— Я не знаю, кто я...
— Ты разве забыла? Ты — бурдюк крови под видом девочки.
Молли покачала головой.
— А может быть, и нет. Не знаю... я, наверное, ошиблась.
— Не понимаю.
Наступила долгая пауза. Петер ждал. Он просто не знал, что спрашивать.
— Нет... я что-то другое. Я еще совсем маленькой была... Я как эти... как Белые.
— Какие Белые?
— Те, что здесь были. Я их и в туннеле видела. И стала как они.
— Молли... я не понимаю, о чем ты. Я никаких Белых тут не видел. И какой еще туннель?
Впервые за все время Молли посмотрела ему в глаза, и он поразился: взгляд ее был полон совершенно недетской печали.
— Я знаю, что ты видишь, — сказала она. — А ты не знаешь, что вижу я.
Она отвела взгляд. Молли посмотрела на открытую дверь и мотнула головой.
— Мама теперь такая, как они.
По кишкам пополз слизистый, отвратительный страх. Петер вовсе не был уверен, что хочет продолжать этот разговор. Но преодолел себя, погладил живот, точно стараясь успокоить и умилостивить ужас, показать, что ничего такого — обычная кишечная колика.
— Как кто? Какие они?
— Те, которые едят таких, как я. Я не знала, что они существуют. Это очень страшно.
Петер встал, не отпуская руку от живота. В кишках все бурлило, точно какой-то рассерженный зверек старался выбраться наружу. Он подошел к Молли.
— Девочка моя любимая... — Он погладил ее по ножке. Молли скривила губы в усмешке, точно он сказал какую-то глупость или неудачно пошутил. — Я и в самом деле не понимаю, о чем ты... Как ты сказала? «Я знаю, что ты видишь». Что ты имела в виду?
Петер посмотрел на ее головку — когда-то он ее гладил и чувствовал под пальцами родничок, лоскут прочной кожи, прикрывающий мозг, — мозг, ставший для него неразрешимой и страшной загадкой. Его было охватило чувство отцовской нежности, но Молли посмотрела на него внимательно, и его начала бить дрожь.
Зверек в животе выпустил когти и начал рвать кишки. Лицо Молли внезапно изменилось. За ним и сквозь него начало проступать другое лицо, как при двойной экспозиции. Лицо его отца. Ее ярко-синие глаза смотрели на него ласково и невинно, но за ними пряталась другая пара глаз, карих, почти черных, сощуренных в припадке бешенства. Молли открыла свой ротик, который в то же время был ртом его отца, и раздельно произнесла:
— Даже Иисус побрезговал бы твоей вонючей дыркой.
Солнечное сплетение прошила болезненная судорога. Петер согнулся вдвое, сжал, как мог, ягодицы и рванул дверь в туалет. Еле успел спустить брюки, и его пронесло. Он зажал рот рукой, чтобы ко всему еще и не вырвало.
Даже Иисус побрезговал бы твоей вонючей дыркой.
Эти слова впечатались в память навсегда. Тот вечер, когда отец чуть не убил маму. Он никогда не рассказывал об этом даже Изабелле, не говоря уж о Молли. Он никогда и никому об этом не рассказывал.
Петер глубоко вдохнул носом, и от чудовищного зловония его опять чуть не вырвало.
Даже Иисус...
В дверь постучали. Тошнота сменилась паникой. За дверью стоит отец. С молотком в руках. И на этот раз его ничто не остановит, у него даже нет распятия, чтобы остановить последний, смертельный замах. И даже если бы было, здесь оно не имеет силы, потому что поле бесконечно. Потому что Бога здесь нет.
Петер вспомнил маленькое тельце, комочек пронзительного тепла, он вспомнил крольчонка Диего, которого Бог забрал к себе, вспомнил все удары, все горести жизни — и конечно же, жизнь эта так и должна закончиться. В вонючем сортире и в собственной блевотине...
— Папа? — голос Молли за дверью.
Петер проглотил слюну и выдохнул. Молли говорила, как всегда. Тонкий детский голосок, никаких рыкающих отцовских обертонов.
— Папа, я не виновата. Мама оставила меня в туннеле. Почему она это сделала?
Оказывается, можно дышать ртом, тогда рвотные позывы не так мучительны. Он глубоко вдохнул. Несколько раз. Подтерся. Встал — весь унитаз забрызган изнутри светло-коричневой жижей.
Вода. Надо беречь воду.
За каким чертом ее беречь? Он нажал на кнопку, но ничего не произошло. Бак с водой уцелел во время дождя, но воды нет. Вода кончилась. Что ж... еще одна приятная новость, в дополнение ко всему остальному.
Он закрыл крышку и вышел из туалета.
Молли сморщила носик. Петер поспешил закрыть дверь.
— Какой туннель?
— Где мы раньше жили. Когда я была маленькая.
— Брункебергский туннель?
— Я не знаю, как он называется.
— Изабелла оставила тебя в Брункебергском туннеле?
— Да. Надолго. Там было темно. Я не понимаю.
Петер устал качать головой.
— И я не понимаю.
Молли осмотрелась, словно видела кемпер впервые, и сжала губы в узенькую ленточку.
— Мы должны выкинуть мамины вещи.
Петер не видел причин протестовать. Молли пооткрывала все ящики гардероба, собрала одежду Изабеллы и бросила на разделочный стол.
Он, совершенно обессиленный кишечным взрывом, тяжело опустился на кровать и равнодушно наблюдал, как Молли достает откуда-то лохмотья модных журналов, как двумя пальцами берет оплывший под дождем лэптоп и швыряет его в мойку. Все это она проделала с брезгливостью и скрытым раздражением, как квартиросдатчица, прибирающая за насвинячившим постояльцем.
— Так лучше?
Молли покачала головой и показала на ящик под кроватью, с той стороны, где спала Изабелла.
— Это тоже.
Петер вытащил ящик — он был под матрацем и не пострадал от дождя.
Молли вывалила содержимое на пол. В основном видеодиски «ужастиков» — «Макабр», «Подопытная свинка», «Сербский фильм». Еще какие-то глянцевые журналы. Косметика, конфетные обертки, рекламная брошюра люкс-отеля в Дубае.
И маленькая шкатулка.
— А это что?
— Не знаю, — Петер пожал плечами. — Никогда раньше не видел.
Коробочка величиной с кубик Рубика. Черное дерево с золотым или под золото замысловатым орнаментом. Петер не настолько знаком с подробностями, чтобы определить, антиквариат это или рекламная подделка. Скорее антиквариат — на это указывает сложный и искусно выполненный механизм замка. Молли потрогала пальцем изящную задвижку, кнопку под ней и два крючочка. Глаза ее блеснули.
— Это мамина тайна.
Хотя Петер исчерпал все свои эмоциональные резервы, он почувствовал укол любопытства — и что будет, если нажать на кнопку? Что там, в этой шкатулке?
Пока он гадал, Молли, удерживая кнопку, отодвинула задвижку и открыла коробочку.
Петеру не было видно содержимое шкатулки, зато он видел, как среагировала Молли на «мамину тайну» — по щекам ее потекли самые обычные детские слезы. Петер нагнулся, чтобы рассмотреть содержимое, но Молли со стуком захлопнула шкатулку, вытерла слезы и зло посмотрела на отца. Издала звук, похожий на короткий лай маленькой собачонки, не столько передала, сколько швырнула коробку Петеру, бросилась к двери и выскочила из вагончика.
Надо было бы побежать за ней, но у Петера не было ни сил, ни желания. Он привстал было, но тут же опустился на матрас и открыл шкатулку.
Шкатулка была пуста.
Петер с трудом расправил затекшую спину и закрыл глаза.
***
— Стефан, надо промыть спину.
— Да, но вода...
— Вода у нас есть.
— В ограниченном количестве.
— Кончай. Иди сюда.
Стефан расстегнул пуговицы на сорочке. Малейшее движение причиняло боль, но он испытал и облегчение — опасения, что ткань рубашки сплавилась с кожей, не подтвердились.
Он начал осторожно, морщась и вскрикивая, стягивать рубашку.
— Папа, не надо! — Эмиль закрыл ладошками глаза и затряс головой.
Значит, вид у него жутковатый.
Стефан попробовал присесть на табуретку, но это причинило такую боль, что он сразу встал.
— Снимай все, — распорядилась Карина. — Надо промыть все тело.
Она налила воду в кувшин.
Стефан начал расстегивать брюки, и тут Эмиль не выдержал. Он схватил рысенка и пошел к двери.
— Никуда не уходи, — Карина нахмурилась. — Держись поблизости.
— Папа... спасибо, что ты спас моих зверей.
Карина посмотрела на спину Стефана и вздохнула.
— Так скверно? — спросил он.
— Я не знаю... откуда мне знать. Но боль наверняка адская. Давай попробуем, может, будет легче.
Должно быть, чувствительные рецепторы на спине сожжены, потому что Стефан ничего не почувствовал, кроме небольшой смены температуры.
— Так лучше?
— Да... намного.
— Надо промыть как следует. Сколько воды в баке? Двести литров?
— Что ты видела?
Карина замерла с кувшином в руке.
— Где? Что ты имеешь в виду?
— Когда ты смотрела на этих... четверых. Ты тогда сказала, что это долгая история. Я хочу послушать. Время у нас есть.
Карина двинулась к Стефану и начала поливать его спину, ягодицы, бедра.
— Это была другая жизнь... она к нам не имеет отношения.
Стефан подождал, пока она опорожнит кувшин. Карина опять двинулась к крану, но он крепко взял ее за руку.
— Карина... В этом месте я понял одну вещь. Не знать друг друга очень опасно. Опасно не понимать, о чем думают другие. Какой груз несут за спиной.
Карина вырвалась и пошла наполнять кувшин. Промолчала, но Стефан подметил, что слова его произвели на нее впечатление.
— Я ведь почти ничего о тебе не знаю... Восемь лет прошло между той танцплощадкой и нашей новой встречей. Восемь лет, Карина! Восемь лет твоей жизни, а я ничего про них не знаю. Эмиль убежал, и я могу тебе сказать... да ты и сама наверняка так думаешь. Мы, скорее всего, отсюда не выберемся. И я считаю вот что: мы не знаем друг друга, и это только увеличивает опасность. Может, самое время?
Карина слушала так внимательно, что вода начала переливаться за край кувшина. Она повернула кран и посмотрела на него так, что он понял: дошло.
— А ты его помнишь? Этот вечер на танцплощадке?
— Еще бы. Внезапно исполнилась мечта... Разве можно забыть такое?
Называлось это так: диско. Раньше были просто танцы у причала, а в те годы стало называться диско. Танцы у причала потому, что площадка была оборудована и молодежь развлекала местная группа «Соленые парни», а потом — диско.
Карина и ее городские приятели произносили это слово с иронией: «Ну что, махнем вечерком на диско?» И шли, конечно, потому что, кроме диско, идти было некуда.
Мать Карины умерла полгода назад, и отец погрузился в глубочайшую депрессию. Помимо всего прочего, забыл аннулировать контракт на аренду летнего домика, а весной было уже поздно. Поскольку платить все равно надо, они летом поехали на архипелаг.
И это было ошибкой. Каждый угол в доме, каждый кустик в саду был пропитан памятью о детстве, о любви, о маме, о светлых летних ночах. Карина и ее отец блуждали среди этих воспоминаний, как привидения. Ни он, ни она были не в силах вернуться к настоящему, попытаться заняться чем-то — тем, что называется просто, но чудовищно сложно в своей почти абсолютной неисполнимости: начать жизнь заново.
Карина ничего не делала, спала целыми днями.
Дома, в городе, она уже кое с кем познакомилась — новые приятели были старше и не имели никаких жизненных иллюзий. А здесь, в деревне, ее окружали друзья детства, и она среди них была признанным лидером. Если уж Карина решила пойти на деревенские танцульки, значит, все нормально, ничего зазорного в этом нет.
Начали с «ведьминой смеси»29. Слушали «Др. Альбан» и помирали со смеху. В пол-одиннадцатого явились на танцплощадку. Басовые удары Living in the prayer плыли над морем, и казалось, именно они нагоняют морщины на зеркальную поверхность залива. Несколько пар за тридцать танцевали, а у ограды сидел Стефан с банкой фанты в руке.
— Гляди, парень из магазина, — удивилась Камилла. — Держу пари, что у него в банке именно фанта.
Наверняка права, подумала тогда Карина. На Стефане были неприлично новые темно-синие джинсы и красная рубашка в мелкую клеточку, застегнутая почти под горло. В больших очках отражались дискотечные лампы, почему-то мигающие не в такт музыке.
— Кто-нибудь видит симпатичных? — спросила Черстин.
Карина пожала плечами.
— Симпатичных нет, а уроды есть, — Йенни кивнула в сторону Стефана.
— А что я буду иметь, если его сниму? — спросила Карина, сама не зная, что на нее нашло.
— Тысячу спенн!
— Десять тысяч! — крикнул кто-то под общий хохот.
Когда подруги поняли, что Карина не шутит, перешли к более реальным суммам. По пятьдесят крон на каждую — сто пятьдесят. Карина потребовала двести, и девушки согласились.
После смерти матери финансовые дела у Карины с отцом шли из рук вон плохо. Ей ополовинили пособие на образование, и двести крон для нее были деньгами. Естественно, подруги про это не знали. Все они были из обеспеченных семей и не сомневались, что Карина затеяла всю игру ради шутки.
Карина протолкнулась к Стефану.
— Привет! Что пьем?
Стефан молча протянул ей банку. К ее удивлению, у фанты оказался сильный привкус рома.
— А покрепче ничего нет? — спросила она, возвращая банку.
— Почему нет? Есть.
— Угостишь?
Стефан пожал плечами. Все шло даже лучше, чем она могла предположить. Он встал, и она пошла за ним, провожаемая восхищенными взглядами подруг.
У Стефана оказался тайник под полусгнившей деревянной плоскодонкой, лежавшей на берегу с незапамятных времен. Карина помнила эту развалину с раннего детства.
Стефан нагнулся и достал наполовину пустую бутылку «Бакарди».
Карина свистнула.
— Неплохо... и ты что, решил все это выпить сам?
— Почему? Этого хватит надолго.
— Погоди-ка, — Карина засмеялась. — У тебя, значит, припрятан пузырь рома, и ты из него помаленьку отхлебываешь?
— Когда есть повод.
— Ну ты даешь... Это только взрослые так делают.
— Да?
Он протянул Карине бутылку и опять полез под лодку. Карина тем временем отпила большой глоток, а когда появился Стефан с банкой фанты, отхлебнула еще раз и передала ему бутылку. Горло приятно обожгло, по всему телу, снизу вверх, прокатилась волна тепла. В голове зашумело, и она как сквозь вату услышала голос Стефана.
— А это? — он неуверенно протягивал ей банку с напитком.
— Нет-нет, спасибо, все в норме.
Карина оглянулась на танцплощадку. Оттуда доносились звуки Moonlight shadow.
— А ты танцуешь? — спросил Стефан.
— Нет... просто тусуюсь тут.
— Я хотел сказать...
— Я знаю, что ты хотел сказать. Иди сюда.
Она взяла его за грудь сорочки, привлекла к себе и впилась в его губы. Сунула язык ему в рот, и прошло несколько секунд, прежде чем он ответил. Карина закрыла глаза. Его поцелуй оказался неожиданно приятным. Губы мягкие, язык теплый и упругий.
В конце концов ткнулась носом в его очки.
Отлепила губы и слегка оттолкнула.
— Спасибо за выпивку, — повернулась и ушла.
Обогнула площадку по широкой дуге, чтобы не встречаться с подругами, но те все равно ее настигли. Камилла потрясла рукой со сжатым кулаком — победа! Карина еле удержалась, чтобы не залепить ей пощечину.
Пришлось вернуться. Стефан все время бросал на нее многозначительные взгляды, но она делала вид, что не обращает внимания. В течение вечера Карина еще несколько раз возвращалась к заброшенной лодке, так что в конце концов в бутылке почти ничего не осталось.
Она даже не заметила, как кончились танцы. Села на камень и уронила голову на колени. Музыка стихла, танцующие разошлись, и только полная луна над морем стала свидетельницей, как она сделала попытку встать и через два шага упала ничком, поранив локоть об острый камушек.
— О, черт, — она поискала, на что бы опереться, и наткнулась на протянутую руку.
— Пошли, — голос Стефана. — Я тебе помогу.
Он поднял ее и закинул ее руку себе на плечо.