— А что именно ты видела?
Странно, что до полусмерти избитой Изабелле удался такой изящный, такой восторженный жест — он никак не мог относиться к виденному Кариной отвратительному и опасному чудовищу. Изабелла сделала попытку вынуть тряпку изо рта, но сморщилась от боли и оставила кляп на месте.
— Мне очень жаль...— тихо сказала Карина.— Все это... Все это было...
Она запнулась, не зная, как объяснить охватившее ее безумие, но вдруг обнаружила, что и объяснять не надо: Изабелла предупредительно помахала поднятым пальцем и глазами показала на траву.
— Да...— Карина пожала плечами.— Я тоже заметила. Кровь исчезла. Он ее забрал.
Изабелла продолжала внимательно изучать траву. Потом подняла глаза на Карину и стала изучать ее с тем же вниманием. У Карины появилось чувство, что ее оценивают, как экспонат в антикварном магазине.
Очень неприятное чувство.
Изабелла с трудом встала и пошла к машине. Карина двинулась за ней, села на водительское кресло, потянулась к кнопке и поняла, что ей больше всего хочется не вернуться в лагерь, а продолжать ехать в том же направлении. Подальше от лагеря.
Подальше от тигра.
А Изабелла...
Как только устроилась на сиденье, нетерпеливо махнула рукой в сторону горизонта, словно тоскуя по исчезнувшему видению. Может быть, удастся догнать...
***
Майвор присела к кухонному столу в кемпере Стефана и Карины. Проводила взглядом их джип, увозящий прицеп с Дональдом. Даже вытянули шею, чтобы подольше не терять странный экипаж из виду. В голове крутилась единственная мысль: булочки.
Есть ли хоть шанс, что Дональд успеет поставить их в духовку, пока тесто не перестояло?
Есть. Небольшой. Очень небольшой. Совсем ма ленький. Примерно такой же, как у нее, Майвор, выиграть всемирную олимпиаду по прыжкам в длину. Ну и день — неудача на неудаче.
Но что делать — все правильно. Дональда надо было изолировать, она прекрасно понимает. У него и так темперамента с перехлестом, а на этот раз как с цепи сорвался. Надо же — выстрелить в собственную жену... мог бы убить, ее сердце перестало бы биться. В таких случаях помогает только одно — он должен остыть. Когда он доводит себя до такого состояния, никакие аргументы не действуют. Держаться подальше, пока не остынет.
Майвор искренне надеется, что несколько часов покоя и размышлений помогут Дональду прийти в себя. Что за нелепая мысль! Подумать только, оказывается, и она, и все остальные — не более чем продукт его собственного воображения.
Какая чушь!
И не впервые. Как в тот раз, когда он вздумал продавать мороженое в своем строительном магазине. Дескать, пока клиенты ждут, чтобы их обслужили, пусть покупают фунтики с мороженым, — и им веселее, и нам прибыль. Даже придумал, что посыпка будет трех цветов — розовая, голубая и еще какая-то. Работники посмеивались и пожимали плечами, но никто, кроме Майвор, возразить не решился.
Решиться-то она решилась, но проку никакого. Дональд уперся. Купил чуть не самую дорогую, огромных размеров итальянскую машину для производства мягкого мороженого.
Это маркетинговый трюк, объяснил он. Никто из конкурентов до такого не додумался.
Трюк так и остался трюком. Клиенты посмеиваюсь, поглядывали на машину, удивлялись, откуда взялось такое чудище, но мало кто покупал — кому охота перебирать счета и накладные липкими от мороженого пальцами?
Главным потребителем мороженого был сам Дональд. В конце концов он распорядился задвинуть сверкающее чудовище на склад — но продавать отказался. «Время еще не созрело», — многозначительно заявил он.
И это чудачество было не единственным. Майвор погрузилась в воспоминания — перебирала в уме все странные выходки мужа, все его поспешные и непродуманные решения. Из задумчивости ее вывел тонкий голосок:
— Привет.
Она подняла глаза. С антресолей свесилась детская головка.
— Привет, привет, — улыбнулась она.
— А что ты здесь делаешь?
Майвор улыбнулась детской прямоте.
— Мой кемпер укатил, вот я и сижу у вас. Можно?
— Я думаю, да. А почему твой кемпер укатил?
— Так... надо было его обкатать немного.
Мальчуган недоверчиво на нее посмотрел, подумал немного и кивнул. Видно, ответ его удовлетворил. Слез с антресолей и подошел к Майвор.
Внимательно осмотрел ее с головы до ног и спро сил:
— А у тебя дети есть?
— Четверо. Все мальчики.
— Но они уже взрослые, да?
— Да... довольно взрослые. У них уже свои дети есть. Не у всех, правда.
Мальчик кивнул — был, очевидно, доволен, что его умозаключение насчет взрослых детей оказалось верным. Задумался, подошел поближе и спросил:
— А скажи... когда твои дети были маленькими, ты говорила им неправду?
— Может быть... наверное, бывали такие случаи. А почему ты спрашиваешь? Тебя кто-то обманул?
Мальчик кивнул и помялся.
— Взрослые не должны врать.
— Само собой. Не должны. Но иногда... скажи мне — что-то случилось? Что-то особенное?
— Довольно особенное.
— Хочешь рассказать? — Майвор постаралась скрыть улыбку.
Мальчик посмотрел в окно. Веки его мелко вздрагивали, как бывает во сне, — скорее всего, пытался вызвать в памяти какую-то картину.
Майвор положила руки на стол и терпеливо ждала. Она всегда любила разговаривать с детьми. Их мечты и желания просты и понятны, не вплетены в клубок темных инстинктов и незалеченных душевных травм, как у взрослых.
Она давно заметила странную конструкцию из лего на столе. Что-то похожее на фундамент дымохода — четырехугольное строение без окон и дверей. Заглянула сверху — внутри три фигурки.
— Это ты построил?
— Я... мы с мамой, — сказал мальчик, не отводя глаз от бескрайнего поля за окном. — А что мы здесь делаем? Почему мы здесь?
— Ой, — сказала Майвор серьезно. — Нелегкий вопрос.
— А ты знаешь почему?
— Нет. Не знаю. Могу только сказать, что я думаю.
— Скажи.
— Я думаю... — Майвор, не сводя глаз с игрушечной крепости, попыталась сформулировать мысль, которая смутно шевелилась в голове с той минуты, когда она увидела кресты на прицепах. — Я думаю, во всем есть смысл. И в том, что мы здесь, тоже есть смысл. И мы со временем его поймем, этот смысл.
— И все? — разочарованно протянул мальчик. Нет... конечно, не все. Но как объяснить?
— Ты в Бога веришь? — спросила она
— Наверное, — мальчик пожал плечами.
— Хочешь помолиться со мной?
Он задумался, словно взвешивал достоинства и недостатки ее предложения.
— О’кей. Только потом ты со мной поиграешь.
Майвор положила руку с открытой ладонью на стол — договор надо скрепить рукопожатием. Мальчик, как ей показалось, немного растерялся, но потом тоже протянул руку. И когда Майвор коснулась крошечной детской ручонки, она впервые за этот день почувствовала нечто вроде уверенности: обойдется. Так или иначе, все обойдется.
Она высвободила ладонь и молитвенно сложила руки, сцепив пальцы в замок. Мальчик, поглядывая на нее, повторил жест. Лицо его сделалось очень серьезным.
Майвор прочитала «Отче наш», дожидаясь, чтобы мальчик повторял за ней каждую строку. Она дочитала молитву до конца и после слов «...и во веки веков» добавила:
— Укажи нам путь, Боже, и приведи нас домой. Аминь.
— Аминь, — повторил мальчик.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, взволнованные серьезностью момента.
— А ты видела «Звездные войны»? — прервал молчание мальчуган.
— Фильм?
— Фильмы.
— Кое-что... не так много.
— Помнишь Чубакку?
У их младшего сына, Хенрика, были видеокассеты с первыми тремя фильмами, но Майвор видела только один. Никакого Чубакку она не помнила, но ведь потом появились еще штук десять серий.
— Нет, — призналась она. — Это который в черной маске?
Вопрос вызвал неожиданную реакцию. Мальчик упал на диван и начал заливисто хохотать. Майвор потрогала кубики лего на столе — что такого смешного она сказала? Но мальчик прямо зашелся от смеха, держался руками за живот и дрыгал ногами.
