– Но все-таки каким образом такой мощный линкор, который, как я понимаю, способен противостоять…
– Одна из ракет попала в главную энергетическую магистраль. «Патрокл» потерял тягу и упал на планету. Я сказал об этом в самом начале конференции. Еще вопросы?
– Скажите, – послышался чей-то голос, – а текущая оборона Земли? Что она из себя представляет? Хотелось бы все-таки быть уверенным, что она чуть более эффективна, чем оборонная система «Патрокла».
Конференц-зал задрожал, как во время подземных толчков. Виктор перехватил суазор другой рукой и прибавил громкость.
– Любой корабль без земного опознавательного кода будет уничтожен еще на расстоянии в миллионы километров от Земли. Это гораздо больше, чем предельная дальность самых современных стратегических ракет. А произошедшее на Венере – трагедия. Мы не планировали военную операцию, это была миротворческая миссия. Если бы мы планировали военную операцию, исход был бы совершенно иным.
– Любой корабль? – спросил журналист, и камера на секунду переключилась на него. – Вы же говорили, что корабль всего один?
– Текущая оборона способна выдержать любое нападение, сколько бы ни было кораблей.
– А этот опознавательный сигнал? Его невозможно подделать?
– Нет, – сказал командующий.
– А если корабль будет захвачен? Например, произойдет то же самое, что с «Тереем»?
Командующий нахмурился; его лицо впервые за всю трансляцию стало выражать эмоции.
– Захват гражданского корабля ничего не даст. Помимо всего прочего, есть также и защита нейроинтерфейсов. К настоящему времени внедрена новая система мнемонического кодирования, которую даже теоретически невозможно сломать. Все корабли, совершающие межпланетные рейсы, сейчас используют эту систему.
– Не могли бы вы чуть подробнее рассказать о новой системе защиты? – раздался женский голос. – Каким именно образом она работает?
– Система защиты не допускает использование терминалов нейроинтерфейса неавторизованными операторами. Сам оператор также не может выдать этот код. Пока я не могу предоставить вам других деталей.
– Скажите, – спросила журналистка, – насколько мы можем быть уверены в надежности этих систем? На Венере, к примеру, есть известный институт развития нейроинтерфейса, где проводилось много исследований. Не окажется ли так, что они с легкостью сломают вашу новую систему защиты? Вы ведь уже допустили ошибки на Венере. А сейчас на кону судьба всей Земли.
Командующий ответил не сразу. Мы с Виктором удивленно переглянулись.
– Мы ответим за совершенные ошибки, – сказал он. – В ближайшие дни нами будет сделан ряд заявлений, однако это не является целью настоящей конференции. Что касается новых систем защиты, то в них ошибок быть не может. К тому же мы усиливаем патрули – в ближайшее время более десяти крейсеров начнут курсировать по стандартным маршрутам грузовых и пассажирских рейсов. Мы не оставим гражданские корабли без защиты.
– Извините! – крикнул кто-то. – Вы собираетесь подавать в отставку?
– Пока я не могу ответить на этот вопрос. В ближайшие дни будет проведена новая конференция.
– Как вы сами оцениваете произошедшее на Венере? Вы думаете, эту трагедию можно было предотвратить? Насколько вообще было необходимо военное вмешательство?
– Военного вмешательства не было. Но вмешательство было необходимо. Сепаратисты показали свое истинное лицо. Земля и раньше находилась под угрозой, просто никто не задумывался об этом. А сейчас мы подготовлены и вооружены – и сделаем все, чтобы защитить наших граждан.
– Скажите, командующий…
53
По одним каналам утверждали, что сепаратисты собирают для вторжения на Землю огромный флот, по другим – что произошедшее на Венере было тщательно спланированной операцией, а «Патроклом» намеренно пожертвовали, прикрыв таким образом массированный ядерный удар.
Я отписался от всех новостных программ.
Жизнь стремительно преобразилась. Несмотря на уверения военных, я по-прежнему ждал, когда в небе появятся корабли. Я был как больной, которому объявили, что жить ему осталось несколько дней.
Я меньше общался с Виктором. Я не читал новостей. Я не ездил в старую квартиру, где умерла мать. У меня была Лида, и мне казалось – нет, я был уверен, – в те дни она чувствовала себя так же, как я. Мы старались ценить то, что у нас было, и почти каждый вечер после занятий проводили вместе.
В институте объявили негласный запрет на любые спекуляции о трагедии на Венере. Преподаватели на лекциях не спешили радовать нас глубокомысленными теориями, в соцветии почти никто не писал о войне, и даже Соколовский стал, как в прежние времена, придерживаться программы курса.
Лишь однажды он позволил себе отвлечься.
– Всем нам нелегко, – сказал он в начале лекции о колонизации Венеры. – И я понимаю, что мой предмет ввиду недавних событий привлекает немало внимания. У меня не было раньше возможности сказать вам об этом, но сегодня я отниму минутку от лекции…
Соколовский встал перед учительским столом, вытянувшись и расправив плечи, глядя невидящим взглядом куда-то вдаль – прямо как командующий соединенным флотом на той пресс-конференции, запись которой разлетелась по всей сети.
– Я очень рад, – продолжал Соколовский, – что последнее время в соцветии почти не было слухов и провокаций, но иногда все-таки приходится читать от собственных же студентов такое, – Соколовский вздохнул и покачал головой, – что становится стыдно – стыдно! – повторил он громче, – называть себя профессором этого института.
Я сидел рядом с Лидой – на последнем ряду в поточной, – и она невольно потянулась к суазору, желая, наверное, проверить, какие же публикации в ленте так расстроили старика.
– Произошедшее на Венере, – говорил Соколовский, – это трагедия невиданного до сих пор масштаба. Жители Венеры – не враги, не противник. – Соколовский с видимым отвращением выговорил последнее слово. – Это наши сограждане, такие же люди, как мы. Я уже не говорю о том, что почти два миллиона человек на Венере – граждане Земли, чьи-то родственники, жены, мужья или дети, которые теперь не могут вернуться домой.
Лида нервно теребила край экрана суазора, но не решалась открыть соцветие.
– В связи с этим, – Соколовский повернулся к аудитории спиной, как подсудимый, который не хочет слушать выносимый ему приговор, – становится так жутко, когда понимаешь, что некоторые из вас всерьез верят в эти чудовищные провокации, всерьез считают, что правительство санкционировало ядерный удар по планете, где живет полмиллиарда человек.
Соколовский окинул взглядом затихших студентов и сложил как при молитве руки.
– Это просто неприемлемо, – говорил он. – Это ставит под сомнение все, что мы когда-либо…
Лида наконец открыла суазор.
Она коснулась экрана пальцами, быстро пролистала последние сообщения и – замерла. Рука ее застыла над суазором, а глаза испуганно расширились.
После занятий Лида была неразговорчива.
Она отказалась сходить со мной в кафе, сославшись на невнятные дела, но я вызвался проводить ее домой. Мы молча дошли до станции, дождались поезда и все так же молчали, сидя рядом в летящем над городом маглеве. Я хотел спросить, что ее так заботит, но сам боялся услышать ответ.
– Не стоило тебе со мной ехать, – сказала Лида, когда мы вышли из маглева. – Возвращаться придется в самый час пик, еще неизвестно, когда до дома доедешь.
– Неважно.
– Я правда не могу сегодня. Встретимся завтра. Хочешь, можем сходить в этот твой любимый звездный театр, хотя мы, наверное, там уже все программы пересмотрели.
– Мне казалось, он твой любимый.
Мы спустились с эстакады и остановились у пешеходного перехода. Горел красный. Я вспомнил, как бежал по этой улице с букетом цветов, будучи уверенным в том, что у нас остались считаные секунды перед тем, как планету накроет облако огня.
Я посмотрел на небо. Было еще солнечно, но над городом сгущались низкие кучевые облака. Вечером обещали дождь.
– Что-то не так? – спросил я.
Лида покачала головой.
– Нет, все так. Я просто подумала…
– О том, о чем стараешься не думать?
– Да.
Загорелся зеленый, и мы зашагали через перекресток, подгоняемые командным голосом светофора.
– Думай не думай, а ничего не изменится, – сказала Лида. – Ты вот сам думал…
Она не договорила.
– Ты знаешь, – сказал я, – наверное, я последнее время стараюсь, как и ты… Мы вместе, мы вместе учимся на технологическом. Что нам еще нужно? К тому же скоро сессия – самый лучший способ прочистить себе мозги.
Лида рассмеялась.
– Кстати, твой друг…
– Витя?
– Да, он мне сказал, что ходят слухи… Вроде как кто-то что-то подслушал или узнал через знакомого…
– В общем, как обычно.
– Ага. Короче, он говорил, что исключений в этом году не будет, всех постараются вытянуть, разрешат неограниченное количество пересдач и все такое прочее.
– Похоже, они обходятся с нами, как с больными.
– Но ведь, – Лида коснулась волос и словно прикрылась от меня ладонью, – ведь в каком-то смысле мы и правда больны.
– В каком-то смысле?
– А ты думал, что будет после выпуска? Просто представь на секунду. Станет только хуже. Ничего так просто не исправится. И даже те, кто все-таки получит назначения…
– Мир никогда не будет прежним, – закончил я вместо нее. – Ты говорила.
– Но ведь это правда.
– Все меняется, – сказал я. – Каждый день. Откуда мы знаем, что будет через три года? Три года сейчас – это…
– Целая жизнь, – сказала Лида.
– Целая жизнь, – сказал я.
Мы подходили к ее дому. Я посмотрел на небо.
– Ты тоже, – вдруг спросила Лида, – ты тоже ждешь, когда они прилетят?
– На самом деле я верю тому, что говорят военные, – соврал я. – Оборона планеты, полная безопасность. Но это просто сильнее меня… Знаешь, – я взял Лиду за руку, – мне однажды приснилось…
На мгновение все вокруг потускнело – над нами пронеслась громадная тень скоростного поезда и стремительно скрылась за поворотом.
Лида остановилась, убрала волосы со лба и поцеловала меня в губы.
– Не говори, – прошептала она.
Я не сказал.
На следующий день мы пошли в звездный театр и смотрели, как под громадным куполом образуется черная дыра. Планеты, солнца, созвездия превращались в пыль, исчезая в этой разверстой бездне. Сгинула целая галактика, погасли под куполом последние огни – над нами повисла давящая темнота.
Когда мы вышли из театра, Лида взяла меня под руку, прильнула ко мне и тихо, почти шепотом произнесла:
– Давай больше не будем ходить сюда.
52
Близилась сессия, финальные экзамены второго курса, а вслед за ними и долгие каникулы, а я все не решался предложить Лиде съездить куда-нибудь вместе летом. Она так и не познакомила меня с родителями – в тот день, когда я приехал к ней с цветами, она была одна – и с тех пор не приглашала к себе домой. Мы ходили вместе в кино, ездили за город, чтобы прогуляться по берегу реки, но иногда мне казалось, что Лида стесняется меня.
В первый день лета мы отправились за город на машине – на пустынный пляж, неподалеку от того места, где мы когда-то смотрели, как «Патрокл» встает на высокую орбиту Земли.
По радио рассказывали о вооруженном столкновении с сепаратистами – вдали от Венеры, в нейтральном космосе, как теперь повадились говорить. Правительство не настаивало на прежней версии – что у сепаратистов есть только один научно-исследовательский корабль, – однако никакой новой информации нам тоже не сообщали.
– Не представляю, как так можно! – вспылила Лида, с ненавистью уставившись на хрипящий приемник. – Уж лучше, как раньше, когда писали все кому не лень. Нам ведь ничего толком не говорят! Быть может, там давно уже…
– Лучше и правда об этом не думать, – сказал я.
– У тебя получается? – спросила Лида.
Я выключил приемник, перестроился в скоростной ряд и активировал круизный режим. Машина бесшумно неслась по удивительно пустой многополосной автостраде. Блуждающая электронная тень на лобовом стекле пыталась поймать утренние лучи, которые иногда все же пробивались сквозь солнцезащитную дымку и слепили глаза.
– Родители хотят, чтобы я перевелась, – сказала Лида.
– Как?
Я вздрогнул. Солнце засветило в глаза. Лида молчала, отвернувшись.
– Куда? Перевестись куда?
– Я пока не знаю. Не знаю, хочу ли. Но мне самой становится страшно. Я раньше так мечтала об этом. Другие планеты, космические корабли. Но сейчас…
– Слушай, – начал я, – эта война… Она не может так просто заставить нас отказаться…
– Может. И заставит. Ты и сам об этом прекрасно знаешь. Радио можно выключить, но это ничего не изменит.
Я не знал, что сказать. Солнце ненадолго скрылось за высокими соснами на обочине дороги, а потом засветило вновь, и ветровое стекло на мгновение стало темным.
– Когда? – спросил я. – Со следующего курса?
– Не знаю. Пока не знаю. Еще ничего не решено.
– Но… – мне было тяжело дышать, – ты действительно сама этого хочешь? Я понимаю тебя, мне тоже страшно. Да и мне мама предлагала перевестись. Но родители не могут… они не имеют права решать за нас. Здесь все зависит только от тебя.
Лида молчала.
Я проехал нужный поворот, но не стал разворачиваться. Машина летела по пустой автостраде, радио не работало, заряда батарей хватило бы еще на сотни километров. Я подумал, что хотел бы просто уехать вместе с Лидой подальше от города, от института, от своей пустующей квартиры и звездного театра – и никогда, никогда не возвращаться назад.
– Но мы ведь будем встречаться? – спросил я.
Лида посмотрела на меня и улыбнулась.
– Почему так происходит? – спросил я.
– Как? – не поняла Лида.
– Что-то постоянно разводит нас. Стоит мне лишь немного приблизиться, и ты отдаляешься от меня, будто бы нам…
И тут же все стало ясным и ярким – как солнечный свет, который не могли остановить жидкие кристаллы на стеклах.
– Я переведусь с тобой, – сказал я.
Лида замерла в кресле – можно было подумать, что ее испугали мои слова.
– Я переведусь с тобой! – с жаром повторил я. – Куда бы ты ни пошла. Есть вещи… – я опять задыхался от волнения, – …есть вещи, которые куда важнее, чем все эти глупые мечты. К тому же ты была права, когда говорила… Мир изменился. Звезды стали другими. Помнишь, раньше мы ездили за город вечером, чтобы посмотреть на небо? А сейчас мы поехали утром, чтобы успеть вернуться затемно, потому что всякий раз, когда я смотрю на небо, я вижу…
– Смерть, – сказала Лида.
Я проехал еще сотню километров, пока наконец не встал на обочине рядом с заросшей тиной заводью, через которую был перекинут хлипкий деревянный мост.
Мы вышли из машины.
– Тут довольно мило, – сказала Лида.
– Да, – согласился я.
– А как далеко мы от Москвы?
– Километров двести где-то. Если сейчас поедем обратно, то успеем вернуться еще до обеда.
– Но я пока не хочу уезжать.
– Я тоже, – сказал я и обнял Лиду за плечи.
Пахло сыростью и болотом. Деревянные доски под нами скрипели и прогибались.
– Ты серьезно?
Лида перегнулась через хлипкие перила; она улыбалась, глядя, как покачиваются на ветру кувшинки.
– По поводу перевода? Да, серьезно. Я не хочу оставаться в технологическом без тебя.
– Мы ведь все равно будем встречаться. Даже если я переведусь.
– Я не хочу просто встречаться. Я хочу видеть тебя каждый день. Я хочу быть с тобой.
Лида повернулась ко мне.
– Спасибо, – сказала она.
И заплакала.
– Я никогда себе не прощу, – голос у Лиды дрожал, – никогда не прощу, если из-за меня ты откажешься от мечты.
– А я никогда себе не прощу, если потеряю тебя из-за этой дурацкой работы. Я знаю, чего я хочу.
Мы не вернулись в город к обеду.
Когда мы ехали обратно, уже смеркалось и на небе, в сгущающейся темноте, загорались первые звезды.