобы в голове перестало шуметь, затем повторил все сначала. Дотянуться до иглы с первого раза не удалось, но после нескольких попыток поддалась и она.
Снейп взвыл, но был счастлив. И тому, что он издавал звуки, и тому, что был свободен. Из ранки быстро натекала кровь, но он решил и эту проблему: пластырь прилепился на простыню, и Снейп, недолго думая, снова изогнулся, ухватил его зубами и кое-как залепил ранку, помогая себе свободной рукой. Это не слишком спасло ситуацию, но создало хотя бы иллюзию. Рука все равно кровила, но больше не вызывала брезгливого раздражения.
Снейп восторжествовал. Ему везло — этим надо было пользоваться.
Он поднялся, пару раз присел, пробуя силы. Поискал, чем бы прикрыться, потом решил, что это не самое главное, и осторожно направился к двери, прислушиваясь.
Тишина.
Даже животные во дворе, казалось, притихли, или Энни за то время, что сидела с ним тут, пустила их всех под нож.
Его брюки и рубашка висели на спинке стула, но Снейп не стал тратить время, пытаясь их на себя надеть. Поведение было, разумеется, глупым, но был в нем какой-то воодушевляющий подростковый протест. Голый Снейп открыл дверь и выглянул в коридор. При дневном свете, пусть уже наступали сумерки, этот дом он еще не видел.
Дом был старым. Каменным, но очень старым. Местами на стенах даже не было обоев, и это удивило Снейпа: такая обстановка никак не вязалась с дорогим современным замком на двери его первой камеры, но он не стал мучить голову этим бессмысленным вопросом и направился к лестнице, не забывая осматриваться и вслушиваться в старый дом.
К своей первой комнате он возвращаться не стал — побоялся потерять время. Позвонить он должен был до возвращения Энни, а потом ему останется только ждать.
«Спасение!» — пело все у него внутри, и сейчас ему казалось таким простым и очевидным это решение. Снейп ступил на лестницу, опасаясь скрипов, но потом вспомнил, что ни одна лестница не скрипела, когда Энни водила его туда-сюда. Он быстро спустился и оказался то ли в большой комнате, то ли в холле на первом этаже.
Где-то тут была его каморка — под этой лестницей. Снейп покрутил головой, но никакой дверцы не увидел, и где-то — та комната, в которой Энни варила зелье, а потом отрезала ему палец. Где была комната с матрасом и кухня, Снейп не знал. Это было уже в прошлом, сейчас его занимал только телефон.
Снейп знал, что он ищет. Он всматривался в каждый угол, каждый предмет мебели, в каждую полку. Небольшая коробочка, абсолютно любого цвета и формы. С кнопочками или диском, со шнуром или без. Энни живет на отшибе — у нее должен быть телефон, обязательно должен.
Сердце стучало как бешеное. Телефона Снейп не находил. И тогда он пошел вдоль стен, изучая каждый сантиметр. Нужна розетка, провод, телефон где-то там.
Он сразу увидел обычную розетку и толстый кабель рядом: телевизор. Именно он орал как ненормальный, когда Снейп впервые очнулся в этом доме. Сейчас телевизор молчал. Снейп зачем-то изучил его, покачал головой. Модель была довольно старая. Снейп не понял, почему так решил, но знал, что не ошибся.
Рядом с телевизором стояла мусорная корзинка из дешевого пластика, вся полная пустых упаковок из-под чипсов, поп-корна, фаст-фуда. Энни любила поесть, перед телевизором особенно. Снейп поворошил эту кучу дерьма, постоял, потянул за тонкий провод, идущий от телевизора: наушники. Энни не отказывалась от просмотров, но не тревожила своего измученного постояльца посторонними звуками. Странно. Странная забота. Снейп оставил наушники и двинулся дальше.
Пульт, весь заляпанный, пластиковая бутылка из-под газировки. Снейп скривился: ну и гадость! И Энни поглощает это все в невероятных количествах. Еще одну корзинку с таким же мусором он нашел под столиком, куда залез в поисках телефонной розетки.
Невзначай Снейп наступил на пакет с чипсами и даже подпрыгнул от раздавшегося хруста. С перепугу он принял хруст почти что за выстрел. Он постоял, возвращаясь в реальность, сейчас практически безопасную, и напомнил себе, что ему пора перестать бояться каждой тени, если он, конечно же, хочет выбраться.