— Дарт Вейдер! Это Дарт Вейдер в черной маске.
— Да-да, конечно... Дарт Вейдер. — Майвор, к своему удивлению, почувствовала, что краснеет. — А кто тогда Чубакка?
Мальчик даже раскраснелся от смеха.
— Это... второй... пилот, — сказал он, переводя дыхание и то и дело начиная смеяться. — Это второй пилот у Хана Соло. Он такой... весь в волосах и говорит вот так, — мальчик издал звук, похожий на тихое рычание тигра, смикшированное с блеянием козы. Странно — звучание показалось знакомым, и в памяти Майвор всплыла картинка.
— Который похож на обезьяну?
Она испугалась, что вопрос может вызвать еще один взрыв смеха, но мальчик на секунду задумался и кивнул.
— Вообще-то да. На орангутана, — уточнил он.
— Ну вот видишь, — с облегчением сказала Майвор. — И что с этим Чубаккой?
— Мы с тобой играем. Ты будешь Чубаккой.
— И что, я тоже должна издавать подобные звуки?
— Само собой. Попробуй, у тебя получится.
Майвор постаралась сымитировать возглас Чубакки, и он опять захохотал — на этот раз с одобрением. Отсмеявшись, разъяснил Майвор ее роль. Они должны взорвать нечто под названием «Звезда Смерти». Но там много вражеских космических кораблей, и Чубакка не должен отходить от лазерных пушек, все время надо быть наготове.
Майвор опять издала характерное для вторых пилотов рычание — задание понятно и будет выполнено.
Давным-давно, много лет назад, она играла со своими мальчиками в подобные игры и сейчас удивилась — как быстро вернулся навык. Даже улыбнулась про себя. Преимущество взрослого человека: он может взглянуть на себя со стороны. Хотя вполне возможно, это и не преимущество вовсе, а недостаток. Вот она сидит, машет руками, заряжает лазерные пушки, рычит и хрюкает... а голова внезапно стала такой ясной, какой не была уже давно. Она уже не думает ни о Дональде, ни о булочках.
Дети разъехались, и она перестала понимать, что важно, а что не важно, и что ей делать дальше со своей жизнью. А сейчас всю эту тоску как рукой сняло — она поняла, что важно, а что не важно.
Важно победить Дарта Вейдера.
***
Стефан никогда не тешил себя нереальными планами и надеждами. Окончил гимназию с приличными баллами и начал работать в отцовском магазине IСА. Ему построили домик на участке, где он и жил, пока не исполнилось двадцать три, после чего взял кредит под родительские гарантии и купил дом в трехстах метрах от родительского.
Два года жил с Пенни, девушкой, с которой учился в гимназии. Потом в Эльвикен вернулась Карина, и через два мучительных месяца все устаканилось. Они поженились, когда им обоим было по двадцать восемь, а через пару лет отец передал магазин Стефану.
Прошла еще пара лет, прежде чем они решили родить ребенка, и еще три, пока это удалось. Эмиль родился в 2006 году. Магазин процветал, насколько может процветать продуктовая лавка в небольшом поселке, и они сделали капитальный ремонт дома.
Стефан прекрасно помнил тот случай. Это было годом позднее. Раннее солнечное утро в начале июня. Стефан с удовольствием предвкушал день на работе — лучшее время года. Покупателей много, никаких оснований для экономического беспокойства, — но не толпы, которые повалят через пару недель, когда не успеваешь выпить чашку кофе.
Напевая «Хей-хей, Моника», он встал с постели, умылся и пошел на первый этаж завтракать. Спустился на три ступеньки по винтовой лестнице — и остановился как вкопанный. Отсюда было хорошо видно, что происходит в кухне.
Деревянный пол и лоскутные коврики залиты мягким утренним светом. Запах кофе, свежеиспеченного хлеба. Эмиль делает первые шаги — Карина придерживает его поднятые руки, а он поставил ножки на ее ступни и заливисто смеется, пытаясь сохранить равновесие. Его светлые, легкие как пушок волосы почти прозрачны. Карина наклонилась, поцеловала в макушку. И потерлась носом.
Стефан замер.
Это мгновение... запомни его. Сохрани его.
Точка совершенства. Теперь у него было все, о чем он мечтал. Если истинная нирвана подразумевает свободу от всех желаний, то в эту секунду он ее достиг. Достиг — и все же нет. Не совсем. Он свободен от всех желаний, кроме одного: пусть это никогда не кончится. Пусть так будет всю жизнь.
Он положил руку на перила и впитывал в себя свет, запахи, звонкое бормотание Эмиля на понятном только ему языке, золотящаяся в солнечном луче прядь, упавшая на щеку Карины, газон под окном, трясогузка на перилах веранды.
Он простоял незамеченным секунд десять, не больше. Карина увидела его и улыбнулась.
— Доброе утро. Кофе готов.
— Кафи! — радостно завопил Эмиль, и это стало его первым осмысленным словом.
Наверное, в этом нет ничего необычного. В счастливые минуты такая мысль приходит в голову если не каждому, то почти каждому. А может, и каждому. Остановись, мгновенье, ты прекрасно.
Сохрани... Запомни...
И, в отличие от огромного большинства, Стефану удалось.
Он запомнил.
Конечно, это потребовало усилий, не то чтобы вот так — взял и запомнил. Но Стефан был упрям, и если ставил перед собой цель, умел ее добиваться. И хотя речь шла всего о каких-то десяти секундах его жизни, он приступил к работе — систематически и настойчиво.
Все последующие дни он старался как можно чаще вызывать в памяти эту картинку, вспоминал и добавлял подзабытые детали, призывал на помощь другие органы чувств — обоняние, слух (какая-то птаха чирикала на березе)... — в конце концов эти секунды запечатлелись так, будто душистая и поющая фотография стояла у него на письменном столе и он в любую минуту мог бросить на нее взгляд.
Не то чтобы он перестал жить настоящим, нет — он продолжал наслаждаться дарованным ему счастьем, но в какие-то моменты — скажем, когда приходилось распаковывать поддон с минеральной водой, — он вспоминал каждую мельчайшую деталь того утра. Бахрома на ковриках, растопыренные пальчики на ногах у Эмиля, серебрящиеся в солнечных лучах пылинки...
Недели, месяцы, годы он едва ли не ежедневно возвращался к этой картинке, следил, чтобы в ней не угасала жизнь, рассматривал так и этак, находил все новые и новые углы зрения, пытался представить, что бы ему открылось, если бы смотрел не с лестницы, а с другого места.
Нет, Стефан не тешил себя нереальными ожиданиями. Не надо ждать никаких чудес, когда у него есть все, о чем он мечтал и мог мечтать. Может быть, не сейчас, не в эти часы. Сейчас, может, и нет, но было же, было...
И в сознании того, что было, и, конечно, в надежде на то, что будет, заключалось единственное необходимое ему утешение.
И сейчас, когда он прислушивался к доносящемуся из кемпера заливистому смеху повзрослевшего на пять лет Эмиля, в душе привычно возникла далекая картинка — пелена утешения, наброшенная на грызущую тревогу. Карина долго не возвращается, отец умирает, если уже не умер, еды почти нет... и главное — непостижимая, иррациональная среда, в которой они оказались. Она вернется, эта тревога, будет рвать душу, будет гнать с места на место, но пока — минута умиротворения.
Стефан поставил второй складной стул у передней стенки кемпера — отсюда удобнее наблюдать, не появится ли «тойота». Уселся поудобнее, надел наушники и начал перебирать фонотеку в стареньком МР-3. Вот наконец то, что ему нужно, — подборка Моники Зеттерлунд.
В тяжелые минуты ему всегда помогал собраться с силами ее голос. В ее тембре была редкостная и неподдельная интонация абсолютной искренности, можно даже сказать — интонация правды. И возникла эта доверчивая привязанность очень рано, лет в четырнадцать, когда он обнаружил «О, Моника» среди отцовских пластинок.
Нашел «Маленькие зеленые яблоки», откинулся на стульчике и закрыл глаза. Оркестр осторожно, полушепотом сыграл вступление. Несколько нот ксилофона — Стефан глубоко, судорожно вдохнул.
И зазвучал непередаваемо теплый голос: