Мамочка, мамочка, ты уже не спишь?
Почему у мамочки зубки стучат?
Голос Молли вернул Изабеллу в действительность. Она опять открыла глаза. Молли улыбалась и покачивала головой. Изабелла никак не могла сфокусировать зрение — лицо Молли казалось расплывчатым, как карандашный рисунок, по которому кто-то не особенно тщательно прошелся ластиком. Не лицо шестилетней девочки, а напоминание о лице.
Наверное, она до сих пор в полусознательном состоянии. Но почему же тогда принцесса на ее майке выглядит как всегда — ярко и четко?
Молли наклонилась к ней почти вплотную, но резкости не прибавилось. Скорее наоборот. Ротик как клякса.
— Мама... ты помнишь туннель? Там было так темно... Очень темно.
***
Как-то раз из-за Петера «Лацио» проиграл решающий матч «Милану». Шла последняя минута, он сделал рывок к левой штанге точно в тот момент, когда навесной мяч дугой обошел вратаря. Простой удар с лету — и дело сделано. Но Петер попытался остановить мяч и принял его голенью — грубая ошибка. Мяч срезался и пролетел мимо штанги. Через полминуты раздался финальный свисток. Конечно, пришлось выслушать кучу упреков от товарищей по команде — но что сделаешь. С кем не бывает, жаль только, что в такой решающий момент. Его положение в команде не пошатнулось.
Газеты же словно с цепи сорвались. Кто виноват в проигрыше? Петер, и только Петер. Газетчики даже позаимствовали испанское выражение Hacerse еl suede, «сыграл, как швед», — синоним тупой и неумелой игры.
Фанаты «Лацио» приняли газетную критику всерьез. Как-то вечером Петер возвращался домой и услышал пьяный выкрик из бара: «Швед! Ну, держись, швед! » — на улицу выломились четверо пьяных парней и побежали к нему. Никто им не сказал — «с кем не бывает», и они собирались проучить испортившего игру дурака шведа.
Именно это Петер вспомнил сейчас, глядя на приближающиеся вопящие фигуры. Тогда он на несколько секунд замер, словно парализованный, — было что-то гипнотическое в этой ничем не мотивированной, направленной против него агрессии. Почувствовал себя дичью, оказавшейся лицом к лицу с кровожадными охотниками.
Он быстро очнулся. Для него, само собой, не составило труда убежать от четырех пьяных болванов, никакого вреда они ему не причинили, если не считать неприятного воспоминания. Ощущение мишени. Даже не мишени, а магнита, притягивающего насилие, чтобы быть уничтоженным.
Что-то в этом роде он испытал и сейчас. Паралич. Изуродованные тела приближались, хотя и не особенно быстро, — несомненно, каждый шаг причинял им страшную боль. Он пальцем не мог шевельнуть. Сожженные до костей безгубые лица, оскаленные белые зубы... И только когда они были уже совсем близко, он понял: вытаращенные глаза кажутся огромными не потому, что они такие уж огромные, а из-за того, что их не прикрывают веки, веки тоже сгорели.
Петер очнулся. Бросился, чтобы запереть пассажирскую дверь, и не нашел кнопки.
Они уже совсем близко, крик их режет душу, как ледяной нож.
Центральный замок! Центральный замок!
У Дональда новая, современная машина, где-то должна быть кнопка, закрывающая все двери изнутри. Если нападут грабители. Или эти... зомби. Он лихорадочно осмотрел панель приборов. Читать инструкцию — времени нет.
Один из обожженных уже положил руку на капот. Во взгляде — ни малейшего признака разума и одно-единственное чувство.
Голод.
Сожженная до костей рука, больше похожая на птичью лапу, с отвратительным, как нож по стеклу, скрежетом царапает по капоту.
Другой подошел вплотную к машине. Зеркало заднего вида сложилось, рука потянулась к дверной ручке. Петер схватился за ручку двери, чтобы не дать открыть, и взгляд тут же упал на две кнопки.
Вот они. Два символа: открытый висячий замок и закрытый висячий замок. Он нажал кнопку — ничего. Господи, надо же включить зажигание! Он судорожно повернул ключ, нажал кнопку еще раз — и замки сработали в унисон с глухим двойным щелчком. Несчастный начал дергать за ручку, но куда там...
Петер был настолько занят происходящим, что совершенно упустил из виду немаловажное обстоятельство: он же в машине! В машине, где можно завести мотор. В машине, на которой можно уехать. Подальше от этих жутких созданий.
И все же что-то ему помешало. Теперь, когда миновала непосредственная опасность, когда отхлынула волна паники, он вдруг сообразил, что обожженные, несмотря на устрашающий вид, скорее всего, не опасны. Их иссохшие, обугленные пальцы скользят по обшивке, сжатые кулаки бессильно колотят по стеклам, не причиняя ни малейшего вреда. И этот беспрерывный крик, больше похожий на вой...
Да люди ли они?
Один забрался на капот, прижал голову к стеклу и потянулся к Петеру. Петер инстинктивно отшатнулся. Они уставились друг на друга.
Не больше индивидуальности, чем у черепа. Все, что отличает одного человека от другого, отсутствует. Обугленные, бесформенные остатки ушей и носа, пергаментные лоскуты кожи на скулах. Он смотрит на Петера глазами без век — и отчаянно кричит.
Единственный оставшийся неповрежденным мускул — язык. На фоне всего остального он выглядит почти непристойно.
И крик. Пронзительный, душераздирающий крик боли.
Наверняка большинству людей удалось прожить жизнь и ни разу не слышать подобного крика. Но и выразившееся в нем бесконечное страдание тоже вряд ли человеческое.
— Что тебе надо? — кричит Петер, понимая, что несчастный все равно его не услышит сквозь триплексное стекло. — Что тебе надо?
Впрочем, вопрос риторический — и так ясно, что тому надо. Попасть в машину. Петер спросил, чтобы что-то сказать, установить какой-то... человеческий контакт.
Ответа он не получил, но внезапно тот замер и оглянулся через плечо.
Внезапно потемнело. Черная стена покрылась туманом и задымилась. Метрах в двадцати по траве побежала медленная волна, приближающаяся к машине. Существо спрыгнуло с капота. Крик его теперь выражал не столько боль, сколько смертельный ужас. Петер посмотрел в зеркало — машина их больше не интересовала. Они убегали.
Только когда туман сгустился, Петер понял, что это за волна. Дождь. Сизые облака покрыли все небо. Стало темно, как поздним вечером. По крыше застрекотали дождевые капли.
Крика уже почти не слышно. Петер почесал голову. Теперь, по крайней мере, ясно, почему растет и не сохнет трава. Но почему эти обожженные создания так испугались? Казалось бы, дождь должен принести им желанную прохладу... почему они убегают?
Он завел двигатель и включил фары. Дождь усилился. Сквозь потоки воды на лобовом стекле почти ничего не видно. Петер включил стеклоочистители и сразу увидел то, что в плоском полумраке разглядеть было невозможно: тропа. Тропа начиналась у стены мрака и шла в том направлении, куда убежали эти обожженные, — то ли живые, то ли зомби.
Внезапно на стекле начала расплываться какая-то черная жижа, которая тут же испарялась, но при каждом ходе дворников появлялась вновь.
В машине запахло жженой резиной, и дворники начали почему-то работать со скрипом, как по сухому стеклу, хотя дождь лил стеной.
Что-то с этим дождем... что?
Он нажал кнопку, опустил боковое стекло и высунул руку. Несколько теплых капель упало на открытую ладонь. Он убрал руку и включил освещение салона.
О, черт...
Ладонь начала гореть. Никакого огня не видно, но жжет так, будто он держит ладонь над открытым пламенем. Ему даже почудился запах горелого мяса. Струйка дождя разбилась о раму окна и на лицо попали мелкие брызги — невыносимо загорелась щека. Он лихорадочно нажал кнопку — окно закрылось.
Теперь стало ясно происхождение черной жижи и почему так скрежещут дворники: резиновые накладки расплавились, остались только металлические рычаги. И уж само собой понятно, почему в панике убежали зомби.
Петер осмотрел руку. Боль немного утихла. Два небольших, но глубоких ожога, слабо попахивающих чем-то напоминающим ацетон.
А что бы произошло, если бы я подержал руку подольше?
Нетрудно догадаться. Достаточно посмотреть на дворники.
Петер повернулся, но в темноте никого не увидел. Может быть, эти несчастные вовсе и не хотели причинить ему вред? Скорее всего, они искали защиты, умоляли пустить их в машину.
Дождь, похоже, еще усилился. Капли стучали по крыше со скоростью барабанной дроби. Странно, то, что лилось с неба, никак не действовало на траву: она волновалась и гнулась, как под обычным дождем, но не горела и не плавилась.
Потому что трава принадлежит этому миру.
Но додумывать эту мысль он не стал. Внимание его привлек капот джипа. Он прищурился, опустил солнцезащитный козырек, чтобы избавиться от бликов внутреннего освещения. Нет, не показалось. Капот блестел, как масло в воде. Растворенный лак стекал на землю, и свет фар становился все тусклее — его заливала краска.
О, дьявол... Если этот дождь разъедает лак, то ему ничего не стоит растворить и металл. Сейчас он сидит в защищенном салоне, а через несколько минут окажется в кислотной ванне и станет похож на одного из этих людей-призраков, точно сбежавших из Помпеи.
Не время размышлять о своей горькой судьбе. В ту секунду, когда он запустил двигатель, об этом напомнила жгучая капля, проевшая панорамный люк и упавшая ему на шею. Он резко отпустил сцепление . Машина с заносом рванулась с места.
Шины! Выдержат ли шины?
Он отодвинулся в сторону — с люка продолжала капать ядовитая жидкость. Огляделся — чем прикрыть отверстие? Сунул руку в бардачок и достал полудециметровой толщины руководство.
Пока он возился, на него упала еще пара капель. Петер вскрикнул от боли, когда они проели сорочку и обожгли кожу. Переключил передачу и нажал педаль газа, одновременно прижимая толстый том к люку, который угрожающе прогнулся и может вот-вот лопнуть.
Петер не знал, куда едет. Единственное, что он мог сделать, — придерживаться тропы, которую пока еще видно в слабом свете фар. И молиться Богу, чтобы уцелели шины и лампы.
Какому Богу?
Бога здесь нет.
Держаться тропы. Только и остается — держаться тропы.
***
Стефан никогда не хотел быть начальником. Ему нравилось иметь свое дело, но командовать другими — увольте. В летние месяцы в его магазине работали, кроме него и Карины, еще пять-шесть человек, из них два-три школьника. С организацией работы проблем не было, а вот, к примеру, отчитать ребят, когда они бездельничают, ему было трудно и неприятно. Он охотно передоверял такие дела Карине.
А сейчас все складывалось так, что ему волей-неволей пришлось принять на себя роль босса. Майвор показала свои находки, и всех словно парализовало. Единственное конкретное предложение внесла Карина — вырыть яму для туалета. Надо экономить воду. Предложение-то она внесла, но никто даже пальцем не пошевелил. Никому не хотелось строить далеко идущие планы в этом мире. Лучше сохранять надежду — наверняка все разрешится в самом скором времени.
И Стефану пришлось сказать то, что другие знали и так.
— О’кей, — он звучно хлопнул в ладоши. — У нас нет ни малейшего представления, сколько мы здесь проторчим... — Он хотел добавить «может быть, нам суждено здесь и умереть», но вспомнил, что рядом стоит Эмиль, и изменил формулировку: — Может быть, долго. Надо исходить из этого.
Он занялся тем, что умел лучше всего, — передислокацией сил. Леннарт и Улоф расширят свои посевы, одну лопату дадут Эмилю и Карине — те начнут копать яму для отхожего места. Как только эти срочные работы будут выполнены, надо возобновить строительство башни на крыше кемпера — Стефану же удалось один раз дозвониться матери.
— А вы, Майвор... — он запнулся. Поначалу хотел предложить Майвор присмотреть за Изабеллой, но прочитал в ее глазах такое страстное желание помочь, что изменил план. —А вы, Майвор, посмотрите, что с Изабеллой, а потом продолжайте поиски. Вы по этой части гроссмейстер. Вдруг найдется что-то еще.
Удивительно — мрачное предположение, что им в скором времени отсюда не выбраться, произвело обратное действие. Все немного воспрянули духом и разбрелись выполнять свои поручения.
Фантомы так и стояли неподвижно посреди лагеря. Они словно бы влились в непременную обстановку. И все равно — Стефан старался не смотреть в их сторону. Обезвреженная бомба — все равно бомба. Взрывчатая начинка никуда не делась.
Он пошел было за монтировкой — надо же наконец разобрать оставшийся от палатки деревянный настил, но решил сначала оглядеться — куда пропал Петер?
Забрался на крышу и услышал лай. Повернулся и увидел бигля. Рядом с биглем, изящно перебирая лапками, бежала кошка. А в нескольких метрах позади шел Дональд.
Они уже совсем близко. Что за настроение у Дональда — видно без слов. Физиономия багровая, рука сжимает ремень винтовки на плече. Не просто зол — разъярен. Вот-вот хватит удар. Снял винтовку с плеча, взял в руки.
Стефан поторопился спуститься вниз. Но на второй ступеньке замер. За спиной у Дональда громоздились свинцовые тучи. За те пару секунд, что Стефан позволил себе промедлить, потемнел весь горизонт. Он быстро спустился с лесенки. Скрылся за кемпером и посмотрел в другую сторону. То же самое. Словно две гигантские волосатые руки приготовились заключить их в свои объятия.
***
Петер выехал из зоны кислотного дождя. Небо над ним вновь стало голубым, впереди маячила группа обожженных. Только сейчас он заметил, что по-прежнему судорожно прижимает руководство к панорамному люку. Он положил книгу инструкций на пассажирское сиденье — проедена почти насквозь.
Проезжая мимо бегущих, снизил скорость. Они увидели его и опять, как и четверть часа назад, побежали к машине, протягивая руки и что-то выкрикивая. Но как-то странно, невыразительно — можно в равной степени расценить и как просьбу о помощи, и как угрозу.
Жалкое зрелище. Выглядят как жертвы ядерного взрыва или колоссального пожара. Нет... сравнение, пожалуй, неуместно. Как будто сгорели только те части тела, которые не принимают участие в движении.
Петер перенес немало спортивных травм, а потом работал фитнес-тренером; кому, как не ему, знать анатомию и физиологию движения. Он хорошо помнил картинки из атласов — переплетения загадочным образом взаимодействующих мышц, сухожилий и связок. Люди... как их ни называй — люди, привидения, зомби, — бежавшие перед ним, напоминали эти картинки, хотя и были очень далеки от представленного в атласах совершенства. Некоторые мышцы обуглены, мощные связки бедер и ахилловы сухожилия выглядят как тоненькие шнурки, непонятно каким образом передающие усилие. Совершенно непостижимо, как они вообще могут двигаться, и тем более бегать.
Что они хотят? Почему протягивают руки? Голод или мольба о помощи? Останавливаться нельзя. В зеркале заднего вида нарастает черная туча, и единственная возможность — бегство. Подальше от этой разъедающей все на своем пути смерти.
Но куда?
Поле бесконечно.
Эта данность, раньше приносившая ему своего рода утешение, сейчас выглядела издевательством. Если поле и в самом деле бесконечно, остается только одно: гнать и гнать машину, пока не кончится бензин. А потом сидеть и ждать, когда тебя настигнет смертельный дождь.
Но... поле не бесконечно. Оно конечно. Оно кончается там, где начинается грозный, манящий мрак.
Он почесал шею и застонал — зацепил ногтем ранку. Почесал в другом месте. Надо постараться додумать эту мысль.
Если поле конечно, если у него есть конец, значит, оно должно иметь определенную форму. Какую? Горизонт, если присмотреться, слегка изогнут, похоже на вид из кабины самолета. Но как это понять? Находятся они на шаре или всего только на... наклонной плоскости?