Прекрати, умоляю, прекрати...
Сквозь полуопущенные веки она увидела, как Карина занесла кулак. Но удара не последовало. Вместо удара Карина страшно закричала. Отпустила Изабеллу, выставила перед собой руки, точно защищаясь, и начала отползать в сторону.
Изабелла встала, превозмогая боль в грудной клетке.
Карина, не отрываясь, смотрела расширенными от ужаса глазами на что-то за ее спиной.
Изабелла медленно повернулась.
Это же ты...
В траве, в нескольких метрах от нее, лежал на животе Белый. Лежал и смотрел на нее огромными темными глазами. Она вглядывалась изо всех сил, но никак не могла разглядеть лицо, будто ей дали очки с чужими диоптриями. При любой попытке сфокусировать зрение изображение расплывалось.
У него нет волос. Снежно-белая кожа без малейших признаков возраста — никаких пигментных пятен, ни единой морщинки. Уши и нос едва намечены, похожи на небольшие выбухания с обращенными в череп отверстиями.
А где же рот? Сколько она ни вглядывалась — рта не было. И лицо... это не лицо, скорее маска. Если убрать глаза, на лицо не похоже...
Но глаза...
Говорят — «выразительные глаза». Веселые. Или грустные. Или «невыразительные» — равнодушные. Как это может быть? Паза — всего лишь два студенистых комка, они ровным счетом ничего не могут выразить без помощи окружающих их мускулов. Угол, под которым поднята бровь, сморщенный нос, малозаметное движение губ, прищуренные или широко раскрытые веки — только эта сложная игра мускулов и создает декорацию, на фоне которой глаза кажутся выразительными. А сами глаза без помощи мимики ровным счетом ничего выразить не могут. Безжизненные стеклянные шары.
А у этого нет ничего, что помогало бы глазам что-то выразить. Неподвижная, с еле заметными припухлостями маска, и два темных бездонных колодца, в которых невозможно различить зрачок и радужную оболочку. Взгляд, не выражающий ничего — ни оценки, ни расчета, ни намерения, ни тем более эмоций. Чистый взгляд — он словно омыл ее избитое тело, она уже не чувствовала боли в языке, исчез привкус крови во рту и глухие удары в голове.
И она поползла к Белому, повторяя шепотом.
— Я здесь. Вот я. Я здесь.
Слышал ли Белый этот шепот? Неизвестно. Он по-прежнему лежал на траве ничком. Лишь слегка приподнял голову и не сводил с Изабеллы глаз. Она подползла почти вплотную, почти лицом к лицу. У нее пересохли глаза, потому что с тех пор как их взгляды встретились, она ни разу не моргнула. И она боялась моргнуть, боялась потерять контакт.
И все же сморгнула.
И как в тот раз на подиуме — время перешло в ультрарапид. Она видела, как медленно, миллиметр за миллиметром, как занавес в театре, опускаются ее веки — и наступила полная темнота. Потребовалось немалое усилие воли, чтобы вновь открыть глаза, поднять свинцовые веки. Сначала крошечная щелочка, пропускающая даже не свет, а скорее предчувствие света... потом невыносимо медленно открываются глаза...
Белый встал. Он совершенно наг, но ему нечего скрывать — у него нет ни сосков, ни половых органов. Нет и ногтей на пальцах. Только белоснежная кожа... эскиз человека, которому предстоит обрасти необходимыми для жизни деталями. А может быть, последняя точка жизни, когда безошибочный и неостановимый ластик смерти стирает все ненужное.
Он отвернулся и пошел прочь.
— Прошу... умоляю... — шепчет Изабелла помертвевшими губами и в ту же секунду осознает, что Карина все еще кричит.
Все еще... Сколько времени прошло? Часы или доли секунды?
***
Карина раскаивается во многом из своей бурной юности, но есть эпизоды... она отдала бы многое, чтобы навсегда стереть их из памяти. Например, тот день, когда она видела этого тигра.
Лето 1991 года. Ей восемнадцать, она самая молодая в их компании. Люди из преступного или околопреступного мира, люди, прочно и, скорее всего, навсегда подсевшие на наркотики и уверенные, что всё и все вокруг — сплошное дерьмо.
Собирались, пили, кололись, курили, нюхали, глотали «колеса» — что было под рукой. Слушали музыку, главным образом Vit Makt15 — многие в их кругу симпатизировали этой организации.
У Карины вообще не было никаких симпатий. Случалось, эти парни (а большинство в их компании были парни) пускались в объяснения. Шведские корни, шведская особость, национальные скрепы, древние традиции, гордость за свою нацию — и, как следствие, необходимость силой отстаивать ее от внешних супостатов, окруживших нашу страну враждебным кольцом. Ну что ж, Карина считала — о’кей, почему бы нет. Особенно когда хорошо выпьет или выкурит два-три джойнта. Если бы она пила и курила один за другим джойнты с людьми, проповедующими коммунизм, мировую революцию и свободную миграцию, она тоже считала бы, что они правы — о’кей, почему бы нет. Главное, что ни те ни другие не имели никаких планов на жизнь. Или хотя бы на следующий день.
За неделю до того как она увидела тигра, случилась малоприятная история, которую она тоже бы отнесла к категории «о’кей», если бы не одно обстоятельство, выбившее ее из колеи.
Она выпила очень много в тот вечер и вырубилась под звуки «Ура северным странам» группы «Ультима Туле». Проснулась с чудовищным похмельем и обнаружила, что ниже пояса она совершенно голая, а на внутренней стороне бедер — все еще липкие следы спермы. Карине было очень скверно. Настолько скверно, что она даже не особо огорчилась — мало ли что. Бывает. Поплелась в ванную со слабой надеждой, что после душа полегчает.
Сняла майку без рукавов — единственное, что на ней в тот момент было, случайно посмотрелась в зеркало и вздрогнула. Волосы растрепаны, тушь для ресниц потекла, серо-зеленая физиономия и налитые кровью глаза. У кого, интересно, встанет на такое чудище?
Правое плечо горит — может, и правда она была настолько тошнотворна, что неведомому любовнику пришлось кусать ее, чтобы возбудиться? А, нет... вот в чем дело... на воспаленной коже красовались две восьмерки. Она очень хорошо знала, что это значит. У двоих парней ее круга были такие же.
Голова болела так, будто там поселился беспокойный еж, растопырил колючки и катается ото лба к затылку и обратно.
Она в изнеможении присела на унитаз и закрыла лицо ладонями.
Нет, черт возьми. Нет.
Впервые за долгое время, а может, и вообще впервые Карина увидела себя со стороны. Сидит на грязном унитазе в пропахшей мочой и блевотиной ванной, в запущенной до скотства квартире. Ночью кто-то, а может, и не один, запихивал ей во влагалище пальцами с грязными ногтями полуповисший член и, кое-как кончив, выколол на плече татуировку «Хайль Гитлер». А может, и до того — пытался себя распалить.
Вот такая у нее жизнь. Вот такой стала ее жизнь.
Долго стояла под душем. И казалось, что она смывает с себя всю грязь, становится чище и лучше. Что все-таки есть возможность начать все сначала. Будильник прозвенел — время поворачивать. Она поискала в шкафу, вытащила более или менее чистое полотенце и пошла на поиски трусов и брюк. Сейчас она найдет эти проклятые трусы... надо бы постирать и надеть мокрые — да черт с ними, лишь бы убраться отсюда. Записаться в Комвукс16, закончить гимназию, устроиться на работу — хоть в «Макдоналдс», хоть пиццу развозить. Посещать правильные места. Писать правильные бумаги, вести правильные телефонные разговоры.
Брюки не находились, наверняка валяются в прихожей, в куче другой одежды.
В прихожей на глаза попалась недопитая бутылка Renat17 — граммов двести, не больше.
Она присела на кресло и выпила пару глотков — может, удастся привести в порядок мысли. Потом еще пару глотков.
И все началось сначала.
Когда через неделю, уже под изрядным кайфом, она шла со своими дружками в город, все было забыто и прощено. Даже не так. Не забыто и прощено, а потеряло значение. Ее пользовали и раньше, ничего страшного. И татуировки делала — так в чем трагедия? Она так и не узнала, кто наколол на ее плече эти две восьмерки, и никаких усилий не делала, чтобы узнать. В ее жизни не было ни вчера, ни завтра — так в чем проблема? Только сегодня...
Они шли по Свеавеген в «Монте Карло» — поддатые, обкуренные, непобедимые, чуть не лопаясь от распиравшей их энергии.
Город принадлежал им.
Пластиковая бутылка со смесью кока-колы и самогона, приправленной четвертью грамма амфетамина, шла по кругу. Три фанатика Vit Makt, она и еще неизвестная девица, увязавшаяся за кем-то из парней. Девицу звали Янника, в куртке и короткой неоново-желтой юбчонке. Она беспрерывно хихикала чуть не на каждое сказанное слово.
Проходя мимо издательского дома Бонньер, Мике заорал: «Зиг хайль, жидовская мафия!» — и поднял руку в нацистском приветствии. Янника зашлась в визгливом хохоте и продолжала смеяться, пока не сообщила, что сейчас описается от смеха. Как раз на перекрестке Туннельгатан и Свеавеген. До «Мои те Карло» не больше двухсот метров.
— Зажмись, — посоветовал Юхан. — Мы почти пришли.
— Не могу, — простонала девица, сжав зубы.
Мике огляделся и заметил металлическую пластину на тротуаре — именно на этом месте был убит Улоф Пальме18.
— Ссы здесь, — он показал на памятную табличку.
Девица оробела.
— Здесь?
— Здесь, мать твою. Ссы на Пальме. Только и знал, пидор, что якшаться с черножопыми. Ссы на него.
Янника прыснула, схватила себя за лобок, сделала шаг вперед, спустила трусы и села на корточки. Звонкая струя ударила в металлическую табличку и потекла по швам между плитами тротуара.
— Ссы на Пальме, — удовлетворенно сказал Мике и глотнул из бутылки. — Справедливость торжествует.
Карина без особого интереса наблюдала за этой сценой, прислонившись к стене рядом с входом в метро. Вдруг — странно... будто знобкий ветерок потянул из-под земли. Она вздрогнула. Руки покрылись гусиной кожей, но размышлять о причинах явления не пришлось — по Туннельгатан шли двое мужчин. Оба черноволосые, в хорошо сшитых костюмах.
— Что это вы делаете? — спросил один с явным акцентом.
Приятель попытался его успокоить, но было уже поздно.
— Что я слышу? — в нос прогудел Хассе, самый здоровенный из всех. —Уж не черножопые ли щебечут?
— Все в порядке, ребята, — сказал приятель. — Мы уходим.
— А ты что, Пальме любишь? — Мике сделал угрожающий шаг вперед.
То, что произошло потом, вряд ли можно назвать дракой. Миротворца сразу повалили на землю. А когда тот, кто спросил, бросился на Мике, Карина подставила ему подножку. Он растянулся на асфальте и так и лежал.
Зачем она это сделала? Инстинктивно. В ту же секунду, как нога прохожего коснулась ее ноги, она пожалела о своей реакции и отступила к выходу из Брункебергского туннеля. Сырой подземный холод коснулся спины, и ее начала бить дрожь.
Эта судорожно выдвинутая нога, этот импульс пещерной агрессии, это ничтожно малое, непроизвольное движение будет преследовать Карину всю жизнь.
Парни подтащили жертву к памятной доске на тротуаре. Мике схватил прохожего за волосы и удерживал его физиономию в дециметре от металлической поверхности.
— Значит, Пальме любишь... так целуй его, макака!
И он ткнул поверженного врага лицом в металлическую доску. Поднял, ударил еще раз и еще. На третий раз что-то хрустнуло — то ли нос, то ли выбитый зуб. А может, и то и другое.
— Целуй своего зассанного Пальме, — хрипел Мике, доводя себя чуть не до истерики. — Целуй!
Он удерживал голову несчастного за волосы. Потряс и снова ткнул в доску. По швам тротуара побежала кровь, смешиваясь с мочой Янники.
— Хватит, Мике, — сказал Юхан. — Какого хрена...
Карина пятилась в туннель. Когда Мике повторил в очередной раз свою мантру «целуй Пальме», она в ужасе зажала рот рукой.
Он здесь.
Она сама не знала, откуда пришла эта мысль. Сигнал из непостижимых глубин психики, из черного болота древних страхов. Боязнь огня, высоты, акул — всего, что может нас уничтожить. Будто что-то скользнуло по спине, почти незаметно, как клок тумана, и в то же время ужасающе реально.
