Те неспешно заливали брюхи, прядая ушами и метя хвостами.
— Не привирай, — усмехнулся Палюд. — Просто они все еще дикие. Ты помысли, какую пользу обретем, коли их прикормим да к делу приставим, как собак. Силища-то немеряная, а у кобылок еще и норов подходящий. А из жеребцов-то только один ерепенится, но и тому укорот дать не долго. Ты давай-ка, кончай прохлаждаться. Вытаскивай их, пока не лопнули.
— А я тут припомнил, — похвастал Парвит, — как старый Благун нам еще по щенячьей поре о черных кочевниках сказки сказывал.
— Когда этот брехун ушел за кромку ты еще соплями умывался, — пренебрежительно отозвался Рагвит, вытягивая из реки доставшегося ему младшого жеребчика.
Тот вредничал и упирался всеми четырьмя копытами, угрожающе фыркая на двуногого.
— А ты так уже с сулицей по лесам бегал, — в тон ему поддразнил Парвит. — Еще бы: на целое лето старше!
— Так чего тебе наговорил Благун? — примирительно встрял промеж них Палюд. — Не таким уж и брехлом был старик. Отец его таким не считал, — укоризненно бросил он бьющемуся с жеребчиком Рагвиту. — Благун один вернулся, когда они с братьями рискнули сбегать на закат за горы. Боле десятка лет блукал неведомо где. Многого навидался.
— Так вот, — торжествующе продолжил Парвит, с легкостью выводя на берег свою кобылку. — За горами черные кочевники прозывают клюсей лошадями. И ловко на них ездят.
— И чего нам с того? — запыхавшись, проворчал победивший гривастого упрямца Рагвит.
— Так я вот тут подумал, — рассудительно предложил младший братишка, отирая рукавом кобылью морду. — Негоже новых друзей прозывать старым прозвищем. Клюсей мы прежде все сожрать норовили. Стало быть, они простыми скотами были, как те же коровы. А наши красавцы совсем иной образ приняли. Иль я чего мудрю?
— Ну, почему же? — одобрил его Палюд, любуясь своей кобылой, потянувшейся ему навстречу. — Они вон, какие умные. И смелые, не в пример прочей скотине. Пусть тоже станут иначе именоваться. Наши клюси вроде, как посвящение прошли. Стало быть, и прозвание их сменилось — не скотскому чета. Паверы сохранили сказку, будто наши предки когда-то давно оконь бегали. Так пусть будут кони — так тому и быть. А, Драговит?
— Тому и быть, — отозвался тот, оглаживая сильную шею своего жеребца. — Только я своему — коли уж другом его числю — имя дать вздумал. Пусть будет Гордец.
— Точно определил, — хмыкнул Парвит. — Зараза еще та. А моя красавица чистый цветок. Значит, быть ей Цветой. Хорошая моя… — заигрался он лаской с довольной чем-то кобылкой.
— А у моей белое пятно во лбу, — придирчиво разглядывал умиротворенную кобылу Палюд. — Станет Звезданкой, — похвалился он выдумкой. — Ну, а ты, Рагвит, что?
— Ястреб! — каркнул тот с вызовом, отпихиваясь от сменившего гнев на милость жеребца, что лез теперь к нему с поцелуями. — Отважен он и стремителен, как подлинный ястребок.
— Особо под мешком с солью, — съехидничал Парвит и ловко увернулся от летящего камня. — Гляди, братец, не свались, коли он взлететь надумает — башку расшибешь!
Отсмеявшись и навозившись с новыми любимцами вволю, парни порешили, что остатних кобылок поименуют те, кому, глядишь, они достанутся. А что такое возможно, ни один не сомневался. Было у них такое предчувствие, будто их малая семья еще разрастется — откуда такое? Звезды ли предрекли или… дух чудесный нагадал — поди разберись. Мара на их косые взгляды не отвечала, по обычаю увязнув в каких-то раздумьях. Видать, готовила им что-то новенькое, чему заранее радовались, как дети. Хотелось новых похождений и чудес. Мечталось.
