На дневной отдых останавливались на перелесных выдувах – более оголенных участках земли, где олени могли добыть себе подснежный корм. В это время путники грелись у разведенного костра и обедали взятыми из деревни припасами: вяленой рыбой и мясом, сухарями. Над огнем растапливали снег и пили талую воду. Сушили и прогревали дубленые шубы, которые путники надевали поверх свит. Василиса говорила, что будет охотиться только тогда, когда взятая в дорогу провизия начнет закачиваться, ибо нельзя у Матери - Природы брать больше, чем необходимо.
На ночь разбивали небольшой лагерь. Натягивали палатку из взятых с собой шкур: одну палатку на всех, так было проще согреться. Караулили сон по очереди. Водяной, который по своей природе не ведал сна, оставался с караульным и веселил его, не давая уснуть.
Перед каждой стоянкой Василиса шептала слова, отгоняющие духов леса, и перед каждым новым участком пути шептала она слова на легкую дорогу. Шептала охотница и оленям, чтобы животным было легче везти обоз по снегу. Когда белые олени вязли в снегу, волхва передавала место каюра [1] Витенегу, а сама, опустившись у края саней на колени, говорила со снегом. Водяной ей охотно помогал, шепча свои слова замороженной воде, и тогда снег послушно расступался, и олени выбирались из сугроба.
Когда тропа стала сворачивать по направлению к Южному Рукаву Великой Дороги, путникам пришлось направить оленей в лес. Лада предупреждала, чтобы они избегали больших дорог, трактов и княжеств: лучше завязнуть в снеге, нежели быть пойманным кем-нибудь из преданных царских слуг.
Но, не проехав и половины версты по заснеженному лесу, животные встали: даже большие и сильные белые олени не могли преодолеть сугробы. Не помогла даже ворожба Василисы. Тогда водяной спрыгнул с саней на снег, встал перед оленями и зашептал. Шепот воды походил на хрустальный звон: его слова переливались в морозном воздухе, искрились на снегу и снежинками поднимались в небо. Прекрасная песня водяного ручьем текла по снегу и теплым ветром овевала дерева. Воде в ответ запели птицы, радостно и громко, будто весну встречали. И правда: снег перед хрустальным человечком будто бы опал и затвердел. Вода запела сильнее, и ветер понес весенний перезвон, и с ветвей закапала капель. Песнь наполнилась теплом, и кружево слов водяного сложилось в дорогу плотного весеннего снега, которая убегала вглубь тайги. Выглянуло солнце и будто бы нарочно указало на дорожку золотым лучом.
Странники замерли, пораженные чудесной ворожбой.
Довольный водяной повернулся, поклонился и залез обратно на сани.
- Что же ты раньше такое чудо не явил? – спросил его Мухома.
Вода звонко захихикала:
- А вы ж не просили, - пожал водяной прозрачными плечами.
Олени легко понесли путников по тропе, наговоренной водяным духом. Тропа плавно изгибалась, следуя по просеке, на которой могли поместиться два бегущих рядом оленя и поезд из саней. Деревья будто бы сами расступались перед оленьим поедом. Порой, коридор осыпался, снег смыкался, но водяной вновь запевал свою песню, и замёрзшая вода слушалась его.
Олени еще больше углубились в тайгу, и гуще сплелись над головою ветви. Песнь водяного кружевом дрожала над тропой, поднимая над собой нижние лапы вековых елей, которые тут же смыкались за санями. Среди гущи ветвей несколько раз видели путники зеленоватые отблески глаз русалок. Но лесные духи не посмели перечить защите слов водяного. Только холодно горели глаза, которые, не будь среди путников духа воды, непременно бы на странников морок навели, чтобы сбить их с пути.
- Вот как охотники одни в леса уходить могут? - поежился Мухома. От взгляда лесной силы Зайцу делалось не по себе. Несмотря на старания водяного, несмотря на согревающий в огнивицах Огонь-Сварожич, в воздухе иной, не зимний, холод ощущался.
- Поэтому мы и учимся ворожбе, - шепотом ответила Василиса. – Иначе бы гибли охотники на своей первой одинокой охоте.
- Зачем нужна одинокая охота? - спросил Веслав, озираясь по сторонам. – Почему нельзя охотиться совместно?
- Мы и охотимся совместно, - ответила Василиса. – Одинокая охота нужна для того, чтобы Дух свой закалить, царевич.
- Холодно-то как стало, - прошептала, сильнее кутаясь в шкуру Яра. – И небесный огонь будто бы не греет.
Яромир обнял свою жену.
- Это ненадолго, - тоненьким голоском заверил водяной. – Скоро мы выберемся из русалочьей чащи.
Так, петляя по лесу, держали они путь в деревню Миронь. Днем совершали привалы, ночью же оставляли караулить водяного, а сами спали в палатке из шкур подле обеих огнивиц с онем-Сварожичем: ворожба благодарного духа воды оказалась очень сильной. Через седмицу, проведенную в пути, олени вышли на большое поле среди тайги. Веслав, который теперь тоже правил, остановил по просьбе Василисы оленей, и охотница с Витенегом подстрелили птиц, которые отдыхали среди низкорослых деревьев перелесья. Тут же, у крайних деревьев, устроили привал: олени паслись на выдуве, а путники развели огонь, на котором приготовили обед из свежего мяса. Все, что не съели, взяли с собой, и вновь отправились в путь.
Через вторую седмицу достигли, наконец, они Мирони. Уставшие и измученные странники, и утомленные животные. Если бы отправились прямой проторенной дорогой, добрались бы, конечно, быстрее.
Деревенька Миронь была еще меньше, чем Волынька. Располагалась она на большом поле, часть которого была отдана под посевы. Некоторые крайние домишки стояли прямо в лесу. Олени вышли на тропу на расстоянии от поселения, и ворожба водяного духа опала. Перед белыми оленями вновь простирался высокий зимний снег.
Водяной залез в свой короб, и Витенег занял место каюра. Добраться до Рифейской гряды без остановок крайне тяжело, особенно в зимнюю пору. Оставалось надеяться, что в такие отдаленные и забытые Богами места, как лесная деревенька Миронь, Драгослав своих соглядатаев не отправлял.
Так оно и оказалось: жители Мирони были крайне удивлены гостям. Последний караван навещал деревню три года назад, да и то, те путники, как оказалось, просто заплутали, сойдя не на том повороте с Великой Дороги.
В Мирони была крытая гонтина[2], построенная из священного дуба. Первым делом путники отправились благодарить Богов и посмотреть на Великобожие лесного селения. Капий Полоза стоял, как и подобает, в низине святилища. Значит, остались еще места, коим чужда Полозова ворожба.
Жители Мирони приняли своих гостей радушно: поселили в пристройке дома деревенского старосты, истопили им баню и хорошо накормили. Сказали, что, путники, ищущие священного оленя Даждьбога-Хорса, обязательно принесут Мирони счастье и благословление самого Даждьбога.
В течение всего путешествия оленьего поезда от Волыньки до Мирони не было сильных снегопадов, если и падал снег, то легкий и пушистый. Но на второй день после прибытия гостей в Миронь пошел сильный снег. Вьюга мела три дня, на четвертый немного успокоилась. И только на пятый день странники смогли вновь отправиться в дорогу. Радушные жители Мирони дали им с собой припасов и благословили в долгий путь.
Когда сани отъехали от деревни далеко, водяной вылез из березового короба и вновь запел песню лесу, и вновь снег послушно расступился, открывая путникам дорогу.
Но через три дня пути начался сильный снегопад. Даже песня водяного не могла справиться с настигшим ненастьем. Оленей пришлось остановить. Дух воды напевал слова, которые хрустальным куполом снежинок зависли над людьми, не давая снегопаду завалить сани. Снег ложился на ледяное кружево слов водяного, будто на крышу. Небесный Огонь - Сварожич, что горел в огнивицах на санях, отражался от искрящейся крыши и дарил свое тепло. Животные беспокойно хоркали[3]: охраняющая ворожба пугала их. Охотница успокаивала животных, гладя их и шепча им.
- Лютень[4] почти наступил, - пробасил Яромир. – Если и дальше так мести будет, только к оттепели до Горянки доедем.
- Пока до Мирони ехали, чудесная погода стояла, - ответила Яра. - Да и Лада обещала нам, что зима не будет студеной.
- Не будет, - согласился водяной. – Только вьюга немножко посерчает, да и отпустит нас.
Вьюга шумела два дня. Водяной несколько раз пел песню, делая купол слов над санями более просторным и более крепким, и под его укрытием олени смогли искать мох. Путники разложили на санях шкуры, развели подле них огонь и в волхвовском доме пережидали ненастье. Всполохи золотого и небесного огня отражались от снежных зачарованных стен. Веслав играл на жалейке, а Василиса и Яра пели. Мухома пытался приободрить друзей, рассказывая не всегда культурные байки. Иногда, сквозь завывания ветра можно было услышать и протяжный вой волков. Но хищники не подходили к окруженному магией слов оленьему поезду. Только их темные тени, порой, мелькали в снежной пелене.
Когда спала метель, водяной своим Словом разрушил волхвовский дом. Витенег и Яромир вновь запрягли оленей. Снег лежал высоко. Водяной долго просил замерзшую воду расступиться перед санями, но слишком много ее, холодной, было. Долго не хотела вода уступать своему рвущемуся к свободе духу, завидно, наверное, ей было. Но водяной на студеную воду не серчал: дух воды только громче запел, веселее и радостнее. Тогда послушалась его зимняя вода, и расступились перед странниками сугробы. Пошли олени по чудесной дороге с высокими снежными стенами. Когда путники останавливались на привал, водяной зачаровывал небольшую поляну, где странники натягивали из шкур палатку и разводили золотой костер.
Чрез четыре дня волшебная тропа вывела на большое поле. Белое зимнее небо роняло редкие и большие снежные хлопья. Ветра почти не было, и путники решили отдохнуть. После снегопадов выдувов на поле не осталось, и водяной обратился к снегу, чтобы он расступился перед животными и дал возможность оленям найти мох.
Василиса вновь подстрелила птиц, а Веслав и Яромир развели огонь. Когда странники собрались обедать, Василиса попросила Веслава сыграть на жалейке. Царевич согласился, и нежная мелодия полилась по морозному воздуху.
Голос у жалейки был светлый, но наполненной грустью и тоской. Странники слушали песнь дудочки в тишине, не говорил даже Мухома. Царевич играл долго, и казалось ему, что с песней покидает его печаль, которая давно стала верным спутником Веслава.
Вдруг выглянуло солнце: снег заискрился в теплом свете, замерцал. Удивленные, путники посмотрели на белое зимнее небо: между низкими облаками не было просвета. Веслав перестал играть. Люди стали озираться; Василиса, волнуясь, встала. Мухома что-то пробурчал. И тут Яра указала всем на поле: на другом конце перелесья стоял он, солнечный сохатый. Огромный олень, почти с тура, с золотыми, сияющими рогами и бурой шерстью. Но не к животному миру этот зверь принадлежал: его золотые рога сияли, будто настоящее солнце. Люди замерли, завороженные чудом.
Сохатый медленно шел по полю, от чего свет все разгорался, воздух делался теплее и пели птицы. Олень двигался величаво, гордо нес свою сияющую корону благородный король леса. Дойдя до середины поля, хорсгор остановился, принюхиваясь.
- Сейчас нас учует, - прошептал Заяц, и сохатый посмотрел в сторону путников.
Долго стоял олень Даждьбога, смотря на гостей своего леса. Наклонил голову на бок, изучая детей Сварога, которые замерли под его пристальным взором. Потом поклонился им и величаво направился в лес. Когда сохатый ступил за полосу деревьев, золотой свет померк, и только теплый огонек медленно уплывал в глубину леса.
- Сам Хорс благословляет нас, - прошептала Василиса, продолжая заворожённо стоять. Охотница проводила взглядом огонек и обернулась на Веслава. - Даждьбог благословляет тебя, царевич, – улыбнулась она.
Веслав невольно улыбнулся, но ничего в ответ не сказал.
Когда олени вновь углубились в лес, встретилась им волчья стая. Но за сверкающую ограду тропы, которую заговорил водяной дух, волки не сунулись. Только сверкали их голодные глаза, и алели открытые пасти. Олени, от страха, сильнее понесли, и Яромир с Витенегом с трудом удерживали поводья, чтобы перепуганные животные не разломали сани. Через некоторое время волки отстали, но их вой еще долго слышался вдали.
Не раз приходилось останавливать оленей и для того, чтобы переждать вьюгу. Водяной зачаровывал снег, и путники пережидали ненастье в снежном доме его слов. И сквозь голоса метели вновь слышались волчьи песни, от которых стыла кровь.
Было и такое, что вьюга не унималась четыре дня. Но Василиса успокаивала других пилигримов: раз явился им сам Хорс в облике своего оленя, то, значит, доберутся они с его помощью.
До Горянки путники добрались за четыре дня до начала весны. Горянка оказалась даже меньше, чем Миронь: несколько домиков, приютившихся у леса, на краю большого поля, простиравшегося до самого горизонта. Жители Горянки удивились гостям еще больше, чем жители Мирони: они даже и припомнить не могли, когда к ним последний раз странники заходили. О жизни на стольных островах деревенские тоже не слышали: они знали только то, что таковые существуют. Но ни то, кто правит, ни то, как, их не волновало. Беспокоились деревенские только о своем выживании: о зимовке скота, об озимых посевах, о летних урожаях. Волновали жителей Горянки и лесные хищники, которые в изобилии водились в их отдаленной от человеческого мира местности. Волхвы Горянки окружали своими словами селение, но в студеную зиму, бывало, волколаки выходили из лесу и ворожбу прорывали. Поэтому удивились жители Горянки, что странники приехали по дремучему лесу и даже волков по дороге не встретили. Встретить-то, конечно, встретили, только, волки, чуя водяного, к странникам не решились подойти. Правда об этом пилигримы не сказали: сварогины поведали только о чудесном явлении хорсгора и о том, что сила солярного Бога и хранила их обоз.
В гостеприимстве жители Горянки не уступили жителям Мирони: гостей разместили, напоили и накормили. Уставшие после трудной и долгой дороги, странники попросили позволения гостить в деревне седмицу. Жители любезно согласились, и первый день весны Горянка встретила со своими гостями.
Весну чествовали песнями, плясками и хороводами. Несмотря на то, что на улице еще стоял мороз, и лежал на земле снег, с первых весенних дней распевали весенние заклички. Ярило и Яра, услышав музыку и песни, должны были спуститься на землю праздновать. А вместе с силами весны и тепло должно было прийти.
Вечером, когда зажгли костры, волхвы Горянки обратились к Богам. Капище располагалось за деревней, под открытым небом. Перед парным капием Ярилы и Яры, оплетенным зеленым вьюном, зажгли Небесный Огонь. Волхвы в белых свитах тихо пели песнь весне, а простые жители деревни, расположившись чуть поодаль, слушали их.
- Впервые вижу, чтобы миряне присутствовали среди внемлющих волхвов, - тихо прошептала Василиса Веславу. Они вместе с другими людьми, которые пришли чествовать весну, сидели на деревянных скамьях, окружающих капище.
- Это традиции Золотого Века, - шепотом ответил Веслав. – Читал в книгах, что совместное внимание Богам было распространено до начала Эры Перуна. Но не думал, что древние порядки сохранились где-нибудь и в наше время.
Василиса обернулась на царевича.
- Ты много читал, - она наклонилась ближе к Веславу, чтобы их речи не мешали другим. – Этому я немного завидую, - Веслав удивленно посмотрел на нее. – Знаешь ты много, - пояснила Василиса, видя удивление в глазах друга. – У меня не было книг. Только те бересты, которые собирал отец. По ним я читать училась.
- И что же ты читала?
Василиса улыбнулась:
- Записки деревенского старосты о количестве зерна в амбарах, запасенного на зиму. Отчеты купцов Волыньки, - охотница тихо рассмеялась, Веслав, невольно, тоже. На них обернулись люди, которые пытались сосредоточиться на баритонном пении волхвов. Пристыдившись, Василиса замокла. Веслав кивнул в сторону деревни, предлагая уйти с собора, чтобы не мешать. Охотница согласно кивнула, и они покинули капище.
Ночь была светлая: на безоблачном небе сияли две луны, и свет ночных сестер отражался от серебристого снега. Близкие огни Горянки горели теплом, и тихое пение волхвов разливалось по миру.