Она оглянулась. Летний вечер был светел и прозрачен, и она сразу поняла, что за сгусток темноты маячит у входа в Брункебергский туннель. Мрак мгновенно приобрел очертания и встал на четыре лапы.
Черный тигр. Мягко ступая, он двинулся к Карине. Она не могла шевельнуться. Ужас парализовал ее. У этого тигра не было нарядных оранжево-черных полос на шкуре. Он был совершенно черный, как пантера, но втрое больше. Светились только глаза. Они словно улавливали и усиливали скупой свет, проникающий снаружи.
Тигр смотрел не на нее, он смотрел мимо нее, а может быть, сквозь нее — туда, где, судя по звукам, все еще продолжалось избиение. Дернулась верхняя губа, обнажились чудовищные зубы, и он зарычал — даже не зарычал, а тихо заворчал; у кошек это можно было бы назвать мурлыканьем, но в этом мурлыканье содержалась такая свирепая и неотвратимая угроза, что Карина чуть не потеряла сознание.
Зверь остановился в пяти метрах от нее и навострил уши. Равнодушным, но завораживающе сосредоточенным взглядом он смотрел на поднимающуюся по некрутому холму Лунтмакаргатан.
Карина с трудом повернула голову, чтобы проследить, куда смотрит тигр, — ей словно надели на шею тяжелый ледяной воротник. Через пару секунд из-за угла вывернула патрульная машина полиции. В нескольких метрах от Карины бело-голубой «сааб» свернул налево, к Свеавеген.
Только тогда до нее дошла связь между дракой, или, вернее сказать, зверским, ничем не мотивированным избиением, и появлением полиции. Она опять посмотрела в туннель — тигр неслышно, упругими прыжками поднимался по лестнице к Мальмшилльнадсгатан. Она так и не узнала, поднялся ли он до конца или исчез по дороге, потому что к ней вернулась способность думать, — она услышала визг тормозов, повернулась и увидела, как из машины выскочили трое полицейских.
У нее даже мысли не было — остаться и досмотреть, чем кончится дело. А вдруг полиция заинтересуется странной девицей, мимо которой они только что проехали. Карина пустилась бежать со всех ног, и ей все время казалось, что тигр преследует ес по пятам. Что она слышит его хриплое, взрыкивающее дыхание. Несколько раз оглядывалась. Улица была пуста, но ей казалось — он здесь.
...он всегда будет здесь.
И она продолжала бежать...
***
...И она продолжала бежать, пока несколько лет спустя не упала в объятия Стефана. Неверное слово — «упала»; не упала. Скорее вползла. Это другая история. Но даже после того как жизнь ее более или менее наладилась, когда фокус оказался наведен не на бездну, а на магазинчик IСА в провинции, — даже тогда она то и дело нервно оглядывалась через плечо.
Со временем воспоминание о тигре стало более размытым, и она много раз пыталась зачислить его в разряд галлюцинаций — мало ли что привидится в наркотическом бреду. Но ощущение осталось. Тигр уже не ворчал у нее за спиной, он притаился где-то поблизости, в засаде, и только и выжидает удобный момент для прыжка.
И теперь — вот он. Карина перестала кричать, только когда тигр медленно отвернулся и пошел прочь. Опять словно ледяной ворот стянул шею — она не могла отвернуться, не могла оторвать глаз, пока тигр не превратился в еле заметную точку на горизонте, которая вполне могла оказаться не тигром , а чем-то иным. Чем-то нормальным.
Сведенные предельным, судорожным напряжением мышцы при попытке расслабиться причиняли резкую боль. Болела и левая половина головы, только она никак не могла вспомнить — почему.
Изабелла. Потоки крови.
Она повернула голову. Изабелла сидит на траве в нескольких метрах. Но смотрит не на нее, а в ту точку на горизонте, от которой несколько мгновений назад не могла отвести взгляд и Карина. В ту точку, где только что скрылся или даже не совсем скрылся черный тигр — если вглядеться, можно если не увидеть, то угадать его присутствие.
Карина сделала несколько шагов на подгибающихся ногах и тяжело опустилась на траву рядом с Изабеллой.