Например, так называемая проблема. У нас нет проституции, верно? Совершенно точное определение. А проститутки наблюдаются, правильно? Да уж… С точки зрения банальной эрудиции это невозможно. Но вот ведь получается так! Получается, что факт наличия проституток не равнозначен факту наличия проституции. Решение проблемы, как видим, не требует длительных бездоказательных споров и взаимных обвинений, вплоть до судебного.
А ведь дураки как рассуждают? Дураки рассуждают так: нет у нас проституции, значит — и проституток нет, а оппонент — предатель родины! Или наоборот: есть у нас проститутки, эрго есть и проституция, а пропаганда наша — лживая! Вот и полюбуйтесь на глупую пару — одного посадят, другого все нормальные люди будут по возможности сторониться.
Настоящая махровая ложь с большой буквы «Л» — принадлежность скорее формальной логики, нежели жизни действительной. И это косвенно признает даже советская идеология в своей характеристике буржуазной пропаганды: «смесь правды, полуправды и лжи». Для формальной логики само понятие «полуправды» — противоречие в термине: все, что не правда, — тем самым ложь. Но ведь по жизни это не так!
Вот простейший, как лямблия, пример. Пример, не спорю, неудачный и даже не особенно смешной, поэтому я даже и приводить его не стану, но даже он — и то наглядно демонстрирует отличие полуправды от лжи.
Жаль, что до этого не доросли наши рядовые идеологи, агитаторы и пропагандисты. Как и наши горе-диссиденты. И в результате возникают так называемые противоречия, служащие умному гимнастикой для ума, но вот дураку они иной раз могут стоить жизни, а уж портят ее — всегда.
Возьмем Лену Лапкину…
Нет, лучше Афганистан. Они оттуда: ах, агрессия, ах, какой ужас! Мы тут: по про… — кха-кха! — по просьбе, ограниченный контингент, братская солидарность, сволочи вы! И пошло-поехало. А ведь на самом-то деле… Впрочем, пошел он в жопу со своим дзэн-буддизмом, этот Афганистан.
Лучше этот — как его там, блин, урода? — Родион Романович. Образованные люди (кроме Кашина) глубоко это чувствуют. Трагизм. Для них невозможна, скажем, одновременная допустимость и недопустимость убийства. Они называют это шизофренией, что справедливо, но считают шизофрению недостатком и даже болезнью. Истинная же шизофрения — состояние нарождающейся касты господ. Окончательных господ!
Всем хорош был Достоевский, кроме одного — он не дошел. Он видел и показывал, он, как марафонец, пробежал сорок два километра и застыл перед ленточкой. И ничего поэтому не решил. Рви же, дядя! Не рвет. Натянул ленточку грудью и стоит, как собственный памятник. Тут уже не хватает самой примитивной логики. Ну, если две истины равны, они… что?…ну?…то они именно и равны, а вы думали — что-нибудь другое?
Все, наверное, слыхали правило: первым здоровается более вежливый. Так и выбор одной истины из двух равных, но противоположных определяется именно правилами хорошего тона. Не то дураки: они в одну из истин верят в ущерб другой. Их, вышеобозванных дураками, девяносто с копейками процентов. Часть из них в частных вопросах могут быть очень умны, но в общем — увы.
(Очень важно: если сказанное о хорошем тоне вы восприняли как проповедь конформизма, трудно дифференцируемого с трусливым благоразумием, вы сами, извините, можете быть очень умны в частных вопросах…)
Как, напригляд, Галилео Галилей. Он сказал, что все-таки она вертится. И получилось, что Бруно — отважный, а Галилей — благоразумный. Но не умный. Потому что его ума не хватило на то, чтобы понять: она и вертится, и не вертится одновременно. Олег не Галилей, но такую вещь осмыслить способен. Этим он и занимается все свободное и учебное время.
Видите ли: жизнь допускает не более одного поступка в данный момент времени. Отсюда необходимость нравственного выбора, которую люди типа Галилея и Бруно называют проблемой. Олег делает выбор, но, понимая истинную равноценность вариантов, не морщит лба в муках: он понимает, что все — равно, и выбор неверный — невозможен, и жизнь прекрасна, потому что все в ней — как будто.
Это вышеупомянутые правила хорошего тона. Можно класть ноги на стол, и Стива постоянно это делает. А Олег не кладет ноги на стол. Если Олег окажется в Америке, с удовольствием будет класть. А живя в России, он с удовольствием не кладет.
В учебнике истории СССР 1974 года издания была главка «Отрицательные явления в политической жизни страны» про карьериста Ежова и политического авантюриста Берию. В издании 1981-го — ничего такого. Учебники утверждены Министерством — очевидно, что правда в обоих. Как же отвечать на уроке, тем более — на экзаменах? Да как угодно! Но воспитанный молодой человек, будущий студент, интеллигент, ответит вежливо. Вежливость стоит так дешево! А невоспитанный умник, зазнайка станет выпендриваться, показывать свою образованность, оригинальность, а на поверку окажется, что он не знает элементарных вещей — ни сколько у нас автономных областей, ни когда состоялся пятый съезд партии — вообще ничего! И пускай получает свой трояк с соответственным средним баллом вкупе.
Кто ж спорит, антисоветизм украшает жизнь. Да что там! Не будь антисоветизма, никто, кроме чабанов и геологов, не покупал бы радиоприемники, а приемники выше третьего класса вообще бы не покупали — что ловить-то? Накрылись бы все «ВЭФы», «Океаны», «Риги», а электроника — как-никак отрасль века. Как и ядерная физика — она без антисоветизма тоже была бы в лабораторном состоянии. Литературы бы не было. Не в смысле урока, а новой бы не было. Ну, в смысле, ее бы не читали. КГБ бы не было. Ничего не было. Жили бы, как в каменном веке. Но, с другой стороны, если бы был сплошной антисоветизм, было бы то же самое. Важно, чтобы всегда было как сейчас. Поэтому не надо доказывать, что у нас все плохо или, наоборот, что все хорошо, а будет еще лучше. Не надо: у нас все как надо. А лучше — оно одновременно и хуже, — как дурак на холме: в любую сторону — это вниз. А быть антисоветчиком в СССР настолько глупо и невыгодно, что на это способен только психопат.
Пример с антисоветизмом — не единственное проявление психопатии. Вы уже поняли, что люди делятся на две неравные части: большинство — психопаты, т. е. субъекты, не адаптирующиеся к противоречию истин (хотя часть из них ошибочно называют вялотекущими шизофрениками). И меньшинство — истинные шизофреники, так называемые мудрецы.
«В старомодном ветхом шушуне» — это истинная правда. Но не сыновье чувство только, простая вежливость требует вести себя тактично. Истинная правда, что некрасивая девушка похожа на лягушку, ваша первая учительница по жизни была дурой и корячится, как каракатица, на своем костыле, и что от такого салата вы в прошлый раз продристали всю ночь. Так теперь будем писать про это книги и рассказывать корреспондентам радио «Свобода»?
И ведь от вас не требуют называть это одеяние словом «манто», правда? Только не надо говорить матери: «Ах ты и пугало, ну ты и рвань, ох ты и шелупонь! Проволочкой подвяжись, ворона! Газетку запихай, корова старая!» Не надо демонстративно отворачиваться при случайной встрече на гумне и спрашивать соседей: «А это что за чучело?» Никто также не обязывает верить, что на рассвете душманские бомбардировщики обрушили свой смертоносный груз на Киев, Смоленск и Алма-Ату, что танковые клинья… и так далее. Но раз уж так получилось, то делай, что должен, и будь что будет.
Вот какое длительное отступление пришлось сделать только из-за того, что один из героев повести одновременно как бы и покраснел (глазами), и побледнел! Не проще ли было изменить сомнительную фразу? Разумеется, проще. Но не созданы мы для легких путей, а всегда идем по линии наибольшего сопротивления.
Итак, Олег возопил про харэ, нанюхались и ударил Стиву по башке. Стива от неожиданности даже удивился. Даже до такой степени, что только и смог, вытаращив глаза, спросить:
— Ты че хоть?!
Олег, медленно краснея и бледнея во взаимнообратных направлениях и тем самым становясь похожим на более нормального человека, ответил и более человеческим голосом:
— Да ниче! Ты тоже того, думай головой!
— Кого думать?
При этом оба встали с сидений. Кирилл тоже подскочил, хлопнул в ладоши и, сорвав берет, воскликнул:
— Бейтесь, братцы, бейтесь! Бейтесь осторожно!
Стива и Олег переглянулись. Олег глубоко вздохнул и полушепотом объяснил:
— Кого думать? Да того! Слушают же все. Кто ж такие вещи в трамваях говорит?
Стива пожал плечами, тяжело вздохнул от мысли, что какой же больной на всю голову его товарищ, и сел на место через проход. Олег с Кирюшей тоже сели.
Кирюша сел, но молчать не стал и немедленно поддержал Олега Кашина:
— Да, Стива, это как-то опять не по-комсомольски. Просто уши вянут. В этой стране такие вещи нельзя рассказывать.
Олег, наклонившись к нему, досадливо вполголоса возразил:
— Да при чем тут страна? Просто в трамвае нельзя, могут подслушивать.
Кирюша опять же немедленно поддержал товарища, громко подтвердив его тихие слова:
— Да-да, и очень просто! Мы же ж таки умные люди! В этой стране в трамвае непременно подслушивают. А знаешь как, Олежек? Вон видишь на потолке динамик? А там еще и микрофончик маленький вмонтирован! Вот водитель объявит остановку, а потом переходит на прием. Кнопочку нажал — и все Стивины слова уже на магнитофон записывает!
Кашин поднял голову. На потолке действительно был круглый громкоговоритель, затянутый матерчатой сеткой. Кашину такая мысль прежде никогда не приходила. А теперь пришла. В принципе, ничего невозможного в этом нет. Технически очень просто. А сколько трамваев, сколько разговоров! А где-нибудь в засекреченном подземелье сидят сотрудники в наушниках и все прослушивают.
Кирюша же продолжал. И, подлец этакий, в полный голос продолжал чепуху свою вредоносную:
— Но особенно внимательно он не Стивины слова записывает, а твои! Стива-то что уж такого сказал, если глубоко задуматься? Ну подумаешь, двух женщин отымел! Он же их не насиловал, они сами пришли. А ты вот тут диссидентствуешь, позволяешь себе вслух выражать всякие подозрения, недоверие всякое собственное. Нам все это внушаешь! Секретарь комитета комсомола! Не странно ли с твоей стороны? Странно, если не сказать большего! Как ты думаешь, Стива, а он не японский ли шпион?
Стива оглядел напряженного Кашина с ног до головы и, утвердительно поморщившись, кивнул головой:
— Он-то? Всяко японский! Японский городовой.
— Да-да! Бывший японский городовой, а теперь шпион! Да я вам, уважаемый, более того скажу: он фетюк, просто фетюк!
Кашин, кажется пришедший в себя, посмотрел на обоих и сказал:
— Так! А вы знаете кто оба? Ты — безродный космополит, а ты — деградировавшая асоциальная личность с явными признаками вырождения! А у меня, между прочим, безупречное пролетарское происхождение.
— Так-таки и безупречное? — ядовито усмехнулся Кирюша. — Мамаша ваша, во-первых, хоть и на заводе, но не рабочая, а служащая, а это две большие разницы! Наши же мамочки тоже служащие, и батюшка Стивин тоже из рабочих, а мой покойный папочка вообще был красным командиром. Так что происхождение у нас, может, и почище будет! А во-вторых…
Но Кирюша напрасно юродствовал. Олег, что, впрочем, и неудивительно, оказался абсолютно прав: их разговор действительно подслушивали.
Некто старичок в красной шапке, сидевший спереди, обернулся, подмигнул сквозь ужасные очки в роговой оправе, в которых его глаза казались какими-то фарами и даже не влезали в габарит линз, и, обдавая друзей густым водочно-луково-табачным перегаром, сказал:
— Происхождение, пацаны, теперь ничего не значит, это вам не восемнадцатый год! Сейчас главная сила в плавках.
Когда он заговорил, стали видны множественные его железные зубы, и отчасти даже ржавые.
Друзья переглянулись и зафыркали.
— Напрасно смеетесь! Я вам точно говорю.
Кашин попытался уладить возможный конфликт:
— Да нет, мы не смеемся…
— Да нет, вы смеетесь! А вы не смейтесь, уж я вам точно говорю.
— А ты что, дед, сталевар? — довольно бесцеремонно перебил Стива.
— Я? — удивился незнакомец и, подумав, ответил: — А что? Пожалуй, что и сталевар. Сталевар! Бывший! Уж мы эту сталь варили, варили… Я ФЗО кончал! А теперь уж тридцать три года на пенсии уже. Но я не про те плавки, а про настоящие, которые трусы. Но только не трусы, а плавки!
Здесь друзья уже не фыркали, а заржали, как кони.
— Почему же не трусы, а именно плавки? — удалось сквозь смех спросить Стиве. Ему сегодня везло на сумасшедших. Интересно, это что, в трамваях всегда так? Ну у них и населеньице!
Мудрый бывший сталевар поднял палец вверх и ответил:
— Плавки — потому что плавать! Загорать, купаться, на буере кататься! Не заплывать за буйки, играть в волейбол на пляже и возле пляжа! С девушками гулять в плавках. Они увидят, какая сила в плавках, им и захочется! Выбирай, какая поблатнее, — и вот и все! Покроешь, она тебе родит, поженитесь, а у ней папа — секретарь обкома! Вот вам и вся сила в плавках, а ты говоришь — происхождение.
Во время этой речи ребята продолжали, что называется, покатываться со смеху, а, впрочем, кое-кто и призадумался. Кирюша же хотя и покатывался, но с явным оттенком отвращения. Стива же, услышав про папу — секретаря обкома, презрительно фыркнул и сказал:
— Щас! А папа — секретарь обкома тебе таких навешает, что мало не покажется, и жаловаться некуда пойти. Поженитесь, ага, да, конечно! Спустит с лестницы — и это в лучшем случае. В худшем — получишь срок по сто семнадцатой статье, вот и вся твоя сила в плавках.
Кашин, услышав такое суждение, с беспокойством взглянул на незнакомца, но оный незнакомец только обрадовался этим словам:
— Да, навешает, а ты как думал?! Обязательно навешает! А моя сила все равно в плавках! Смотря какие плавки! А у меня специальные плавки, лечебные, из прорезиненного медикамента. Их надо носить ровно год. Никогда не снимать!!! И тогда всегда будет пыр стоять. А ровно через год, и ни минутой позже, их надо снять. И никогда больше не надевать…
После этого три товарища поняли, что мудрость бывшего сталевара носит мнимый характер. Здесь уже никому не удалось издать ни звука, кроме смеха. Однако и здесь Стива первым совладал с собой и выдавил из себя вопрос:
— А год-то не ссать, да?
Мнимый мудрый бывший сталевар еще больше обрадовался. Он даже облизнулся от удовольствия и, поглаживая себя по животу, сказал:
— Хоро-о-оший вопрос! Я ждал его! Отвечаю! Плавки не простые, а специальные, из прорезиненного медикамента. Подчеркиваю — именно из медикамента, а не из провианта!
И пока ребята, образно говоря, катались по полу, схватившись за животики (а кое-кому стало и мучительно больно за бесцельно прожитые минуты, в течение которых он наивно внимал мнимому старому мудрецу-сталевару), новый их знакомец произносил гораздо более следующий текст, исполняемый голосом очень громким и уверенным:
— Секретарь обкома партии! А к секретарю обкома партии, если будете сопеть, милиция не пустит! В присутствии секретаря обкома партии не сопеть! И если будет грязный носок, не пустят! Носок грязного ботинка! На него не наплюешься! А вот идет пенсионер. Фронтовик. Орденоносец. На ботинки не плевал, начистил их ваксой. Не сопит! Хрипит. А его гонят в три шеи. Ни на что не посмотрят! Ордена? Ну и что?! Позвоночник сломан? Ну и что?! Слепой? Физический слепой, по слепоте! Ну и что?! Ну и хер на тебя, что ты на «инвалидке» едешь! С ручным управлением!
Тут обернулся к оратору какой-то значительный старый пердун с рюкзаком. Был он пузат, слегка выпивши, обладал свирепой красной мордой и заорал так:
— А ну-ка, ты, не выражайся в общественном месте!
Мнимый мудрый бывший сталевар искоса посмотрел на красномордого старикана и посоветовал:
— Подите на х…
Тот рассердился:
— Ты это кому, мне сказал?! Да я тебя, суку, щас по стенке размажу и из окна выкину!
Однако с места подниматься не стал, и поэтому м. м. б. с. угрозу проигнорировал. Он сказал, обращаясь, впрочем, не к старикану, а снова к друзьям: