Потом была секция кендо, где старшие ученики — сэмпаи — заставляли Чи стирать спортивные куртки, и Чи приволакивала домой огромные тёмные тюки…
Затем были новые неприятности со школьной причёской. Дочь становилась скрытной, постоянно ходила сонная, надолго пряталась в своей комнате и хранила кипы журналов, посвящённых комиксам и аниме. У неё появились друзья в Акихабара — районе странных кафе и клубов. В подарок на окончание средней школы Чи попросила стеклянный шкаф, отец согласился, и через год шкаф был набит битком: фигурки персонажей аниме, футболки со странными рисунками, наклейки, брелоки…
— Зачем тебе столько, Чи?
— Это ведь из «КК», мама. Я очень устала в школе. Можно, я посплю? Не буди меня, пожалуйста.
Мори оку-сан хмурилась, но причуда дочери под названием «отаку» — увлечённый анимешник — была не единственной проблемой. Она закрывала дверь в пёструю комнату, полную плакатов, и возвращалась в свой мир, где то и дело не ладилось с подругами, коллегами и мужем.
Спасали антидепрессанты. После них очень хотелось спать, зато сны уносили на далёкую родину, в маленький Хеб на границе Чехии и Германии…
***
— После этих таблеток мне всегда снился мой рыбак, — мечтательно произнесла Чи, вычерчивая в воздухе невидимый узор. — Во сне всё очень красиво. И в экранизации тоже «КК» — тоже. Коморэби — это лучи солнца сквозь листву деревьев. А когараси — холодный ветер, предвещающий зиму. Представляешь? Иногда мы встречались с ним летом, но чаще — поздней осенью, когда уже прохладно, и десять тысяч листьев спускаются по воде…
Чихэро пододвинула к себе кружку с чёрным чаем и сделала осторожный глоток.
— С кем?
— С ним. С сыном рыбака.
— Это же выдуманный персонаж?
— И что мешает ему существовать в моих снах?
Миша умолк. Действительно…
— Мама очень переживала, не знала, куда деваются таблетки. А потом начала подозревать, мне кажется. Но ничего не сказала. Я продолжала брать их, а она как-то смогла доказать врачу, что ей нужно больше — в Японии ведь без рецепта можно купить только пластырь или капли в нос.
— И долго ты пила антидепрессанты?
Чи прикусила губу, считая на пальцах.
— Один… два… Всё началось, когда я перешла в среднюю школу. Да, в новой школе учителя заставили меня перекраситься в чёрный… Через три года пошла в старшую. Потом Централизованный экзамен… ну об это я уже говорила. То есть, получается, шесть лет, — она показала ему растопыренную ладонь и прибавила большой палец на второй руке. — Примерно столько.
— А с каких пор ты «крайний случай» отаку? Хикикомори?
— Я не хикикомори, не называй меня так! Я не хочу изолироваться от людей. И я же разговариваю с тобой. Не запираюсь, не прячусь…
— Ну-ну…
— …не пытаюсь кого-то избегать…
— Ну-ну!
— Просто так получилось. Я провалила экзамен. Родители очень надеялись на меня. Мне было очень плохо, и стыдно, и… Я решила исчезнуть. Вот и всё.
***
В комнате заброшенного общежития было душно; от скопления старой мебели несло пылью и плесенью. Чихэро боялась пошевелиться: в темноте можно запросто задеть что-нибудь и поднять грохот. Включать свет тоже было рискованно — кроме «исчезнувших» в Санья обитала мафия, и Чи не хотела привлекать внимание к своему убежищу.
Дождавшись машины, озарившей комнату светом фар, она пробралась к стене и с силой дёрнула дверцу неработающего холодильника. Вытащила с пожелтевшей полки пластиковый контейнер с рисом и склизким угрём.
Есть не хотелось, но Чи всё-таки сковырнула тёмные колечки зелени, прожевала и, плотно прикрыв контейнер, убрала его в сумку. Суетливо проверила маленький карман сбоку — там лежала последняя таблетка из «мешочка радости». С благодарностью подумала о странных светловолосых парнях, с которыми познакомилась накануне. Если бы не они, она вряд ли нашла бы в Санья снотворное: поблизости аптек нет. На карте Токио вообще нет района Санья — он исчез с неё, как исчезают здесь те, кто решил уйти из семьи.
Отец не сказал этого прямо, но она поняла: Мори-сан не нужна дочь, которая не оправдала надежд.
Исчезать было принято, не прощаясь. Чи взяла какие-то документы, старую куклу со скрипкой, несколько футболок, карманные деньги — их было не так много, копить она начала только в последний год. До этого, как настоящая отаку, тратила всё на вещи, связанные с любимым «Коморэби. Когараси».
Кроме денег и вещей она в последний момент сунула с собой материны таблетки, которые та так и не прекратила принимать. Когда таблетки кончились, карманных денег уже не было и в помине. Чихэро забилась в пропахшую рыбой и лапшой комнатку старого общежития Токусёку с единственной мыслью о том, где найти снотворное. Рано утром она отправилась в отчаянное путешествие в соседний, более спокойный Тайто в надежде отыскать подработку, но столкнулась юношами в ярких куртках, которые раздавали прохожим буклеты и маленькие белые мешочки. Один из них был светловолос и напоминал ей на персонажа «КК». Может быть, поэтому Чи отважилась подойти, когда он окликнул.
— Эй, Грустинка! Тебе не повредит немного радости. Держи.
В ладони лёг невесомый белый кулёк.
— Что это?
— Попробуй. Тебе полегчает. У тебя очень унылый вид, и ты как будто не спала целую сотню лет. Если понравится — приходи ещё.
***
— Чёрт, Чи, это же торговцы наркотиками!! Как ты не сообразила?
— Я никогда не видела их раньше, — простодушно ответила Чихэро, соскребая ложечкой засохший подтёк на краю кружки. — Он был похож на брата рыбака из «КК». И немного радости мне тогда действительно не повредило.
— Сдаётся мне, в мешочке оказалась не просто радость, — всё ещё шокированный её простодушием, буркнул Михаил.
— О да! — Глаза у Чи загорелись, она отбросила ложку и ударила ладонью по столу: — Да! Наверное, после этого со мной произошло лучшее, что только может случиться в жизни. Я уснула, и мне приснился не просто мой рыбак. Мне приснилось, что я майко, ученица из школы по соседству. Я познакомилась с ним. Мы болтали целую неделю. Но потом кто-то позвал меня, пришлось уходить… Он обещал ждать меня вечером в идзакая.
— Идзакая?
— Так называются трактиры, — с досадой объяснила Чи. Миша заметил её вдохновенное, рассеянное свойство: рассказывая, она так погружалась в то, о чём говорила, что любой вопрос сбивал её с толку. — Я пообещала, что приду, и пришла, но чуть не опоздала…
***
В Санья редко заглядывала полиция. Соседи не общались между собой, мало у кого были друзья. Поэтому стук посреди ночи мог означать только одно: пришли настоящие хозяева трущоб.
Чи вынырнула из сна мучительно, но быстро, сразу же ощутив резкую головную боль. Глаза слепил мощный фонарь.
— Кто такая?
— Ч… Чо… — она пыталась загородиться от света, отползая вглубь гнезда из матрасов и одеял.
— Чо? Бабочка, что ли? Лети отсюда, бабочка, — приказал голос из темноты. Она не могла разобрать лица и всё ещё щурилась. Образы из сна перемешивались с грубой реальностью, и, с трудом перебирая руками и ногами, она на четвереньках поползла ко входу.
— Не сюда, — крепкая потная рука взяла её за шкирку и, словно лёгкую игрушку, отодвинула от дверей к подоконнику.
Ни о чём не спрашивая, плохо повинующимися со сна руками, Чи отогнула тяжёлую щеколду и выскочила на карниз. Чуть позже она не могла понять, как ей удалось спуститься целой. Узкий жестяной перешеек между подоконниками, водосточная труба, переполненные мусорные баки в кирпичной будке…
Приземлившись, она прижалась к земле. Сердце колотилось чаще, чем в день экзамена, когда в комнате, где несколько минут назад она разговаривала с юным рыбаком, раздались голоса. Чья-то фигура перегнулась через подоконник.
— Эй!!
Она откатилась в тень и сжалась, боясь пошевелиться. Прямо перед глазами на асфальте лежал вонючий бычок. Маленький жук упорно пытался сдвинуть его своим чёрным тельцем. Чи загадала: если у жука получится, всё обойдётся.
Створки наверху хлопнули, и на землю упал квадрат яично-жёлтого света. Позабыв о жуке, она вскочила и со всех ног бросилась прочь. В голове роились тёплые образы недавнего сна, вокруг мелькали трущобы Санья, и Чихэро, недавняя школьница, провалившая вступительный экзамен, помешанная на юноше из «КК», исчезнувшая среди ночлежек, неслась к железнодорожной станции Минова, чтобы ехать в единственный идзакая, о котором знала: кофе-магазин для отаку в Акихабара.
Михаил
— Да ладно, бывает. Пару лет назад из-за этой «ё» мне едва не обнулили результаты вступительных.
Девушка за стойкой регистрации устало и виновато улыбнулась, протянула ему билет и кивнула в сторону зоны вылета:
— Вам туда. Счастливого пути.
Спорная «ё» в его фамилии, из-за которой он едва не прошляпил институт, и на этот раз не дала улететь спокойно. Михаил Кришталёв-Кришталев отошёл от стойки, спрятал билет в нагрудный карман и направился к металлическим рамкам перед выходами к лётному полю. После суток без сна знобило и слегка покачивало.
Пересадка в Хельсинки а затем — он же предвкушал это — десятичасовой перелёт и долгий, долгий сон в двумя перерывами на кормёжку. Сэндвич с сыром, йогурт и кофе после взлёта, и плотный обед — курица или рыба с гарниром, бисквиты, булочка, сыр и прохладительные напитки — в середине полёта. Возможно, перед посадкой будет ещё один перекус. А ужинать он будет уже в Акихабара.
Кришталёв летел в Токио не впервые, но в «электронном городе» не был ни разу. Мать называла эту поездку капризом; она и в целом относилась к его учёбе скептично, но когда сыну выделили грант на подготовку доклада по «зелёной философии», стала отзываться об этом уважительней. Миша исколесил Японию, побывав не на одном производстве. Инверторные технологии, мусоросжигательные заводы, программы по выведению из бытового использования кадмия и шестивалентного брома… Готовя материалы для философского доклада о зелёных японских технологиях, он поднаторел и в химии, и в рациональном природопользовании, и в кое-каких физических процессах. И, конечно, проведя долгое время в маленьких и больших городах Японии, не мог не заинтересоваться её культурой.
«Зелёный» доклад имел успех — неожиданный для Михаила и ещё более неожиданный для филфака скромного питерского вуза. Миша в одночасье стал звездой, но не зазнался, а, в соответствии со всеми правилами рачительного использования ресурсов, выбил себе ещё одну стипендию, на этот раз — на изучение японского языка и культуры.
Новая стипендия не ограничивала его командировками на передовые технологические площадки, и он наслаждался Страной восходящего солнца по собственному расписанию. Зимний семестр провёл, разрываясь между коммуналкой в Петербурге, хостелами в Киото, Осаке и Саппоро и капсульным отелем в Хакодате. А февральская поездка в Токио должна была стать ярким финалом маленькой японской эпопеи. Весну Мишка планировал потратить на составление отчёта по результатам поездки, а май был выделен под написание диплома, большую часть которого Кришталёв, довольно потирая руки, мысленно копировал из ещё не написанного отчёта.
Итак, пересадка в Хельсинки, затем, наконец, сон, а вечером — рестораны и небоскрёбы Акихабара, района электроники и помешанных анимешников.
Он долго выбирал жильё, ещё дольше мучился с поиском точек питания, избегая специфических мейд-кафе, но в конце концов решил: парень, ты едешь в район отаку, в квартал сдвинутых на аниме. Ты едешь туда, чтобы узнать их поглубже. Глупо избегать тематических кафе просто потому, что у тебя пунктик насчёт девушек. Это как ехать в Тулу и не съесть там пряник.
В конце концов он остановил выбор на Обскура Кофе Ростер, небольшом магазине-кофейне недалеко от железнодорожной станции Акихабара. Но ночевать всё-таки решил в тихом спальном Яманоте.
Хельсинки Миша помнил туманно; трап, багажная лента, зал ожидания, снова багажная лента, трап и широкий салон в девять кресел в три ряда. Ему досталось место в самой середине. Он на автомате пристегнул ремень и уснул, даже не думая — да и с чего бы? — что ровно в эту минуту в поезд на станции Минова в десяти минутах от токийских трущоб Санья села девушка, чьё имя он, чуть больше года изучая японский, перевёл был как «тысяча вёсен в лесу» — Чихэро Мори.
Она спешила на свидание в идзакая, кофейню, где ему случилось провести тот вечер. Под действием микса антидепрессантов и лёгких наркотиков она узнала в нём героя любимого аниме и никак не могла понять, почему он вежливо просить её отвязаться. Позже, когда, лёжа в лихорадке в тесной комнатке хостела, она вообразила себя в токийских трущобах, Михаилу не оставалось ничего, как вызывать врача. Выяснилось, что документов у девушки нет, среди пропавших она не числится, и, если он не позаботится о её судьбе, Чихэро Мори попадёт в психологический диспансер или в социальный приют.
Студент филфака, скрытый романтик и вечный идеалист Кришталёв выбрал первое. Так дочь японца и немки из токийских подворотен попала в питерскую коммуналку, а приключения в Акихабара обернулись обратным рейсом в Россию с огромной проблемой относительно билета для девушки без документов.
***
Миша взял чистую кружку, налил Чихро ещё и поставил перед ней полную холодных котлет тарелку.
— Ешь. Небось оголодала в своём Санья… Ешь, а потом будем думать, что делать дальше.
Из вигвама вьётся дым…
В кабинете врача висело индейское панно: резьба по дереву в раме из кожаных шнурков. Из вигвама вьётся дым, горы, травы и олень. Врач выслушала меня, сделала несколько записей на квадратном листке бумаги, потом не торопясь внесла их в электронную карту. Она была пожилой, представительной, суровой. Седые виски и морщинистая кожа, бусы и браслет из крупного искусственного жемчуга, аккуратный строгий макияж и белый халат. Когда она взяла мою руку, чтобы измерить давление, я отметила и стянутую кожу, и пигментные пятна, и крошечные ранки. Таким, как я, это бросается в глаза сразу. Профессиональная деформация.
Врач сурово и торжественно продолжала свою работу. Я вгляделась в её глаза за стёклами очков. С краёв к зрачку наплывала голубизна, пока ещё не слишком явная, но я не могу не замечать подобного.
— Месяцев пять-шесть, — вслух сказала она.
Врач вздрогнула.
— Не думали, что учёные ходят в обычные поликлиники? Месяцев пять-шесть, — повторила я. — Может, больше, если уедете куда-нибудь севернее. На холоде процессы замедляются.
— Да-да, — пробормотала она, пряча глаза. Растеряла всю свою надменность. Сунула мне листочек с рецептом, но, прежде чем отпустить, нерешительно спросила:
— А вы? Сколько ещё у вас? — робко спросила она.
— О, мне ещё много, — с широкой улыбкой ответила я.
— Но, говорят, теперь это у всех женщин…
— Верно. Но есть средства… Есть средства… — таинственно прошептала я уже у дверей кабинета.
Врачиха вздохнула, понимая, что ей этих средств не видать. Из робкой сразу стала злобной и надрывно крикнула:
— Следующий!
Я вышла в коридор. На стене висело огромное зеркало. Посмотрела на своё отражение. Расслабилась.
Лондонские кондитерские
Это был, конечно же, старый Лондон с запачканными копотью стенами, с гигантскими трубами заводом, с вечным смогом и вечным отсутствием солнца. Старый Лондон пах жиром, рыбой, канатом, Темзой, по чьей свинцовой глади ветер тащил обрывки газет, рыбьи потроха, береты влюблённых, целовавшихся по берегам.
Конечно, дело было в Лондоне, в одном из тех тёмных уголков, где невероятный запах выпечки, пудры и сиропа перебивает вонь отбросов. Подмастерье пекаря выносил из подвальной пекарни поднос свежих пышек, ловко скользя на облитых помоями ступенях, оберегая пирожные от шавок. Лондонская копоть ложилась поверх топлёной сахарной пудры, и, конечно же, без этого ингредиента здешняя выпечка не пользовалась бы таким спросом.
Мальчишка миновал ступени и нырнул под арку чёрного входа кондитерской. В кладовой тесно, несёт дрожжами, плесенью, тестом, изюмом и миндалём, но даже сюда выплёскиваются из-за стеклянной двери волны возбуждения публики. Раннее утро, и подмастерье отдаёт в зал только первую порцию пирожных, но ранних птах достаточно. Нет, вовсе не клерки, спешащие на работу, не проходимцы и не зеваки — таким нет места в кондитерских Ричмонда. Такая публика ошивается разве что в пивных Хакни.