— Нет, — произнес Нагасена, вскинув ладонь.
Он опустился на одно колено и воспроизвел в памяти последние моменты бойни, за которой наблюдал с поста управления. Вокруг убитой гадалки рассыпались по дуге ее древние карты; агент чувствовал, что в их раскладе и взаимном расположении обязан содержаться какой-то смысл, но не обладал достаточно тонким восприятием, чтобы уловить его.
Впрочем, Йасу идеально точно помнил, как именно разлетелись карты.
И то, что перед смертью провидица сжимала одну из них в руке.
Подняв голову, Нагасена обратился к Парвати:
— Ты заметила нечто важное, верно? Скажи, что услышали карты госпожи Веледы?
Оглядывая мостик «Озирис-Пантеи», весьма похожий на склеп, Хатхор Маат отчетливо видел, как скверно сказывается на психике ее нового экипажа пребывание на Черном корабле. Никто из воинов Тысячи Сынов не отдыхал с тех пор, как они захватили космолет в Камити-Соне, и каждый из них дорого платил за это.
Астартес мучили настолько яркие и невыносимые кошмары, что ни один легионер не решался уснуть, но и наяву им приходилось немногим лучше. Чем большим могуществом обладал Псайкер, тем сильнее его выводило из себя подавляющее воздействие «Озирис-Пантеи».
Игнис, бродя по командной палубе, непрерывно повторял бесконечные последовательности цифр или яростно царапал что-то на сломанном инфопланшете, будто безумец, раздирающий струпья. Толбек, сидя на скамье для экипажа у края мостика, рассеянно смотрел перед собой, обхватив голову руками. Течения варпа менялись, Пирриды утрачивали силы, и необузданный адепт ушел в себя, размышляя о потерянной гегемонии своего ордена.
Ариман, скорее всего, находился в палате-окулярис, где всматривался в эмпиреи, ища указаний среди волн Великого Океана. Азек слепо верил, что осколок Магнуса, вселившийся в посох корвида, приведет корабль к цели.
Санахт — бедный верный Санахт — одиноко томился за кафедрой с «Книгой Магнуса», будто послушная гончая, ждущая команды хозяина. Мечник, как одержимый, полировал и затачивал клинки, хотя они уже не заблестели бы ярче и не стали бы острее. Камилла Шивани, прикованная к основанию пюпитра, дрожала в холоде мостика. Выдыхая пар, женщина пыталась закутаться в длинные тонкие одеяния.
Люций из Детей Императора расхаживал по палубе и с ухмылкой насвистывал себе под нос. Также он выстукивал на эфесе меча мотив какого-то военного гимна, чем раздражал всех, даже Хатхора, знающего, зачем легионер обретается здесь. В противоположном ему направлении ходил по кругу Афоргомон, и Маата немало веселила ирония судьбы: корпус ёкая гнил на глазах, тогда как тело павонида непрерывно обновлялось.
Хатхор, единственный из всех, не страдал от хронических приступов флегмы и мрачного настроения. И только он понимал почему.
Толбек, вероятно, тоже догадывался, но молчал.
Тремя днями ранее пиррид едва не раскрыл тайну Маата. Избавившись от очередной порции мутаций, что зарождались под кожей, Хатхор вышел из трюма с пленниками. Заметив чей-то силуэт, он обернулся и понял, что в лужице тусклого света чуть дальше по коридору стоит Толбек. При мысли о том, что мог увидеть или услышать пиромант, сердца павонида сдавил леденящий ужас.
Однако другой легионер всего лишь прошел мимо него и мельком заглянул в трюм, где лежали груды истощенных, высохших трупов. Маат ждал какой-то реакции, но Толбек промолчал и пошел своей дорогой.
В любом случае, Хатхор понятия не имел, что заставило пиррида спуститься ниже ватерлинии, и не желал напоминать ему о той случайной встрече. Искать разгадку этой тайны Маату совершенно не хотелось.
Он провел ладонью по лицу и с удивлением понял, что вспотел в холодном воздухе мостика. Рискнув поднять глаза от поста управления обзорными датчиками, павонид взглянул на Люция.
Мечник по-прежнему сохранял безупречное сходство с Фениксийцем, что одновременно и оскорбляло, и восхищало Хатхора. Люций вопросительно поднял бровь — Маат незаметно кивнул в ответ. Ухмыльнувшись еще шире, воин Детей Императора взялся за обмотанную проволокой рукоять клинка.
Неторопливо прошагав к Санахту, корпевшему над мечами, Люций наклонился и вцепился ему в запястье.
— Как бы остро ты их ни наточил, тебе никогда не хватит таланта, чтобы одолеть меня, — заявил отпрыск Фулгрима.
Атенеец резко вскинул голову, разом выйдя из почти летаргического забытья.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что побью тебя, как бы остро ты ни наточил клинки.
— Ты серьезно хочешь затеять драку? Здесь и сейчас?
Люций пожал плечами.
— Мне скучно.
Санахт поднялся на ноги, вернее, одним неуловимым движением перешел из сидячего положения в стоячее. Черный и белый мечи, блеснув, застыли у его бедер, мелко дрожа после стремительного взмаха.
— Тогда найди себе другое развлечение, — грозно произнес атенеец, отвернувшись от Люция.
— На этом корабле? — Воин Третьего последовал за уходящим оппонентом. — Тут для меня нет никаких развлечений, кроме тебя.
— Мы уже сразились возле моей башни! — огрызнулся Санахт. — Если бы бились насмерть, то погибли бы оба. Ты этого хочешь?
— Возможно, — отозвался двойник Фулгрима. — А может, я желаю проверить, способен ли кто-нибудь прикончить меня. Я надеялся, что ты достаточно хорош, но, похоже, ошибался.
Атенеец крепче сжал рукояти мечей.
— И проверить надо сейчас?
— Почему бы и нет? — Люций подступил вплотную к противнику: лишь пара сантиметров разделяла их лица. — Или ты думаешь, что любая схватка должна проходить на твоих условиях? Выходит, ты уверен в победе, только если подготовишься заранее?
— Серьезно, зачем тебе это?
— Дело в том, что мне нужно убить тебя. Стоит мне повернуться к тебе, как я начинаю думать, а не лучше ли ты меня? Я должен разобраться. Или я прикончу тебя и докажу свое превосходство, или ты уложишь меня, и мне больше не придется смотреть на твою самодовольную физиономию.
— Приходи через тридцать минут в оружейный зал, и мы разрубим узел наших противоречий.
— Полчаса? — Сын Фениксийца покачал головой. — Боюсь, не пойдет. Я хочу узнать ответ сейчас.
— Тогда приготовься к поражению, — бросил Санахт.
— Никогда таким не занимался.
Крутнувшись на месте, атенеец присел и скрестил клинки над головой в тот же миг, как Люций нанес удар сверху. В замкнутом пространстве мостика лязг трех столкнувшихся мечей прозвучал оглушительно громко.
Камилла закричала и прижалась к стойке пюпитра. Два превосходных фехтовальщика принялись обмениваться молниеносными выпадами, стремительно перемещаясь по палубе. После каждого парирования или блока во все стороны летели искры.
Не только Хатхор Маат восхищенно наблюдал за этой демонстрацией мастерства — внезапная вспышка активности словно бы оживила и других легионеров, как электрический разряд в основное сердце. Толбек с рыком вскочил на ноги, но на кончиках его пальцев вместо прежнего ревущего пламени затрепетали лишь тусклые огоньки.
Игнис прекратил повторять цифры и целиком сосредоточился на схватке, вводя тысячи ее вариаций в свои загадочные вычисления. Афоргомон вроде бы случайно встал между Хатхором и сражающимися мечниками.
Маат начал действовать.
Тремя широкими шагами павонид пересек палубу и замер перед «Книгой Магнуса». Подняв дрожащую руку в перчатке, он потянулся к гримуару примарха.
«Но смогу ли я?»
Хатхора ошеломило внезапное осознание того, насколько немыслимое дело ему предстоит. Перед ним лежал труд целой жизни Алого Короля — том, содержащий все секреты Циклопа, каждую притчу о его мудрости.
«Смогу ли я осквернить великое творение моего отца?»
Ощутив, как зашевелилась кожа на пальцах, Маат сделал выбор. С огромным напряжением сил он поднял разум в четвертое Исчисление и прижал ладонь к открытой книге.
Павонид охнул, словно нырнул в резервуар с жикзотом. Через него потекла мощь, сокрытая в бесчисленных страницах гримуара. Перед Хатхором раскинулся мировой океан — безбрежный водоем бездонной памяти и мудрости, где ничего не забывалось и все сохранялось для познания…
Сердито заморгав, Маат изгнал образ далекой планеты и заставил себя вернуться в настоящее. Поединок между Санахтом и Люцием не мог продлиться долго, однако павониду хватило бы и нескольких секунд.
Листы «Книги Магнуса» когда-то заполнил строчками летописец по имени Махавасту Каллимак — смертный бумагомаратель, рукой которого в буквальном смысле водил примарх. Хатхор ощущал присутствие исчезнувшего старика в каждом слоге, формуле, заклинании и росчерке пера.
Маат направил в том силу Павонидов. Гримуар воспротивился трансформации, ибо его наполняли решительные слова и иррациональные числа, но легионер подчинил своей воле саму эссенцию чернил — жиры и кислоты, добытые из дубильных орешков.
Текст начал извиваться под рукой Хатхора, борясь с воином всей той мощью, что использовалась при написании фраз. Маат втолкнул собственный рассудок в восьмое Исчисление и обратился к мыслеформам, более пригодным для сражений. Вначале любая вносимая им правка почти сразу же исчезала, но павонид расширил фронт атаки, применяя все чары своего ордена для создания стойких изменений.
Из сердцевины книги воздвиглись могучие обереги — глубоко захороненные оборонительные заклятия, которые распознали угрозу со стороны Хатхора. Температура под его ладонью возросла настолько, что перчатка вспыхнула и разлетелась клочками золы. Ощутив жар в глазах, Маат заморгал, но к мелькающим перед ними пятнам света добавилось чувство жжения между висками, и поле зрения легионера заволокло багровым туманом.
Он оглянулся через плечо, но все смотрели только на мечников. Затем вскрикнул Люций: неужели Санахту удался точный выпад?
Камилла Шивани, сидящая под кафедрой, подняла голову и проследила за действиями Хатхора. Посуровев лицом, она медленно кивнула в знак одобрения такого саботажа.
Маат, собрав остатки сил, влил в чернила последний поток биомантической энергии. Его мощь осколочной гранатой взорвалась посреди длинного рассуждения о принципах невещественной трансмутации.
Павонид отнял ладонь от «Книги Магнуса». Он задыхался и едва не падал с ног от измождения, косточки в его пальцах возбужденно шевелились, кожа блестела от пота, словно натертая маслом. Мир по-прежнему застилала кровавая пелена, и Хатхор протер глаза. Отняв руку, Маат увидел на ней пятна грязи и праха.
Он перевел взгляд на гримуар. Исправления, сделанные воином, понемногу пропадали. Буквы, цифры и алхимические символы, искаженные Хатхором, неотвратимо возвращались к изначальному состоянию.
Все, кроме одного изменения.
Его приютил малозначимый отрывок — по сути, дополнение. Цепочка формул, в последний момент нацарапанная на полях.
Исключительно маловажный параграф.
Но, когда Маат вспомнил известное присловье Амона, губы павонида медленно растянулись в улыбке. Когда советник примарха хотел четко разъяснить собеседнику важность внимания к деталям, он неизменно использовал в качестве наглядной аллегории пирамиду Фотепа.
«Порой мы игнорируем или не замечаем крошечные возмущения, считаем мелкие изъяны несущественными… Но все они имеют далеко идущие последствия».
— Как вверху, так и внизу, — прошептал Хатхор Маат.
Ямбик Сосруко умер много часов назад, но кровь до сих пор вытекала из его ран, словно могучее сердце мигу отказывалось поверить в гибель хозяина. Тело гиганта лежало на полу морга, накрытое толстым брезентом, — оно не поместилось бы ни в одно из отделений для трупов.
В покойницкой ярко светили люмены, блестели предметы из стерильной стали и керамическая плитка, низко гудели блоки хирургических устройств. За спиной Чайи сверкали начищенные металлические отсеки для хранения тел — встроенные в стену вместилища павших, возложенных на алтарь бессмысленной войны.
Парвати положила ладонь на широкую грудь великана, почти ожидая, что сейчас она поднимется на вдохе и воздух заполнит легкие. Но нет, двое Волков слишком основательно подошли к делу: они нанесли Ямбику столько смертельных ран, что даже такой исполинский боец просто не мог выжить.
— Он не заслуживал такой гибели, — сказала Чайя.
С ее губ в ледяном воздухе морга с каждым выдохом срывался пар.
— Немногим из нас достается то, чего мы действительно заслуживаем, — произнес Дион. Библиарий возвышался напротив женщины, скрестив руки на груди. Доспех громадного легионера выглядел здесь весьма уместно — серая броня придавала Прому облик жнеца душ, сборщика мертвецов для покойницкой.
— Возможно, мы должны получать свое, — отозвалась Парвати. — Хорошо это или плохо.
Нагасена обходил тело великана по кругу, напевно произнося что-то на ритмичном языке, неизвестном Чайе. Одну ладонь агент держал на рукояти меча, другую прижимал к сердцу.
— Что ты делаешь, Йасу? — спросил Дион.
— Он устраивает зверю проводы, как воину, — ответил Бъярки, стоявший возле дальней стены морга.
Рунный жрец прижимал ствол массивного пистолета с золотой отделкой к затылку коленопреклоненного Астартес в тяжелом шипастом ошейнике. Судя по виткам татуировок на скованных руках пленника, тот принадлежал к XV легиону.
«Менкаура».
Ей сказали, что узника зовут Менкаура.
— Для вас все упирается в смертоубийство, не так ли? — обратилась Парвати к космодесантникам. — Как бы вы ни приукрашивали цели Великого крестового похода, вам не изменить собственной сути.
— И в чем же, по-твоему, наша суть? — поинтересовался адепт Тысячи Сынов.
Бёдвар резко дернул цепь, идущую к ошейнику. Пленник болезненно охнул, по шее у него потекла кровь.
— Ты говоришь только с моего разрешения, — бросил рунный жрец. — Такое у нас правило, помнишь, йа?
Сын Магнуса осторожно кивнул, стараясь не уколоться об ошейник. Чайя все равно решила ответить ему.
— Вы — убийцы. Душегубы. Уничтожители.
— Госпожа, мы — те, в кого нас превратили нынешние темные времена, — возразил Пром. — Измена магистра войны разрушила естественный порядок вещей. Теперь все мы идем по дорогам, которых не выбирали.
Обойдя металлический стол, на котором лежал мигу, Парвати встала перед Дионом и вызывающе посмотрела на него. Лицо Чайи потемнело от гнева, руки сжались в кулаки.
— И какое же отношение ваша война имеет ко мне? Почему меня затащили в вашу драку? Кто дал вам право несколько лет продержать меня в тюрьме и разлучить с той, которую я люблю больше всего на свете?
— Этот конфликт влияет на каждого из нас, — ответил библиарий. — От Императора до нижайшего из Его подданных.
— Да знаешь ли ты вообще, почему магистр войны восстал против Императора? — выкрикнула Парвати и вдруг замолотила кулаками по груди Прома. — Знаешь?! Что за обида заставила его втянуть целую Галактику в бездну столь ужасного кровопролития?
Чайя продолжала бить голыми руками по нагруднику, давая выход ярости и горю, пока на керамите не появились смазанные кровавые пятна. Дион не мешал Парвати, и наконец она расплакалась.
— Не могу ответить вам, госпожа, — сказал Пром. — Но перед тем как все это закончится, Император вырвет правду из сердца Хоруса.
Менкаура усмехнулся, невесело и безнадежно.
— Да, госпожа, они не могут ответить вам, — произнес адепт. — Не могут, потому что не знают.
Бъярки с хрустом ударил его рукояткой пистолета по затылку. Провидец охнул, но, стоически перенося боль, повернул голову и презрительно улыбнулся Волку.
— Я велел тебе молчать! — прорычал рунный жрец.
— Не мешайте. — Чайя повернулась к ним, баюкая израненные руки. — Ему есть что сказать, и я хочу послушать.
Сын Магнуса глубоко вздохнул, чтобы прийти в себя. Затем воин поднял взгляд, и Парвати поняла, что он определил ее происхождение по чертам лица. Чайя скрестила руки на груди, чтобы легионер не решил, будто уроженка Просперо станет относиться к нему как-то по-особенному.
— Сколько бы Бёдвар Бъярки ни избивал меня, это ничего не изменит. Магистр войны заключил союз с темнейшими силами варпа, и с каждым днем скверна все глубже проникает в его сердце. Никто из сынов Императора не знает, почему изменил Хорус Луперкаль. Никто из них не желает знать.