Глава 4
Суд
Под тотемным столбом Рода Рыси на священных шкурах Недимир держал совет с гостями. В эту весну рыси принимали сватов из Родов Медведя и Орла, а женихов засылали в Рода Лисицы и Росомахи. Налаженным обычаем вожди медведей и орлов явились в назначенный день со своими паверами, лучшими охотниками и женихами, коих набралось под два десятка. Хотя невест из всех трех селищ рысей набралось чуть не вдвое меньше. Сватовство у рысей, как обычно, проходило шумно, задорно, с горячностью. Таких поединков, как здесь, пожалуй, нигде и не увидать. Потому и готовился Род Рыси к празднику с особым тщаньем, а тут такая беда, что неведомо, чем и дело-то кончится. Недимир, как хозяин селища, в коем чужими руками пролилась чужая кровь, имел право обвинять гостей и требовать великой виры, но он не торопился. Понимал: не реши он нынче все малой кровью, так завтра может грянуть великое неустройство. Понятное дело, медведи с орлами сойдутся грудь в грудь, но и другие в стороне не останутся. В каждом Роду жены и матери — дочери прочих родов. Эти не отмолчатся, и такой разлад пойдет на Великой реке, что впору расходиться по разные стороны и выискивать новые земли. А кто их ждет-то в тех землях? Кто будет рад чужакам? А и примут, так не скоро доверять станут. Случись что дурное, в первую очередь на пришлых укажут и перебьют. За ради покоя в своих пределах, а то и просто из жадности. Даривой — вождь Рода Медведей — старше Недимира на добрый десяток лет, и все преотлично понимает. Радей — вождь орлов — немногим младше, но тоже не промах. Да и павер его — Ягур — самый старший из своей братии и самый мудрый. Он своего вождя за полы придержит, коли у того обида над разумом вспрыгнет. Только не вспрыгнет — Недимир в том уверен.
Покосившись на Радея, он в очередной раз потер кисть левой руки, кою накануне некстати подломил. Рука ныла, а сердце невольно сжималось.
— Видаков звать, — постановил он после долгого молчания. — Мы трое своими глазами того не видали. А приговор выносить нам. Иль я не прав? — вопросил он, ни на кого не глядя.
— Прав, — буркнул Даривой, хмуро разглядывая пустую чашу перед собой.
Пока приговор не вынесут, не видать им ни меда, ни пьяной березовицы. А на сухую глотку и препираться-то скучно, не то, что судить. Всем и так известно: кто-кто, а вождь медведей за мир до последнего стоять будет. Десять раз по десять всех обойдет, коли случится такое, в морду насует, но до рассудка достучится. И никакой мед тому помехой не будет, чтоб их всех! Как нельзя боле походящий на первопредка-медведя Даривой постукивал громадными лапами по оттопыренным коленям, кои и поджать-то под себя толком не мог. Супил массивный лоб над раскидистыми жирными бровями и глубоко посаженными бесцветными глазами. Густые усы над широкой окладистой бородой шевелились, и всем чудилось: вот-вот бросится на них этот лешак.
— Я согласен, — холодно поддержал Радей. — Но просил бы призвать на суд Деснила. Уж не взыщи вождь, коли обидел невзначай, — он остро глянул на Недимира и умолк.
Кому-кому, а вождю рысей этот молодчик нравился. И умом острым, осмотрительным, и прямым взглядом серых глаз. И даже открытым красивым лицом, коим Радей сроду не кичился и баб не приваживал. Хотя многие бабенки задком перед молодым вождем покручивали.
— Обиды в том не вижу, — степенно ответствовал он. — И слово Деснила по сей день почитаю, да прибегаю в нужде.
Он не кривил душой, но сегодня предпочел бы не мешать в скорбное дело старика. Не собственной волей, а по его просьбе. Слово нарушать не хотелось, но Радей — потерпевшая сторона. Это его парень лежит в доме Ягатмы, готовясь уйти за кромку в Светлую Навь в неполные двадцать весен. Отказать орлам в просьбе — наполовину дело испортить. Он послал за наставником, сопроводив призыв извинениями и резонами. Тот уважил, явился. Его усадили не с прочими, а тут же на священные шкуры — втроем уговаривали. Заслышав о его приходе, к тотемному столбу ближе приступал народ. Первые охотники трех родов стояли вкруг вождей вразнобой плечом к плечу, не желая делиться, будто для начала распри.
— Отец, видал ли ты, как дело было? — склонил Радей голову с длинным русым хвостом, собранным, как принято у орлов, на макушке и прижатым к затылку охотничьей повязкой.
Он призвал — его и первый спрос. Все честь по чести.
— Не видал, — бесстрастно ответствовал Деснил.
— А слыхал ли? — старался не уронить себя пред старейшиной Белого народа Радей.
— Только о том, что случилось, — подчеркнул Деснил. — О том, как случилось, даже не слушал. Не привык опускаться до слухов. Мне в глаза видаков заглянуть надобно.
— Мудро, — буркнул Даривой, одобрительно качнув головой с длинным, приспущенным на медвежий лад хвостом и широко подбритыми висками.
— Что ж, будем звать виновника и видоков, — порешил Недимир, поглаживая ноющую руку в лубке. — Твой спрос, — кивнул он вождю Рода Орла. — С кого начнешь?
Тот нахмурился, что-то обдумал и приговорил:
— С видоков.
Глянув на Деснила, понял, что выбрал верно, и приосанился, довольный собой.
— Чьи видаки станут первыми? — продолжил по заведенному порядку Недимир.
— Медведи, — уверенно выбрал Радей, вновь удостоившись одобрения в глазах Деснила.
Оно и верно: для начала лучше услыхать рассказ виновной стороны, следом пострадавшей и дале непричастной. А уж затем преступника, что не должен знать о поведанном другими.
Видаков-медведей было двое — приятели жениха, схлестнувшегося за невесту с молодым орлом. Рослые, гордо носящие выбритые, как пристало охотникам, виски на долгогривых головах. По их словам, орел первым вызвал их товарища на честный бой. Но, не в общем кругу, как принято, а в потаенном месте подальше от придирчивых глаз старших. Дескать, те, страшась увечий, развернуться толком никогда не дают. На том и порешили. Только вот зачинщик-орел на забаву молодецкую вышел, ровно на бой смертный. Зол был до крайности, и желал, по всей видимости, не просто потягаться силой, а гнев утолить. Словно сердце имел на супротивника, а за что — не понять. Не видались они прежде нигде, и в том сомнений ни у кого нет — хоть кого спроси. Поначалу зачинщик злобу-то сдерживал и схватку вел честно. Шла та на равных, но затем медведь орла знатно приложил — тот не вдруг и поднялся. Медведь-то возьми да брякни, мол, чего тут еще возиться, когда всякому видать: кто тут молодец, а у кого, дескать, все еще сопли за пояс цепляются. Орел взъярился, подскочил к товарищу, выхватил у того из-за пояса нож, да на обидчика. Обида-то пустая — все так друг дружку поддразнивают. Известное дело: тебя обложили, так и ты обложи насмешника — никто тебе и слова поперек не скажет. А с ножом-то чего кидаться? Не по правилам то, не по справедливости. Медведю-то, конечно, и самому бы все спустить миром, до только гонора и у того полна башка. Тоже ножиком обзавелся и на орла. Пока товарищи обоих сообразили, что к чему, глядь, а дело сделано. Орел за пузо располосованное держится и наземь оседает. Вот так все и случилось при личном попустительстве видоков, и в том они ручаются.
Видаки-медведи отступили в сторону, и на суд привели троих видаков из орлов. Те повторили рассказ слово в слово. Недоумевали: чем их товарища так задел неведомый парень, что он с ума съехал и всякое понятие растерял? Дескать, прежде за своим товарищем подобного безрассудства не знавали. И даже, напротив: среди сверстников слыл он самым спокойным и рассудительным.
— Так ли? — переспросил у Радея Деснил.
— Все так, — уверенно подтвердил вождь Рода Орла. — Северко и в детстве было трудненько раззадорить. А как в годы вошел, так вовсе лед чистейший сделался. Оттого и имя свое получил. А потому доподлинно знать желаю, чем твой парень, — глянул он на Даривоя, — его оскорбить мог?
Он обернулся к вождям Рода Рыси за поддержкой. Деснил на его молчаливый призыв и бровью не повел, а Недимир подумал и не смолчал:
— Это и впрямь важно. Коли было нестерпимое оскорбление, так молодой медведь и вправду кругом виноват, — он поднял руку, останавливая поднимающийся гвалт медведей. — А коли оскорбление было зряшным, так вина ложится на обоих. Согласны?
Он поочередно оглядел обоих вождей, получив ответные кивки. А между тем толпа начала расступаться — первый охотник Рода Медведя Светогор вел на суд того, кто ожидал своей участи.
— Вот, — остановился он перед вождями, выталкивая вперед плечистого высокого парня.
С такими путаными волосами, словно его башкой по земле возили. Охотнику то не в честь. Лишь умирающим и преступникам распускают косы или хвосты.
— Стоян — сын моего друга. Стало быть, и с меня спрос немалый, — Светогор обвел всех нехорошим взглядом.
Слова его даром не пропали — слишком велика слава у первого охотника Рода Медведя. И его слово не последним окажется на суде — то всем понятно, и многим от того стало не по себе.
— Говори, — сдерживая раздражение, дозволил Радей.
Но, преступник поведал лишь то, что уже и так слыхали. Оскорбление? С чего, когда он бешеного орла впервые только тут, в селище рысей и увидал. Да и до вызова один на один не сталкивался. Понятно: сейчас орел не в себе, умирает, но коли б мог, подтвердил бы. И в том он — Стоян ручается. И братья его подтвердят, что для лжи какой или напраслины он в жизни рта не раскрывал. Недимир не сводил глаз с Деснила и не стыдился того: ни у него, ни у прочих вождей толка не выходит. Северко бы расспросить, да никак.
— Пустите! — разрезал толпу звонкий юношеский голос. — Да пустите же!
И к тотемному столбу вывалился раскрасневшийся внук Деснила — Зван. Получил дозволение и ступил на священные шкуры. Склонился к своему вождю и что-то быстро зашептал. Встрять в разбирательство — это нужно принести особую весть. Потому тишина пала на сборище. А брови Недимира поползли вверх. Он задумчиво потер больную руку, кивнул Звану и повелел:
— Зови, — проводил глазами исчезающего за спинами парня и оглядел людей: — У нас новое дело. Вернулся Драговит с братьями… и с Палюдом.
— И что с того? — зло выкрикнул кто-то.
— Вот сейчас и посмотрим! — грозно пообещал Недимир в сторону крикуна.
Ожидание не затянулось. Развернувшиеся в сторону далекого топота головы издали первые вопли. Толпа заколыхалась, кое-где раздались возгласы восхищения: молодые, мужские. К месту сборища неторопливой рысцой приближались четыре клюси. На их спинах устало, но прямой спиной восседали те, о ком возвестил посыльный. Те, кого никто и не ждал, явились в родное селище, вызвав восторг даже у недоброжелателей. Но, понимая это, вели себя с подобающей скромностью. Легко соскочив на землю, повели своих скакунов за ремни. Приткнулись к крайнему от места родовых сборищ дереву, где младшие остались приглядывать. А двое старших протиснулись к вождям.
— Мы не ко времени? — с покорством осведомился Палюд у отца. — Похоже, не свадьба здесь нынче, а судилище какое — не иначе.
— Вождь, — заявил Драговит, — повеление твое исполнено. Клюси пойманы и укрощены, как это у черных кочевников принято. Их же обычаем мы поименовали животин конями, дабы отличать их от диких клюсей. Думали отчет тебе дать. Но, коли велишь, мы уйдем к себе. Там станем дожидаться твоего слова и совета, как быть с ними дале.
Повеления насчет коней не было, и не могло быть — братья и сами не знали, что так получится. Но, по совету Мары Драговит прилюдно показал, что без ведома вождя рысей даже отщепенцы шагу не ступят. Недимир оценил его вежество и благосклонно кивнул:
— Вас никто не гонит, — увидал краем глаза недовольство на неких рожах, поморщился и веско прибавил: — Покуда вы дети Рода Рыси… Что это с ней? — перебил он сам себя, уставившись на Мару, висящую за спиной старшего брата.
Люди охали, ахали и гудели растревоженными пчелами. Виданное ли дело: девке едва три лета стукнуло, а на вид вдвое больше. И глаза у ней черней ночного неба, а взгляд таков, что режет почище ножа. Деснил благосклонно улыбнулся уставившейся на него Маре и поманил:
— Поди-ка сюда, краса. Ишь как расцвела-то!
Едва присев промеж Деснила с Недимиром, Мара вытянулась и замерла, глядя прямо перед собой. Старик лопотал что-то ласковое, но как-то невнятно. Словно, кого слушая, а говоря впустую, промежду прочим. Да и Недимир застыл: сначала, вроде как, растерявшись, а после все боле зло щурясь. И вид при этом имел такой, будто сбирается с силами и вот-вот кому-то как!.. Наконец, будто очнувшись, он набычился и грозно заговорил, медленно поводя глазами по затаившемуся народу: