Умиротворение в ней пропало. У Васи ныло все тело, и она была живой. Морозко
смотрел на нее сияющими глазами, злой, не менее живой, чем она.
Вася встала на ноги.
– Откуда мне было знать, что меня найдут в том городе? Что будет охота? Это была
не моя вина. Я еду дальше, – она скрестила руки.
Волосы Морозко были спутанными, сжала и опилки были на пальцах. Он казался
сердитым.
– Люди жестоки и необъяснимы, – сказал он. – Я научился на своем опыте, а теперь
и ты. Ты повеселилась. Чуть не погибла от этого. Иди домой, Вася.
Они стояли, и она видела его лицо без мерцания жара между ними. В его виде снова
было небольшое отличие. Он менялся, и она не могла…
– Знаешь, – сказала она под нос. – Ты похож на человека, когда злишься. Я не
замечала.
Она не ожидала его реакции. Он замкнулся, похолодел, снова стал отдаленным
королем зимы. Он изящно поклонился.
– Я вернусь к ночи, – сказал он. – Огонь продержится день, если останешься здесь.
Ей казалось, что она ранила его, и она не понимала, что такого сказала.
– Я…
Но он уже уехал на кобылице. Вася моргала у огня, злая и ошеломленная.
– Колокольчик, – сказала она Соловью. – Как на санях. Так мы будем знать, что он
идет.
Конь фыркнул и сказал:
«Я рад, что ты не мертва, Вася».
Она снова подумала о демоне холода.
– Как и я.
«Сможешь сделать кашу?» – с надеждой добавил конь.
* * *
Недалеко – или очень далеко, смотря как измерять – белая кобылица отказалась
бежать дальше.
«Я не хочу бежать по миру, чтобы тебе стало легче, – сообщила она. – Слезай, или я
тебя сброшу».
Морозко спешился, настроение его было жутким. Белая кобылица склонила голову и
искала траву под снегом.
Он не мог ехать, так что расхаживал по земле, тучи прибыли с севера и сыпали на
них снегом.
– Она должна была уехать домой, – рычал он в пустоту. – Она должна была устать от
глупостей, уехать домой с кулоном и дрожать иногда, вспоминая демона холода и свою
юность. Она должна была родить девочку, чтобы та носила кулон дальше. Она не должна
была…
«Очаровать тебя, – закончила лошадь, не поднимая голову. Ее хвост хлестал по
бокам. – Не притворяйся. Или она притянула тебя к человечности настолько, что ты стал
лицемером?».
Морозко застыл и посмотрел на лошадь, щурясь.
«Я не слепа, – говорила она. – Я вижу и двуногих. Ты сделал тот камень, чтобы не
пропасть. Но это зашло слишком далеко. Это делает тебя живым. Заставляет хотеть того,
что ты не получишь, чувствовать то, что ты не понимаешь, и ты раздражен и испуган.
Лучше оставить ее судьбе, но ты не можешь».
Морозко сжал губы. Деревья вздохнули над головой. Его гнев вдруг покинул его.
– Я не хочу угасать, – выпалил он. – Но и не хочу жить. Как может бог смерти быть
живым? – он замолчал, его голос переменился. – Я мог позволить ей умереть, забрать
сапфир и попробовать снова, чтобы помнить другую. Есть другие в этом роду.
Уши кобылицы дернулись.
– Нет, – резко сказал он. – Я не могу. Но каждый раз рядом с ней связь укрепляется.
Разве бессмертные знают, как это – считать свои дни? Но я ощущаю, как пролетают часы,
когда она рядом.
Кобылица ткнулась носом в глубокий снег. Морозко расхаживал.
«Отпусти ее, – тихо сказала кобылица за ним. – Пусть найдет свою судьбу. Ты не
можешь любить и быть бессмертным. Не доходи до этого. Ты не человек».
* * *
Вася не уходила в тот день из–под ели, хоть и собиралась:
– Я не поеду домой, – сказала она Соловью с комом в горле. – Я в порядке. К чему
медлить?
Под елью было тепло, огонь весело трещал, а ее тело все еще ощущалось слабым. И
Вася осталась, сварила кашу, а потом суп из сушеного мяса и соли из сумки. Она хотела
бы, чтобы были силы разделать зайцев.
Огонь горел ровно, добавляла она дерево или нет. Она не понимала, как не таял снег
сверху, почему под елью все не окутывал дым.
«Магия, – беспокойно подумала она. – Может, и я смогу ей научиться. И тогда я не
буду бояться ловушек или преследования».
Снег посинел вечером, и огонь стал ярче мира снаружи. Вася подняла голову и
увидела Морозко, стоявшего в кольце света.
Вася сказала:
– Я не поеду домой.
– Это, – парировал он, – очевидно, хоть я и старался. Хочешь ехать сразу ночью?
Холодный ветер ударил по ветвям ели.
– Нет, – сказала она.
Он кивнул и сказал:
– Я разведу костер.
В этот раз она следила, когда он прижал ладонь к дереву, кора и ветвь стали сухими
под его ладонью и обвалились. Она не знала, что он делал. Сначала дерево было живым, а
потом стало хворостом. Ей хотелось отвести взгляд от его почти человеческой руки, что
делала то, чего человек не мог.
Огонь заревел, Морозко бросил Васе мешок из кожи зайца, а сам пошел к белой
кобылице. Вася поймала мешок рефлекторно, пошатнулась: он был тяжелее, чем выглядел.
Она развязала его и увидела яблоки, каштаны, сыр и буханку черного хлеба. Она чуть не
завопила от радости.
Морозко вернулся под ель и увидел, как она разбивает орехи ножом, жадно
вытаскивает ядра грязными пальцами.
– Вот, – сказал он натянуто.
Она вскинула голову. Большой очищенный заяц свисал с его изящных пальцев.
– Спасибо! – вежливо воскликнула Вася. Она схватила тушку, нанизала и повесила
над костром. Соловей любопытно заглянул под ель, обиженно посмотрел на нее при виде
жарящегося мяса и пропал. Вася не обратила внимания, она жарила хлеб, пока ждала мясо.
Хлеб потемнел, и она грызла его горячим, сыр стекал по его бокам. До этого она не
ощущала голод, ведь почти умирала, но теперь тело напомнило ей, что горячая еда в
Чудово была давно, а холодные дни превратили ее в кожу да кости. Она голодала.
Когда Вася смогла отдышаться, облизывая крошки с пальцев, заяц был почти готов,
и Морозко удивленно смотрел на нее.
– От холода возникает голод, – объяснила она без надобности, ощущая себя бодрее,
чем до этого.
– Знаю, – ответил он.
– Как ты убил зайца? – спросила она, крутя мясо жирными руками. Почти готово. –
На нем нет следов.
Огонь плясал в его хрустальных глазах.
– Я заморозил его сердце.
Вася поежилась и больше не спрашивала.
Он не говорил, пока она ела мясо. Она села и еще раз поблагодарила, хоть и
добавила:
– Если бы ты хотел меня спасти, можно было сделать это до того, как я оказалась при
смерти.
– Ты все еще хочешь путешествовать, Василиса Петровна? – он ответил только этим.
Вася подумала о лучнике, свисте стрелы, грязи на коже, холоде, ужасе заболеть в
одиночестве в глуши. Она подумала о закатах и золотых башнях, о мире, не ограниченном
деревней и лесом.
– Да, – сказала она.
– Хорошо, – Морозко помрачнел. – Наелась?
– Да.
– Вставай. Я научу тебя сражаться ножом.
Она уставилась на него.
– От болезни слух пропал? – рявкнул он. – На ноги. Хочешь путешествовать, лучше
уметь защищаться. Нож не отразит стрелы, но порой он полезен. Я не буду все время
бегать по миру, спасая тебя от глупости.
Она неуверенно встала. Он потянулся наверх, сорвал сосульку с ветки. Лед стал
мягче, менял форму в его руке.
Вася голодно смотрела, желая тоже творить чудеса.
В его пальцах сосулька стала длинным кинжалом, твердым и идеальным. Клинок
был изо льда, рукоять – хрустальной. Холодное бледное оружие.
Морозко протянул его ей.
– Но… я не… – лепетала она, глядя на сияющий кинжал. Девочки не трогали оружие,
кроме ножа на кухне или топорика для дров. И нож изо льда…
– Теперь да, – сказал он. – Путница, – огромный голубой лес был тихим, как церковь
под луной, черные деревья поднимались к небу, сливаясь с тучами.
Вася подумала о братьях, как они учились владеть луком или мечом, и ей было
странно ощущать себя такой.
– Держать нужно вот так, – сказал Морозко. Его пальцы накрыли ее, поправляя
хватку. Его ладонь была ледяной. Она вздрогнула.
Он отпустил ее и отошел, лицо не изменилось. Кристаллы льда блестели в его
темных волосах, похожий нож лежал в его ладони.
Вася сглотнула, во рту пересохло. Кинжал тянул руку к земле. Лед не был таким
тяжелым.
– Вот так, – сказал Морозко.
В следующий миг она сплевывала снег, руку жгло, кинжал не было видно.
Она искала осколки, уверенная, что он разбился. Но он лежал целым, невинный и
опасный, отражал свет огня.
Вася осторожно схватила его, как он показал ей, и попробовала снова.
Она пробовала много раз за долгую ночь, на следующий день и следующую ночь. Он
показывал, как повернуть другое лезвие своим, как ударить кого–то внезапно разными
способами.
Она была быстрой, как выяснилось, легко двигалась, но у нее не было силы воина.
Она быстро уставала. Морозко был беспощаден, он двигался как ветер, его клинок
попадал всюду без усилий.
– Где ты научился? – охнула она, подув на ноющие пальцы от падения. – Или сразу
знал?
Он не ответил, а протянул руку. Вася поднялась сама.
– Научился? – тогда сказал он. В его голосе была горечь? – Как? Я был таким, я не
менялся. Люди давно представили меч в моей руке. Боги пропадают, но не меняются.
Попробуй снова.
Вася подняла кинжал и молчала.
Первой ночью они остановились, когда рука Васи задрожала, и клинок выпал из
онемевших пальцев. Она склонилась, задыхаясь, тело болело. Лес трещал во тьме за
светом костра.
Морозко взглянул на костер, и огонь стал выше, заревел. Вася благодарно
опустилась на ветки и грела ладони.
– Ты научишь меня и магии? – спросила она. – Делать огонь взглядом?
Огонь вспыхнул, бросив резкие тени на лицо Морозко.
– Нет магии.
– Но ты…
– Что–то есть или его нет, Вася, – перебил он. – Если ты что–то хочешь, значит, у
тебя этого нет, значит, ты не веришь, что оно там, и его там не будет. Огонь или есть, или
нет. То, что ты зовешь магией, просто запрет миру быть не таким, как ты желаешь.
Ее уставшая голова не понимала это. Она нахмурилась.
– Но делать мир таким, как хочешь, не для юных, – добавил он. – Они хотят слишком
многого.
– Откуда ты знаешь, чего я хочу? – не удержалась она.
– Потому что, – процедил он, – я значительно старше тебя.
– Ты бессмертный, – отметила она. – Ты ничего не хочешь?
Он затих, а потом сказал:
– Согрелась? Попробуем снова.
* * *
Четвертой ночью, когда Вася сидела с синяками у костра, и больно было так, что она
не могла даже устроиться на спальном мешке и уснуть, она сказала:
– У меня есть вопрос.
Ее кинжал лежал на его колене, он водил ладонями по клинку. Краем глаза она
замечала кристаллы льда, что следовали за его пальцами, делая лезвие гладким.
– Говори, – ответил он, не подняв взгляд. – Какой?
– Ты забрал моего отца, да? Я видела, как ты уехал с ним, когда Медведь…
Руки Морозко застыли. Выражение лица настойчиво намекало ей замолчать и идти
спать. Но она не могла. Она столько думала об этом одинокими ночами в седле, когда
холод не давал уснуть.
– Ты так делаешь каждый раз? – спросила она. – Для всех, кто умирает на Руси?
Забираешь мертвых на лошади и увозишь?
– Да… и нет, – он продумывал слова. – Я отчасти присутствую, но… это как дыхание.
Ты дышишь, но не осознаешь каждый вдох.
– Ты осознавал, – едко спросила Вася, – когда мой отец умер?
Тонкая морщинка пролегла меж его бровями.
– Больше обычного, – ответил он. – Но это потому, что я – мое думающее я – было
неподалеку, и потому что…
Он резко замолчал.
– Что? – спросила девушка.
– Ничего. Я был неподалеку, и все.
Вася прищурилась.
– Ты не должен был забирать его. Ты мог его спасти.
– Он умер, чтобы защитить тебя, – сказал Морозко. – Он этого хотел. И он был рад
уйти. Он скучал по твоей матери. Даже твой брат знал это.
– Тебе все равно, да? – рявкнула Вася. Это было проблемой: не смерть отца, а
безразличие демона холода. – Думаю, ты и над моей матерью стоял, чтобы забрать ее у
нас, а потом увез моего отца. Однажды и Алеша окажется в твоем седле, а там и я. И для
тебя это просто, как дыхание!
– Ты злишься на меня, Василиса Петровна? – его голос был с долей удивления, хоть
приглушенного, как падающий снег. – Думаешь, смерти не было бы, если бы я не вел
людей во тьму? Но я стар, мир был еще старее до моего первого восхода луны.
Вася, к своему ужасу, обнаружила, что у нее льются слезы. Она отвернулась,
заплакала в ладони, скорбя по родителям, няне, дому и детству. Он все у нее забрал. Или
не он? Он был причиной или вестником? Она ненавидела его. Мечтала о нем. Не важно.
Так можно было ненавидеть или желать небо, и это ей не нравилось больше всего.
Соловей заглянул под ель.
«Ты в порядке, Вася?» – осведомился он с тревогой.
Она попыталась кивнуть, но лишь беспомощно дернула головой, лицо было в
ладонях.
Соловей тряхнул гривой.
«Ты это сделал, – сказал он Морозко, прижав уши. – Исправляй!».
Он вздохнул, она услышала его шаги, он обошел костер и опустился перед ней. Вася
не смотрела на него. Через миг он нежно убрал пальцы от ее мокрого лица.
Вася пыталась хмуриться, смаргивая слезы. Что он скажет? Ее горе он не поймет, он
бессмертный. Но…
– Прости, – сказал он, удивив ее.
Она кивнула, сглотнув, и сказала:
– Я так устала…
Он кивнул.
– Знаю. Но ты смелая, Вася, – он замешкался, а потом склонился и нежно поцеловал
ее в губы.
Она ощутила вкус зимы: дым, сосна и жуткий холод. А потом и тепло, и миг
сладости.
Но миг прошел, и он отодвинулся. Они мгновение вдыхали дыхание друг друга.
– Не переживай, Василиса Петровна, – сказал он, встал и покинул кольцо света.
Вася не пошла за ним. Она была ошеломлена, все болело, пылало, и ей было страшно.
Она хотела пойти за ним, конечно. Потребовать, чтобы он объяснился. Но уснула с
ледяным кинжалом в руке, помня лишь перед этим вкус хвои на губах.
* * *
«Что теперь?» – спросила кобылица у Морозко, когда он вернулся позже. Они стояли
у костра под елью. Свет углей трепетал на лице Васи, она спала рядом с дремлющим
Соловьем. Жеребец пробрался под ель и лежал рядом с ней, как гончая.
– Не знаю, – прошептал Морозко.
Кобылица толкнула его, словно жеребенка.
«Ты должен рассказать ей, – заявила она. – Рассказать всю историю о ведьмах,
сапфировом талисмане и лошадях у моря. Она достаточно мудрая, она имеет право знать.
Иначе ты лишь играешь с ней. Ты давно был королем зимы, что вертел сердцами девушек,
как хотел»
– Разве я все еще не король зимы? – спросил Морозко. – Это я должен делать:
откупиться золотом и чудесами и отправить ее домой. И я все еще это делаю.
«Если бы ты мог отправить ее домой, – сухо сказала кобылица, – и она стала милым
воспоминанием. Но ты здесь. Вмешиваешься. Если попробуешь отослать Васю домой, она
не уйдет. Ты не управляешь ею».
– Не важно, – резко сказал он. – Это… последний раз, – он не посмотрел на Васю
снова. – Она сделала своим домом дорогу, это теперь ее дело, не мое. Она жива, и я
оставлю ее с сапфиром и памятью на всю жизнь. Когда она умрет, я передам его другой. И
все.
Кобылица не ответила, скептически фыркнула во тьме.
9
Дым
Когда Вася проснулась утром, Морозко и кобылица пропали. Его словно тут не было,
словно это приснилось ей, но следы от копыт остались, как и сияющий кинжал рядом с