Они шли так довольно долго, и в голове у Карины постепенно прояснялось.
— Не надо было так много пить.
— Не надо носить такие безобразные очки, — парировала Карина, и разговор угас.
Они шли по проселку довольно долго. Дома их оказались совсем близко друг от друга. Карина увидела свет в окне — отец не спал. Она остановилась. Рука ее по-прежнему лежала на шее у Стефана.
— Ты трахаться умеешь? — спросила она и почувствовала, как напряглись его плечи.
— В каком смысле?
— В прямом. Трахался когда-нибудь?
— Ну.
Карина вздохнула.
— У меня сил нет тебя учить, понял?
— Да... один раз.
— Тогда займемся?
— Сейчас?
Карина сняла руку с его шеи.
— Нет, не сейчас. Сначала пойдем к тебе домой. Но не чай пить или кофе, а трахаться. Немедленно, пока я не заснула. А потом я у тебя посплю. Годится?
У Стефана был свой флигель при довольно большом доме. Стены украшены фотографиями птиц. И еще странная картина... или как это назвать? Инсталляция? Разнообразные фрукты ловко собраны в фигуру старика.
Наверняка соврал, что уже трахался.
Без долгих разговоров Карина разделась догола и положила руку Стефану на лобок. Нормально. Размеры подходящие, и тонус хоть куда. Легла на спину и раздвинула ноги.
— Иди сюда. Не бойся, я лопаю таблетки.
Ничего особо хорошего не получилось — Стефан был чересчур робок. Если бы он хотя бы потискал ее, потрогал и поцеловал грудь, ягодицы, бедра — но он даже на это не решился.
Осторожные, почти неощутимые толчки. Карина украдкой рассматривала фруктового старика и никак не могла понять, что это — фотография или живопись. Через две минуты Стефан тихо застонал, и все было кончено.
Он лег рядом и погладил ее по голове.
— Я соврал. Это было в первый раз.
— Я так и подумала.
— Получилось плохо, да?
— Бывает лучше. Но неплохо. Для первого раза— неплохо.
— Хочешь покурить?
На какую-то секунду Карине показалось, что он имеет в виду... что у него что-то припасено. Нет, конечно. Он предлагал ей покурить. Видел, наверное, в кино — там все обязательно курят после секса. Сам он не курит, в комнате совершенно не пахнет табачным дымом... значит, это жертва с его стороны, чтобы ее умилостивить. Или компенсировать неудачу.
— Конечно, конечно... Передай мои брюки.
Она выудила из кармана смятый пакет «Мальборо» и зажигалку. Стефан поднял с пола пустую банку фанты и подал ей. Фанат фанты. Карина усмехнулась непроизнесенному каламбуру и закурила, стряхивая пепел в банку.
Стефан неуверенно гладил ее грудь, живот.
— Ты даже не знаешь, как давно о тебе мечтал, — он поднял на нее глаза. — Еще с тех пор, как начались эти...
— Ну да. Знаю.
— И вот на тебе... — Лоб его сморщился, и глаза подернулись влагой.
Еще этого не хватало.
Она не столько погладила, сколько похлопала его по щеке.
— Успокойся. Все нормально...
Если он разнюнится, тут же ухожу.
Стефан немного успокоился. Отвел глаза, положил руку на ее живот. Погладил и провел пальцем между ног. Легкий электрический разряд желания, но он, как ей показалось, не заметил.
— Я знаю, что это у тебя ну... так. Эпизод. Могу я что-то сделать, чтобы это было не так?
Карина посмотрела на Стефана. Без очков он выглядел вполне прилично, парень как парень. Но никакого влечения она не почувствовала, хотя ласки его были приятны. Но не более.
Она отрицательно покачала головой.
— Я хочу только сказать.... ты самая лучшая девушка из всех. Я каждое лето жду, когда ты приедешь. Только увидеть тебя... и еще раз: если я могу что-то сделать...
Карина затолкала окурок в отверстие банки и прижалась к нему потеснее.
— Сделать? Можешь. Продолжай делать то, что делаешь, я уж точно сразу не уйду.
На этот раз все было гораздо лучше, и Карина смотрела уже не на фруктового старца, а на Стефана.
Потом они долго лежали и разговаривали ни о чем. Стефан даже затянулся ее сигаретой и тут же закашлялся.
Рано утром она вылезла из окна и прошла через соседский участок, чтобы не рисоваться на дороге. А через неделю они с отцом уехали в город, и прошло восемь лет, прежде чем они увиделись снова.
Две сотни крон ушли на сигареты.
— Почему ты это сделала? — спросил Стефан. — Почему ты решила меня поцеловать?
Карина понятия не имеет, дает ли что-то обливание. Спина Стефана похожа на пиццу в духовке. Кое-где обнажились багрово-красные, блестящие мышцы, на коже в нескольких местах большие, с пятикроновую монету, волдыри. Разве так может выглядеть человеческая кожа? И он еще говорит что-то... не кричит от боли. Ее Стефан. Ее бедный Стефан.
— Ты мне чем-то понравился... такой... неприкаянный.
— Это правда?
— Да. Правда.
Хорошо, что он не может заглянуть ей в глаза.
Наверное, Стефан прав: в этом месте что-то скрывать просто-напросто опасно. Люди должны знать всю подноготную друг друга, иначе совершенно невозможно предсказать, что у кого на уме и во что это может вылиться. Но где бы они ни находились, еще опаснее нанести близкому человеку болезненную и долго не заживающую рану. Еще хуже, чем эта его спина.
Но Стефан почему-то не удовлетворился ее ответом.
— Мне это кажется очень странным, — сказал он тихо, кусая губы от боли. — Я имею в виду... кто была ты и кто был я.
— Стефан, — прервала его Карина и вылила на спину сразу почти весь кувшин. На какую-то секунду засомневалась — а может, стоит рассказать всю правду? Не совсем правду: пари заключили, скажем, не на двести крон, а на двадцать. Вроде бы дело было не в деньгах. На самом деле за двести крон она тогда была готова поцеловать бас-гитариста из группы «Соленые парни», похожего на смертельно уставшего поросенка.
Но такое вранье еще постыднее.
И, когда Стефан спросил еще раз, она закатала левый рукав и показала ему татуировку.
— Ты знаешь, что это?
— Символы бесконечности. Два символа бесконечности.
— Нет, это не символы бесконечности. — Она отошла налить еще кувшин.
Все что угодно. Я могу ему рассказать все, только не про этот продажный поцелуй.
Встала у него за спиной и начала рассказывать. Рассказала, откуда взялась эта татуировка, о своей жизни, о своей компании... — до того момента, как в последней попытке спасти свою жизнь поехала в Альвикен и позвонила в его дверь.
Она вылила на спину Стефана не меньше двадцати кувшинов воды.
Закончила рассказ, и наступило долгое молчание. В тишине услышала, как заработал автомобильный двигатель. И она не могла бы сказать, почему внезапно заледенела ее душа — от страха увидеть реакцию Стефана или от чего-то еще, — словно кто-то пронзил ее сердце ледяной сосулькой.
Она настолько увлеклась мазохистскими подробностями своего рассказа, что совершенно забыла...
— Эмиль... — помертвевшими губами прошептала Карина. — Где Эмиль?
***
— Пошли!
— Мне нельзя с тобой играть.
— Почему это?
Молли подошла поближе, и Эмиль прижал к животу рысенка Сабре, как щит. Глаза у нее заплаканы, на щеках—розовые воспаленные полоски. С первой же встречи Эмиль заметил странную вещь: Молли какая-то двойная, а в чем эта двойственность заключалась, понять он не мог. Как трансформеры, которые могли становиться то одними, то другими. И девочка, и не девочка.
А сейчас, со слезами на глазах, она не двойная. Девочка как девочка, особенно когда надувает губки и подмигивает Сабре.
— Симпатичный котенок.
— Это не котенок. Это рысенок.
— А как его зовут?
Эмиль не помнил, откуда он взял имя Сабре30, для рысенка имя вообще-то глуповатое.
— Его зовут Мегатрон.
— Как у трансформеров?
— Ну да.
— Здорово. У меня был львенок Симба.
— Как в «Короле Льве»?
— Ага. Но он остался дома. У меня и фильм есть.
— И у меня.
Эмиль переложил Сабре под мышку и подошел поближе.
— А ты знаешь «Звездные войны»?
— Немного знаю, — пожала плечами Молли.
Ему очень хотелось показать кому-то, пусть даже Молли. Она наверняка не представляет, насколько это круто, но, может, и она поймет. Не все, конечно, но немного поймет, поскольку немного знает «Звездные войны».
Он достал двух Дартов Молов из кармана, но оставил лазерные мечи, чтобы они не убежали куда-нибудь сражаться.
— Вот это да, — сказала Молли. — Можно посмотреть?
Эмиль протянул ей фигурки. Они явно произвели впечатление, но, к его разочарованию, Молли спросила:
— А кто это?
— Ты же сказала, что знаешь «Звездные войны»!
— Чуть-чуть. Это какие-то злодеи, да?
— Вот еще! Это же Дарт Мол!
Эмиль начал быстро рассказывать, кто такие Оби-ван Кеноби и Квай-гон-джинн. Молли слушала с широко открытыми глазами. А может, так даже и лучше, чем если бы она знала все в подробностях.
— Мы можем в него поиграть! — воскликнула Молли, когда он закончил свой рассказ.
— В Дарта Мола?
— Ну да! Пошли!
Эмиль не то чтобы забыл, что ему не разрешили играть с Молли. Он просто не понимал почему. А раз он не понимал почему, значит, запрет не так уж важен. Так бы сказал папа. Перед глазами вдруг возникла страшная папина спина, но картинка исчезла, когда Молли залезла под свой кемпер и сказала:
— Космические партизаны атакуют!
— Космическая империя наносит ответный удар. — Эмиль вздохнул, полез за ней и лег рядом на живот.
Она поставила фигурки Дарта Мола на траву перед кемпером и заставила их говорить что-то, не имеющее ни малейшего отношения к «Звездным войнам». Эмилю пришлось взять на себя командование, и она весело захохотала, когда он сказал басом:
— Фел из май эллай!31
— Подожди меня здесь, — сказала Молли. — Я принесу одну штуковину.
Она вылезла из-под вагончика и убежала. Эмиль повернулся на спину и ногой потрогал днище кемпера. Хорошо, что он подружился с Молли. В этом месте плохо — и страшно, и в то же время скучно. Лучше, когда у тебя есть друг. Хоть и девчонка.
Эмиль вылез наполовину из-под кемпера и начал двигать фигурки Дарта Мола, время от времени повторяя:
— Фел из май эллай!
И услышал короткий, с подвыванием звук стартера.
***
Молли знала, что она делает. Сто раз видела, как это делает папа. Ключ лежит на пассажирском сиденье, и его не надо никуда втыкать. Только нажать на тормоз.
Молли сползла с сиденья, чтобы достать до педали тормоза, нажала кнопку и улыбнулась, услышав глухое урчание мотора. Отпустила тормоз и нажала на педаль акселератора.
***
Петеру приснилось футбольное поле величиной с целый мир. Бесконечное зеленое поле, и по нему в определенном порядке передвигаются люди. Наверное, какая-то игра. Ни ворот, ни мяча — на первый взгляд в игре нет ни малейшего смысла. Если это вообще игра. Единственное, по чему можно догадаться, что в этом броуновском движении есть какая-то цель, — напряженные, сосредоточенные лица людей, бегущих, идущих или совершающих внезапные рывки. Как будто выигрыш или проигрыш в этой загадочной игре — не что иное как сама жизнь.
Логика сна непостижима. Петер наблюдает эту сцену словно с вертолета, и в то же время он — один из них, из этих людей на поле. Он знает, что должен бежать, и знает почему, но в словах это выразить невозможно. А когда он все же пытается сформулировать цель и задачу, тут же оказывается в темноте, пахнущей гелем для душа и дезинфицирующим средством.
В нем растет еще что-то, какое-то тело. И тело это — и ворота, и мяч, и весь смысл игры, но каким-то образом оно вовне поля, хотя поле — весь мир. Петер протягивает к этому телу руки, понимает, что хочет дотянуться до самого себя... и в ту же секунду просыпается от толчка. Кто-то его толкает.
Он открыл глаза. Никого нет, дернулся весь вагончик. Потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить: кемпер не просто дернулся. Он движется. Внезапно он испугался — посчитал, что Дональд решил проделать с ним тот же номер, что Петер проделал с ним. Потом кемпер слегка наклонился, будто переезжал через какое-то препятствие. Послышался сразу же замолкший отчаянный детский крик и хруст, как будто отломился сухой сук с дерева.
Кемпер прокатился еще несколько метров и остановился.
***
Эмиль не знал, что Петер успел закрепить кемпер на крюке машины, и, когда он услышал урчание мотора совсем рядом, удивился — никто никуда не собирался ехать. И уже собрался вынуть лазерные мечи и дать двум близнецам посражаться немного, как вагон двинулся с места.
Он успел только упереться руками в землю, чтобы попытаться выскочить из-под прицепа, но было поздно. Колесо прижало его рукав рубашки к земле, он не мог сдвинуться с места, и в следующее мгновение вся тяжесть жилого прицепа придавила Эмиля к земле.
Он откинул голову и успел увидеть перевернутый мир. Уши заложило — он уже не слышал, как хрустнула под колесами его маленькая грудная клетка. Боль от ломающихся ребер заглушила все звуки мира. Все тело пронзили синие молнии нестерпимой боли, рот заполнился жидкостью, и он знал — это кровь, и...
...я еще слишком маленький, чтобы умирать...
...и в гаснущем свете успел заметить птицу, он узнал ее по картинке — мухоловка.
Повернул голову и увидел, как она села на окружающий кемпинг забор и до того, как все погрузилось во мрак, успела пару раз покачать хвостиком, устраиваясь поудобнее.
***
В общей суете все забыли, что надо выкопать яму для отхожего места. Работу взяли на себя Леннарт с Улофом. Своими садовыми лопатами они начали ковыряться в пахнущей кровью земле. Оба копали с удовольствием — ни тому, ни другому не хотелось продолжать начатый разговор. Когда работаешь, темы для бесед ограничены.
— Какую глубину сделаем?
— Полметра пока хватит.
— Надо бы торф найти... или другую мульчу. Для засыпки.
— Хорошо бы...
— Но если опять пойдет дождь...
— Тогда и проблем никаких. Хана.
Они одновременно, как по команде, выпрямили затекшие спины. Яма, конечно, маловата для такого общества, но, как говорят, лиха беда начало. Появится необходимость, есть парни и помоложе.
— И как ты? — спросил Улоф и кивнул на свежевыкопанную яму. — Сразу захотелось по-большому?
— Не то чтобы сразу... Но, конечно, надо придумать какое-то укрытие.
— Да... курам на смех. В нашем-то положении. Леннарт внимательно посмотрел на Улофа.
— Это, знаешь, зависит, от настроения. От чувства юмора.
— А у тебя другое чувство юмора?
— Да нет... вообще-то, конечно. Курам на смех.
Яму выкопали метрах в двадцати от своего кемпера . Когда пошли обратно, заметили, что Молли проскользнула в черную «тойоту». Ничего особенного. Но что сразу привлекло их внимание — внезапно заработал мотор, и прицеп тронулся с места.
— Это Молли, что ли, рулит... — начал было Улоф. — Странно... О боже!
Увидели оба. Одновременно. Увидели руки Эмиля под прицепом, его голову, услышали хруст ломающихся ребер. Глаза мальчика закатились, изо рта фонтаном брызнула кровь.
Кемпер остановился. Леннарт и Улоф бросились к Эмилю, опустились на колени. В проеме двери показался Петер.
— Что это еще... — и он увидел голову Эмиля под прицепом, кровь на щеках и на лбу. Лицо Петера исказилось в мучительной гримасе, и он прошептал одно только слово: «Молли...»
Но шепот его никто не услышал за отчаянным криком Карины.
***
Четыре пары рук подняли Эмиля. Его отнесли в кемпер Стефана и осторожно положили на диван, стараясь, чтобы он лежал совершенно плоско — кто-то слышал, что так надо. На тот случай, если поврежден позвоночник.