В животе заурчало. Олеся сглотнула и принялась яростно раскачиваться. Услышав шаги, она даже головы не повернула: наверняка оператор.
На колени упала связка бананов, маленьких, зеленых. Олеся подпрыгнула от неожиданности и едва не вывалилась на песок.
— Напугал тебя что ли? — спросил Рома. Олеся окинула его быстрым взглядом.
На Романе не было почти никакой одежды, только плавки. В руках он удерживал фрукты: еще одну связку бананов, манго и большой зеленый кокос. Наклонившись, он разложил фрукты на песке, придирчиво выбрав место подальше от муравьиных троп и, подойдя вплотную, сказал:
— Подвинься.
Олеся попыталась переместиться ближе к краю, но в гамаке сделать это было не так просто. Романа эти тонкости не смутили, и, пока она ворочалась, он быстро забрался к ней, сунул ей руку под голову и вздохнул:
— Хорошо-то как.
Болтавшиеся без дела операторы тут же бросились к ним и наставили свои камеры. Олеся сделала вид, что так и должно быть, очистила два банана и отдала один Роману.
— Интересно, кто сегодня уйдет, — с деланным равнодушием спросила она. — Из нашего племени или нет…
— От испытания зависит, — глубокомысленно сказал Рома. — А вообще эта мода дружить против кого-то лишь на определенном этапе имеет смысл. Видела, что вчера на голосовании творилось?
Олеся вздохнула. После очередного проигрыша племя Черепахи переругалось между собой, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Прежний правитель был низложен и с позором изгнан с острова. В итоге мужчины едва не подрались, выясняя, кто теперь будет вождем и будет иметь право принимать решения.
Олеся в этой бойне не участвовала, готовая поддержать кого угодно. Ее так подавлял стайный инстинкт, что она, как собака, была готова жаться к кому угодно, лишь бы обогрели, приласкали, накормили и не били. Оттого она угодливо смотрела мужчинам в глаза, не зная, как понравиться еще больше, и злилась, осознавая, что всего за несколько дней от ее дутой независимости ничего не осталось. В ту же ночь на остров налетел ураган, за считанные минуты разрушив ветхий шалаш, заменявший им дом, погасив огонь и уничтожив съестные запасы. Олеся, забившись под брезент, выла от ужаса, мечтая оказаться за тысячу километров от тропического кошмара. От страха и злости она выкрикивала матерные ругательства, но барабанящий дождь, гром и ветер заглушали ее слова.
Утром, когда стихия утихла, племя выползло из укрытия и, вяло собирая имущество разоренного лагеря, умудрилось переругаться еще сильнее.
— Странно как-то психологи работали, — задумчиво произнес Рома.
— Психологи? — не поняла Олеся.
— Ну да. Такое впечатление, что они специально подбирали людей, которые не должны были ужиться друг с другом. У нас кастинг был больше месяца. Каждый день вызывали на беседы, и каждый день уходило по два-три человека. Из моей группы остались только трое.
— А было?
— Шестьдесят два. А у артистов разве не так отбор происходил?
— Психолога не было, — медленно произнесла Олеся. — Точнее был, но беседа была такая, поверхностная очень. Потом полоса препятствий, но тоже довольно щадящая. Я видела, как ее проходят остальные — это кошмар какой-то.
Рома еще немного повозился, а потом, стрельнув глазом на приблизившегося оператора, положил руку Олесе на грудь.
— Ты что делаешь? — неубедительно возмутилась она.
— Пристаю, — прошептал он и лизнул ее куда-то в шею. — А ты что, против?
Олеся не была уверена, против она или нет и на всякий случай не стала ни отодвигаться, ни выпихивать Рому из гамака. Воодушевленный успехом, он начал лапать ее куда активнее, а потом попытался взгромоздиться сверху, что было весьма неудобно. Гамак не выдержал и оборвался. Они свалились на песок с хохотом. Опрокинув Олесю на спину, Роман улегся сверху и стал ее целовать, впиваясь в губы с грубой силой, весьма отдаленно смахивающей на страсть. Однако умудренная опытом Олеся сознавала разницу между настоящим вожделением и работой на камеру.
«Ну и пусть, — подумала она, закатывая глаза в притворной неге. — В конце концов, главное получить зрительский иммунитет!»
Знай Олеся, что творится в заснеженной холодной Москве, которую уже накрывало суматошной волной предстоящих новогодних праздников, возможно, поостереглась бы уехать. И уж точно не стала бы портить отношения с Андреем Пряниковым, который так и не дождался ее на съемках. Телефон оказался выключен. Плюнув, и матерно выругавшись, он подхватил студийного шофера и направился по месту жительства строптивой звезды. Брошеная на произвол судьбы съемочная группа разбрелась по студии кто куда.
— Уехала, уехала, — отмахивалась неприветливая старуха, высунув нос из-за дверей. — Собралась и уехала.
— Куда? — вскипел Пряников.
— Не знаю. И говорить не велела. А вы кто будете? С работы что ли?
— С работы, с работы, — раздосадовано сказал Пряников.
— Случилось чего?
— Случилось. Она… того… ключи с собой забрала от бухгалтерии, мы туда попасть не можем. Люди без зарплаты сидят!
Бабка ахнула, закрыла дверь, чтобы снять ее с цепочки, а потом открыла снова.
— Да как же это? Она ж говорила, в кино снимается. Откуда у нее ключи от бухгалтерии-то?
— Вы не волнуйтесь, она их случайно увезла, — мирно произнес Пряников. — Бывает так. А вещи она все забрала?
Бабка рассеяно развела руками и трусцой бросилась в Олесину комнату. Распахнув шкафчики, она беспомощно произнесла:
— Да вроде все на месте. И телевизор вон еёхний стоит, и музыка. Вернется, значит.
— Музыка, значит? — хмуро произнес Пряников, оглядывая закрытый ноутбук. — Да, музыка на месте… А подруги ее сюда не приходили?
— Не было. Васятка был.
— Что за Васятка?
— Дак друг еёхний. Актер. Они вместе с ним куда-то и намылились. Видать, вдвоем и уехали.
— А телефона Васятки у вас нету?
— Да откуда? Он ей на мобильный звонил, — с гордостью произнесла старуха, словно радуясь, что для нее блага цивилизации не в диковинку. — С тех пор и не объявлялся.
Помучив старуху вопросами, Пряников отбыл восвояси, злой, как черт. Съемки срывались. Учитывая, что на развратную Снегурочку специально шили костюмы, а в типографии уже был заказан макет обложки дисков, затраты были немаленькими. Актрису требовалось срочно менять, но как на грех, Олеся была маленькой, с приятными округлыми формами. Ни одна девочка со студии не смогла сравниться с ней параметрами. Спешно вызвав всех актрис, Пряников велел им померить сшитые костюмы. Более-менее наряды подошли двум девушкам. Выбрав лучшую, Пряников в авральном режиме приступил к съемкам, подгоняя группу изо всех сил злобными выкриками.
Ему не хотелось признавать, что взбрыкнувшая актрисулька беспокоит сознание куда больше, чем он хотел показать. Мысль, что Олеся рано или поздно покинет его, казалась смехотворной. Девочкам он платил, обращался с ними довольно хорошо, по его собственному мнению. Наверное, потому ни одна не уходила от Пряникова по собственной воле, разве что, потеряв свежесть, на пенсию, а уходя, рыдали и говорили, что никогда-никогда его не забудут, и это не могло не льстить его самолюбию.
Всю свою сознательную жизнь Андрей Пряников имел дело лишь с одним типом женщин: глупыми, не обремененными интеллектом, и не отягощенными глубокими моральными принципами.
Олеся, обладая всеми этими качествами, при этом была другой. И хотя как порнозвезда она в принципе оказалась довольно беспомощна, смесь невинности и порочности действовала на зрителей безотказно. Ее побег стал для Пряникова тяжким ударом. После каждого съемочного дня он напивался, ехал домой, мял каменный силикон супруги и бухался в постель лицом вниз, засыпая почти моментально. А трезвея, набирал номер беглянки, но телефон не отвечал.
Ее таинственный приятель беспокоил Андрея еще больше. В сознании Пряникова рисовался какой-то белокурый гигант, вроде стриптизера-кентавра, с лошадиным лицом, мужа когда-то популярной певицы. Неизвестный Васятка, утащивший Олесю в неизвестное далёко, делал с ней все, что хотел, и ей это, казалось, нравилось. Мысли, что она может отдаваться кому-то еще не по прихоти режиссера, а по собственной воле, доводили Пряникова до бешенства.
Через неделю Катя встретила его на пороге с кривой ухмылкой и, не говоря ни слова, поманила пальцем в гостиную, где надрывался телевизор.
— Что? — не понял Андрей. Катя ткнула наманикюренным пальцем в экран, где на белоснежной яхте стояла красавица-брюнетка в желтом платье, подставившая солнцу свое курносое лицо.
— Не понял, — прошептал Андрей, нахмурившись. Красотку сменил популярный ведущий, с энтузиазмом прокричавший в камеру:
— Добрый вечер, дорогие телезрители. Мы начинаем наш телепроект «Остров Робинзона»! С вами я, Егор Черский. Это уже восьмой сезон, и как видите, наша компания пополнилась новыми покорителей тропических джунглей…
На экране замелькали лица: солянка известных актеров и обычных людей, а потом на экране появилось знакомое лицо.
— Меня зовут Олеся Перкина, и я — актриса, — произнесла Олеся, и застенчиво улыбнулась. Замелькали какие-то эпизоды из сериала. Пряников стиснул кулаки.
— Актриса, — фыркнула Катя. — Из погорелого театра.
— Ну, шалава, я тебе устрою! — угрожающе произнес Андрей. — Будет тебе остров, остров Невезения, весь покрытый зеленью, абсолютно весь…
— Да-да, — рассмеялась Катя. — Видно в понедельник их мама родила! Вот смеху-то будет, когда все узнают…
— Угу, — мрачно сказал Андрей. — Обхохочешься!
Ожидая сигнала, Олеся сосредоточенно смотрела вперед злым взглядом, желая соперникам провалиться к дьяволу.
Племя Черепахи вдруг неожиданно вырвалось вперед, кстати, благодаря Ромке, победившему в двух состязаниях подряд, и теперь силы уравнялись. Ящерица потеряла двух самых сильных игроков, и новое испытание могло изменить положение дел. Ромка получил тотем и немедленно заважничал, тем же вечером утащив Олесю в Хижину стонов, а она, признаться не очень сопротивлялась. Краем сознания она удивлялась, как быстро с людей, попадающих в экстремальные условия, слетает шелуха благовоспитанности, манер и хорошего воспитания, уступая место алчности, подлости и первобытной жажде выжить. Бывшая «Мисс Москва» флиртовала с обычным шофером за десяток мелких крабов. Знаменитый певец подворовывал у соседей разные крохи. Солидный адвокат пресмыкался перед двадцатилетним юнцом за выловленную рыбину… И такие случаи происходили каждый день. Самым актуальным анекдотом, ежедневно рассказываемым у костра, был об умнике, захватившем с собой на необитаемый остров резиновую женщину.
— … и через два дня у него были и нож, и книга, и лодка, — уныло заканчивал рассказчик, а племя так же уныло смеялось.
Олеся смеялась вместе со всеми, хотя веселья не ощущала. Спустя неделю своего пребывания на острове, она без особых усилий стала снимать шорты, не расстегивая пуговицу. Очень хотелось посмотреться в зеркало, но даже без него она знала, что похудела просто ужасающе, и искренне не понимала, как Ромка находит в ней, обгоревшей на солнце, с вечно красным носом, что-то привлекательное. От сосущего голода, поселившегося в ней, казалось, уже навеки, Олеся потеряла сон, и по вечерам, словно мало было ежедневных испытаний, плавала в заливе до изнеможения, чтобы потом забраться под бочок к Ромке и забыться.
— Ты во сне разговариваешь, — сказал он утром, с удовольствием потягиваясь, как сытый кот.
— Я? — удивилась Олеся.
— Ну, не я же. Полночи несла какую-то ахинею.
Она похолодела, но потом, небрежным жестом проведя по его бритой голове, делано рассмеялась.
— Надо же, что голодуха с человеком делает. Никогда не разговаривала во сне. И что я говорила?
— Не знаю, бурагозила чего-то невнятное, да еще руками махала.
— А что ты мне отвечал?
Роман рассмеялся и, воспользовавшись отсутствием соседей и невнимательностью операторов, опрокинул ее на спину и забрался сверху.
— Уйди, уйди, — хохотала Олеся. — У тебя изо рта воняет.
— Можно подумать, у тебя не воняет… Давай по-быстренькому? А? По-детски?
Учуяв возню в палатке, туда бодрой трусцой рванул оператор, и Роману пришлось оторваться от Олеси с гримасой неудовольствия. Провожая ее к выходу, он звонко шлепнул по ее попке влажной от пота ладонью.
Она бы могла рассказать, что ей снились столы, уходящие в бесконечность, накрытые белоснежными скатертями, заставленные едой: громадные ломти мяса, хлеб, торты и умилительная кучка икры на слишком большом блюде. А еще пирожные, разные, с кремом, шоколадом, заварные и медовые. Во сне она бежала к пирожным, но наперерез всегда выскакивал Пряников, хохотал, выпучив глаза, и тащил за руку в койку. Во сне Олеся принимала его ласки, как само собой разумеющееся, и думала: сейчас он с меня слезет, и я поем. Но потом, оборачиваясь, она обнаруживала, что стол исчез, а она сидит верхом на Феде, глумливо улыбающемся своим порочным ртом.
Неудивительно, что она стала болтать во сне!
За завтраком из жидкой, сладкой от кокосового масла рисовой каши, фруктов и воды царила вполне непринужденная обстановка. Олеся жевала и думала, как неприятны ей эти люди, скрывающие за фальшивыми улыбками истинные хищные лица. Ежедневные посиделки у костра она ненавидела, но улыбалась точно так же, льстила и подстраивалась, желая тайком выведать, не замышляет ли кто-то слить ее на следующем голосовании. Бросаемые исподлобья взгляды жующих соплеменников иногда были очень красноречивы. Олеся ежилась, стараясь не встречаться ни с кем взглядом.
Когда с грехом пополам островитяне насытились, хриплый вой динамиков пригласил на очередное состязание. С моря дул сырой ветер. Рома, перебиравший рядом короткими крепкими ногами, покашливал, видно простудился. Олеся прильнула к нему, прижимаясь как можно теснее. От Ромки пыхало жаром, и это ей не очень понравилось.
На побережье их встречал Егор, облаченный в виде разнообразия, в костюмчик цвета хаки. Позади него виднелось нечто непонятное, громадное и уродливое.
— Здравствуйте, дорогие участники, — поприветствовал всех Егор и, дождавшись нестройного приветствия, произнес. — Сегодня вам предстоит испытание, в котором потребуется не только сила и ловкость, но и умение быстро думать, а также держать баланс. Обратите внимание: это — Смертельный лабиринт!
При виде полосы препятствий Олесе заранее стало плохо.
Впереди, за чахлой бамбуковой решеткой, под которой следовало прорыть нору, стояла непонятная конструкция из грубо сколоченных палок, досок, переплетения веревок и сетей, где не то что выход — вход просматривался еле-еле. Горбатая конструкция вела к небольшому, выкопанному прямо в песке бассейну, наполненному серой грязью, а за ним виднелся колыхающийся в море плот, к которому вела дорожка из вроде бы свободно плавающих листьев гигантской кувшинки.
— А теперь дамы и господа, я хочу представить вам сегодняшний приз, — ровным голосом произнес Черский и движением фокусника сдернул с подставки салфетку.
На подносе, окруженная перцем и картофелем, лежала жареная индейка, гигантская, румяная, истекающая жиром. По ряду островитян пронесся единодушный стон. У Олеси немедленно засосало в желудке. Не имея возможности впиться в сочную тушку зубами, она пожирала ее взглядом, судорожно сглатывая. По тому, как ходили кадыки у всех остальных, выстроившихся перед стартовой линией, они хотели есть не меньше. С тоской глядя на индейку, Олеся криво усмехнулась: подумать только, а она на свои гонорары покупала сережки и гаджеты. Вот вернется в Москву, первым делом купит себе индейку, громадную, сочную, и будет есть весь день. И еще глазированных сырков! И мороженого! А к рису больше никогда в жизни не прикоснется!
Черский отошел в сторону, освобождая дорогу. Олеся напряженно уставилась на отведенный ей участок, словно стараясь взглядом прочертить необходимый маршрут. Колени тряслись от слабости и страха.
— Три! Два! Один! — скомандовал Егор. Расталкивая остальных, Олеся бросилась к бамбуковой решетке, рухнула на колени и принялась остервенело копать песок, откидывая его назад, как бешеный терьер, учуявший затаившуюся в норе лисицу. Справа сопел Рома. Слева, охая и стеная, вгрызалась в песок Людочка. Олеся копала и копала, не обращая внимания, что кровь течет из-под ногтей.