Но, оказывается, вот что...
Этот взгляд... он смотрит на нее, как на только что прихлопнутое отвратительное насекомое, которое хочется поскорее выкинуть и вымыть руки.
Она встала с дивана и пошла к выходу. Дональд, не глядя на нее, направился в спальное отделение искать свои очки для чтения.
Полуслепая от слез, она открыла дверь и обернулась. Дональд стоял на кровати на коленях и рылся в какой-то картонной коробке. Подумать только — когда-то ее руки обнимали эту спину, в эту заросшую серой шерстью шею впивалась она ногтями в сладком тумане оргазма...
Она проглотила слезы. Открыла кухонный шкафчик, взяла запасной ключ от машины и, не слушая ворчания Дональда, который что-то там не мог найти, вышла из кемпера.
И замерла. Перед ней стоял Уилл Локхарт, облокотившись на дверцу багажника. Даже не облокотившись — он искал, на что опереться, чтобы не упасть. Ковбойская куртка с кожаной бахромой висит на опущенных, исхудавших плечах. Тяжелый револьверный пояс тянет его к земле. Дышит часто и неровно, вот-вот упадет. И глаза... глаза, с мольбой смотрящие на Майвор, это не глаза человека из Ларами. Это глаза до неузнаваемости постаревшего Джеймса Стюарта.
Джимми... О, Джимми.
Но даже в таком жалком состоянии глаза его, как всегда, излучают доброжелательность и наивную веру. Ее Джимми. Она подошла на пару шагов, и он протянул к ней руку и прошептал:
— Помоги мне, Майвор.
Майвор взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала.
— Конечно, Джимми. Все что захочешь.
Водитель из Майвор никудышный, это она слышала сто пятьдесят раз. Она получила права, когда ей было тридцать, — надо было отвозить и забирать детей из школы. Сдавала вождение пять раз, пока наконец инструктор с видимой неохотой не подписал ей лицензию. Не то чтобы она совершала какие-то грубые ошибки, но... никудышный водитель. Этим все сказано. Потом дети сами получили права, и Майвор садилась за руль очень редко, а после инцидента с въездом в гараж, обошедшегося в двадцать тысяч, и вовсе положила права на полку над кухонным вентилятором.
Она села на водительское кресло и тут же сообразила, что именно эту машину, этот огромный джип, она не водила никогда. Не сразу нашла замок зажигания, а когда нашла, никак не могла вставить ключ.
Майвор точно не знала, что она собирается делать, потому что не понимала, на каком она свете. Все, что говорил Дональд, с какой ненавистью и брезгливостью смотрел на нее... ее мир рухнул.
Она завела мотор и начала изучать рычаг передач. Первая, вторая. Задний ход.
Вовремя сказано доброе слово — и жизнь твоя начинается снова.
И что? В мире, куда они попали, никакие прописные истины, никакие мудрые изречения не действуют. Надо придумывать новые.
Дональд, должно быть, услышал звук мотора — вышел на откидное крыльцо вагончика с двумя пакетами в руках и спустился по лесенке. Значит, намеревается забрать все. что представляет хоть какую-то ценность, уехать и бросить ее здесь одну. Не особенно по-дружески.
Вовремя сказано доброе слово...
Майвор глянула в зеркальце над головой. Джимми Стюарт так и стоит, прислонившись к багажнику, и глаза его слезятся от старости и усталости. А на самом деле что реальнее? То, что человеку снится, или то, что он видит собственными глазами?
Какую скорость включать? Первую или задний ход?
Вовремя сказано доброе слово... оно и оказалось решающим. Она посмотрела вперед — Дональд стоит перед машиной и смотрит на нее с презрением и злобой. Она улыбнулась ему — может, придет в себя? Чего не наговоришь в горячке... Но он, судя по всему, воспринял ее улыбку как издевку.
— Вылазь из машины, грязная сучка!
Вот тебе и доброе слово. Она включила первую передачу и что есть силы нажала на педаль газа. Колеса коротко пробуксовали по траве, и две с половиной тонны металла, резины и пластмассы рвануло вперед. Дональд выронил пакеты. Удар пришелся ему в живот. Он упал на капот, и машина впечатала его в стенку кемпера. Майвор бросило вперед, полыхнул белый взрыв, и она потеряла сознание. А когда пришла в себя, удивилась: весь мир погрузился в молочно-белую мглу. И не сразу сообразила почему — сработала подушка безопасности и придавила ее к сиденью.
Она с трудом выпростала тело из-под тугой подушки. В ушах звенело. Чтобы не потерять равновесие, ухватилась за верхнюю кромку двери и вылезла из машины.
Ой, ой, ой, вот как бывает...
Дональд так и лежал на капоте. Лицо с невидящими глазами обращено к ней. Рот подергивается, точно он хочет что-то сказать. Спросить? Или покаяться?
Майвор почувствовала на себе взгляд и обернулась. Джимми Стюарт смотрел на нее с любовью, состраданием и немой мольбой. Потом перевел взгляд на Дональда.
— Да, — сказала она. — Я знаю. Но это не так легко, как тебе кажется.
Джимми был уже совсем рядом... Поднял руку и погладил ее по щеке. Майвор зажмурилась. Единственное утешение — во всем есть своя логика. Дональд сам не раз повторял. Она оставила Джимми стоять и поднялась в кемпер.
Собранные инструменты так и лежали в корзине. Достала топорик и взвесила в руке.
На счастье, Дональд еще не пришел в сознание. Это немного облегчает дело. Она подошла к машине. Его левая рука лежала на капоте, касаясь ветрового стекла.
— Ты сам много раз говорил, Дональд, что хотел бы оказаться на его месте. Так что... не обессудь. Все так, как и должно быть, или как?
И, не дожидаясь ответа, опустила топор. Из глубокой раны чуть выше запястья фонтаном ударила кровь. Рука запрыгала на капоте, как выброшенная на берег рыба. Майвор прижала локоть, тщательно прицелилась и нанесла второй удар.
Повернула руку так, чтобы кровь фонтанировала на траву.
— Иди сюда, — сказала она. — Иди сюда, Джимми.
*
Hej, hej, Monica, hej pa dig Monica.32
Надоедливый мотив протискивается сквозь сжатые губы. Даже не шепот, скорее неравномерно выдыхаемый воздух. Он стоит на лестнице и смотрит, как крошечные ножки Эмиля стоят, как на ходулях, на ступнях Карины, и она вышагивает с ним по кухне. Мягкий утренний свет, в доме пахнет кофе и хлебом, солнце отражается в полированном металле тостера.
Hej, hej...
Все пропало.
Пахнет не кофе, а железом; это запах дыхания Эмиля. Запах крови. В груди у него все хрипит и клокочет. Каждый вдох может быть последним.
Голова Эмиля лежит у него на коленях. Он не имеет права так думать! Ниточка жизни настолько тонка, что может оборваться даже от мысли.
Не имеет права, а думает. Эти два слова, как удары колокола, гудят в голове, медленно и ритмично — все пропало.
Все про-па-ло все про-па-ло все про-па-ло...
Вот он сидит со сожженной спиной и гладит по голове Эмиля, чья жизнь, как пламя свечи, может погаснуть от любого дуновения. Емкость души недостаточна; он даже не в силах думать о рассказе Карины, но и ее жизнь сломана.
Все пропало.
Устроенная жизнь, счастье, любовь — случайности. Короткие мгновения, когда по неведомой и счастливой прихоти сходятся элементы пазла, и тогда можно спускаться по лестнице и напевать: Hej, hej, Monica... но беда уже караулит за углом и только и ждет, чтобы отнять у тебя все, что казалось вечным и незыблемым. И все не так, как думалось, и изящные символы бесконечности на самом деле не символы бесконечной радости, а две восьмерки. Хайль Гитлер.
Ноги Эмиля ритмично вздрагивают. Правая, левая, правая, левая, он словно идет по невидимой дороге.
Стефан осторожно потрогал крестик у него на груди.
Не уходи, мой мальчик... умоляю, не уходи...
И опять то же воспоминание — Эмиль стоит на ступнях Карины и хохочет, когда она медленно и осторожно шагает вперед. Учится ходить. Всем людям сначала надо научиться ходить.
Тогда Стефан ухватился за столб лестницы и замер... надо всеми силами постараться запомнить это мгновение, сказал он себе. В лучах утреннего солнца танцуют пылинки, светится прядь волос на лбу у Карины, светлый пушок на голове у Эмиля — сейчас Карина нагнется и поцелует его в темечко.
Вот эта неровность под рукой Стефана, какая-то маленькая царапина, странно — в форме двух перекрещивающихся линий... и он внезапно понимает, что все это происходит с ним там и сейчас.
Как будто это старый семейный фильм, где ты тоже среди участников, и вдруг перспектива выкидывает загадочный номер, нечто вроде ленты Мёбиуса, и ты понимаешь, что ты там. Ты там, ты остановился на лестнице и смотришь на себя сегодняшнего, а сегодяшний ты с удивлением и робостью смотрит на себя же тогдашнего. И тот и другой — это ты. Не описанный в учебниках психиатрии феномен раздвоения личности, а абсолютная, хоть и холодящая душу, реальность.
Он еще раз погладил крестообразную царапину на лестничном столбе — столб покрыт кожей Эмиля. А у Эмиля кожа из лакированного бука.
— Кафи-и-и! — радостно пищит Эмиль из кухни, делая очередной шаг на ногах Карины.
Стефан с еретической дрожью внезапно осознал... даже не осознал, а прикоснулся к осознанию фундаментальной относительности мироздания — и отдернул руку от крестообразной царапины на столбе, от крестообразного знака на груди сына, и от обеих реальностей осталось одна-единственная мысль, как огненная надпись на вратах Вавилона.
Не уходи от меня. Продолжай идти. Продолжай идти, малыш.
***
Эмиль вновь поднялся на ноги и двинулся дальше своим балетным шагом, ставя ногу одну перед другой, чтобы не сбиться с узкой тропинки. Взрослые жарили сосиски на мангалах, играли в дарт или просто валялись в шезлонгах и гамаках. Дети постарше не отрывались от своих мобильников и планшетов. Никто не обращал на него внимания. Только маленькая девочка в ярко-красном купальном халатике — три годика, не больше. Она шагнула к нему так неуверенно, будто только что научилась ходить, и промычала что-то вроде «ху-му-му».
Эмиль остановился.
— Нельзя сосать большой палец, — наставительно сказал он.
— Ничего и не большой, — девчушка вынула изо рта обслюнявленный пальчик.
И в самом деле не большой, а указательный.
— Да... но указательный тоже нельзя.
Девочка осмотрела его с головы до ног.
— А что ты делаешь?
— Иду.
— Почему?
Эмиль остановился всего на несколько секунд, но грудь уже жгло.
— Потому что должен.
— Почему должен?
У Эмиля в детском саду тоже был такой — вечно спрашивал «зачем» и «почему», пока ему кто-то не объяснял — затем и потому, чтобы тебе было о чем спрашивать. Но сейчас Эмиль и сам охотно услышал бы ответ на этот вопрос — почему он должен идти?
— Потому что есть тропинка.
Девочка посмотрела на его ноги, заглянула за спину и сморщила нос.
— Никакой тропинки тут нет.
— Есть.
— Не-а.
Быстрыми шагами подошла женщина в цветастом платье и, даже не глянув на Эмиля, взяла девочку за руку и потянула за собой.
— Пойдем, Эльза.
Грудь жгло все сильней. Эмиль положил руку на сердце, погладил и зажмурился. На какую-то секунду ему показалось, что это не его пальцы. Большая рука, рука взрослого человека. Рука его отца...
Он открыл глаза. Нет, показалось. Что бы там ни говорила Эльза, она еще совсем маленькая. Тропа — вот она. Тянется через весь кемпинг и уходит в поле. Вон там, далеко, что-то поблескивает под солнцем. Наверное, там она и кончается.
Как только он двинулся с места, жжение сразу утихло. Очень приятно было почувствовать на груди папину руку... И странно — идти стало легче. Будто он не шагает сам, а стоит на чьих-то ногах, гораздо более сильных, и ему только остается приноровиться к шагам этих больших и сильных ног.
Продолжай идти, малыш.
Он идет.
***
Хозяин и Хозяйка куда-то уехали, а Бенни не взяли. Ничего страшного — Хозяин и Хозяйка теперь не самое важное. Кошка важнее. Пока они вместе, Бенни и Кошка, все идет так, как полагается. Но Бенни очень голоден. Он давно ничего не ел. В брюхе урчит, а это неприятно.
Бенни и Кошка бродят рядом и стараются понять, как обстоят дела. Те, от которых пахло пожаром, ушли, а без них вроде бы ничего опасного. Пахнущие пожаром исчезли, но то, что осталось, тоже пахнет, прямо сказать, не особенно.
Бенни тихонько заскулил. Кошка навострила уши и посмотрела ему в глаза. Бенни поскулил опять, постарался, чтобы вышло пожалобней. Я очень хочу есть. Люди иногда это понимают, а насчет кошек — неизвестно. Похоже, и кошки что-то соображают. Кошка особенным образом махнула хвостом и медленно повела головой. По дуге, как будто у нее устала шея. Бенни истолковал эти странные движения так: иди за мной.
Я уже неплохо понимаю кошачий язык, подумал он с гордостью.
Кошка направилась к своему прицепу, запрыгнула в дверь, моментально развернулась и высунула голову. Бенни остановился в нерешительности, но она издала звук «мр-р-р-р» — очевидное приглашение. Что еще может означать это «мр-р-р», кроме как «заходи, не бойся, я разрешаю»?
Он с опаской взбежал по лесенке и заглянул в вагончик. Кошка была права — Хозяева нисколько не рассердились на незваного гостя. Наоборот — погладили Бенни, потом погладили Кошку. Поговорили о чем-то между собой, и Бенни различил хорошо знакомое слово — «ЕДА».
Хозяева поставили на пол две миски и положили в них что-то из баночки. Очень похожа на ту, из которой давали еду Бенни, только нарисована не собака с длинными ушами, а малосимпатичная кошка. Понятно — еда для кошек. Откуда у них еда для собак, ведь у них же кошка. Бенни понюхал — не то. Пахнет неправильно. Чихнул — и Хозяева засмеялись.
Кошка ела неторопливо, потряхивая головой, словно взвешивая и оценивая то, что ей предстоит проглотить. Потом оторвалась от миски и посмотрела на него с недоумением. Ну ладно. Он осторожно взял кусочек, положил на пол, рассмотрел и снова взял. Не особенно вкусно, но есть можно. Он был очень голоден, настолько голоден, что съел все подчистую, вылизал миску, а когда хозяева дали добавку, съел и добавку.
Поев, Бенни и Кошка забрались под стол. Бенни лег на бок, а Кошка свернулась клубочком, прижалась к его животу и тут же начала вибрировать и мурлыкать. Звук довольно приятный, и Бенни пожалел, что он так не умеет.
Хозяева по очереди почесали Бенни за ухом и ласково с ним поговорили. Хорошие Хозяева у этой Кошки. Вот бы они теперь были и его Хозяева. Мало ли что — а вдруг Хозяин и Хозяйка не вернутся? Хорошо бы... А почему бы и нет? В этом странном мире все может быть.
***
— Вернись!
Вопли Дональда все дальше и все тише. Не успел он прийти в сознание, как на нее посыпались такие проклятия, что Майвор даже удивилась — она и предположить не могла, что у него есть в запасе подобная лексика. Она зажала уши и отвернулась, не стала смотреть, чем занимается Джимми.
И только когда они с Джимми пошли прочь, Дональд начал умолять ее вернуться. Призывал вспомнить проведенные вместе годы, как хорошо им было, как много он для нее сделал. Она уже готова была вернуться, но человек из Ларами протянул ей руку.
— Follow me, honey.
Как хорошо, что он сказал это по-английски. Внезапно все стало реальным и возможным. Майвор взяла его руку и пошла за ним. Ругательства стихли. Дональд повторял одно только слово: «Вернись, вернись...» Все тише и тише — не только из-за расстояния, с внезапным холодком поняла Майвор. Из-за кровопотери. Он истекает кровью.
Она никогда не думала, что способна сделать то, что сделала. И никогда бы не решилась, если бы ее внезапно не осенило: здесь нет Бога. Тихо и пусто. И надо выбирать — продолжать жить в этой пустоте или единственный раз в жизни попытаться воплотить в реальность многолетнюю мечту. Дать волю душе и телу.
Рядом с ней идет Уилл Локхарт. Тихо позвякивают шпоры, от него пахнет песком пустыни, солнцем и кожей. И немного лошадью. Она посмотрела ему в глаза и встретила взгляд добрых, честных и наивных голубых глаз.