«У меня тоже будут такие полосочки, когда вырасту?» – «Нет, Рамзайка, – смеялась мама. – Разве что тебе очень уж не свезёт в драке…»
В детстве многое принимается просто как факт реальности, без нужды в объяснениях. Рамси не знал ещё, что его имя пишется иначе, чем произносится, но не удивлялся «Рамзайке» (вот только если бы кто-то кроме мамы назвал его так – отхватил бы в глаз); был уверен, что слово «деспот», которым часто называла его мама, – это единственное число от слова «дети», а «байстрюк» (так называла бабушка) – это от слова «быстрый».
Бабушка тоже жила на мельнице и была, очевидно, там главная: мама слушалась её. От бабушки исходила вечная неприязнь, раздражённые опасливые взгляды и ворчание: «Тьху ты нечисть, зенки мертвячьи, пшёл, пшёл, не таращися! Понагуляла байстрюка от чёрт-те кого прошмандовка, а мне знай корми эту погань…» Могло и тряпкой прилететь, если «таращиться» долго; Рамси специально пугал старуху, а от тряпки уворачивался.
А вот для мамы он был самым лучшим. Мальчишка бесконечно удивлялся этому, даже в раннем детстве не воспринимая как должное: как будто уже тогда догадывался, что недостоин любви. А мама не знала об этом, должно быть, до поры до времени: любила его, даже когда он портил последние продукты, пытаясь сам что-то для неё приготовить, или переворачивал, играя, всё вокруг. Даже когда он в ярости колотил бабушку в ответ на попытку отшлёпать. Даже после того случая с котёнком…
Рыжика взяли зимой – как подарок для Рамси на четвёртый день рождения; шустрый и длинноногий, он обещал вырасти в хорошего мышелова. Рамси, конечно же, мечтал о собаке, как и всякий мальчишка, но собаку им было не прокормить. Он пытался дрессировать котёнка, но получалось плохо: животное было непроходимо глупым и слушаться не желало. Пытался приласкать его – а получалось ещё хуже…
Однажды на восторженный детский поцелуй в мордочку чёртова тварь ответила укусом и ударом когтей. От боли Рамси всегда зверел и крушил всё вокруг, а тут была ещё и обида. На его любовь и ласку – такое свинство?!
Даже не вскрикнув, с занемевшими от царапин губами – взбешённый мальчишка сжал пушистое гибкое тельце в руке (Рыжик извернулся, пытаясь укусить), размахнулся и швырнул о стену сарая. Подошёл, поднял и швырнул ещё раз. С трясущимися от ярости руками, со сладким чувством торжествующей справедливости. И только потом, оглядев то, что натворил, он опомнился и испугался. Поднял безвольную тушку и, проникаясь осознанием непоправимого, на вытянутых ручонках понёс к маме – кажется, котёнок ещё дышал, на ноздрях вздувались и лопались розовые пузыри.
Тогда Рамси впервые увидел маму испуганной. Позже, в Дредфорте, она была такой почти постоянно, но первый раз потряс его до глубины души – когда мама, с тихим вскриком прижав ладонь к губам, отшатнулась от корчащейся жертвы, которую сынишка бережно выложил перед ней на стол… Вслед за мамой пришёл в ужас и сам Рамси – задушенно всхлипнув, отступил на шаг и сипло пролепетал догадку о самом страшном, что только могло произойти: «Мамочка… Ты меня больше не любишь?..»
А мама бросилась к нему и обняла. Крепко, уткнувшись лицом в тощее маленькое плечо и вся дрожа. И сказала (Рамси запомнил это слово в слово и, кажется, будет помнить до конца своих дней): «Что ты говоришь такое, Рамзайка… Я тебя больше жизни люблю. Я всегда буду любить тебя, что бы ни стряслось…»
«Что бы я ни сделал?» – прошептал он, сжимая в кулачках складки цветастого маминого платья; рухнувший было мир робко собирался из кусочков. «Что бы ты ни сделал», – подтвердила мама, закрыв глаза.
Котёнок издох через пару часов. Его, плюясь и ворча, закопала на берегу бабушка; Рамси слышал, как ругается с ней мама: «Нет, не виноватый! Он и так боится, не неволь его!»
Нет, Рамси не был напуган. После того как мама сказала, что будет любить его всегда и несмотря ни на что – он был защищён от всего на свете и больше ничего не боялся.
Страх вернулся через год, когда посреди ночи мама вдруг схватила его в охапку вместе с одеялом – больно, торопливо, как не хватала никогда до этого. Подняла, потащила из комнаты – не тратя времени на то, чтобы будить, сипло, почти неслышно шепча: «Бежим, сынок, бежим!..»
Её голос заглушал странный сухой треск, на стенах плясали оранжевые отсветы. А ещё было очень жарко. Когда Рамси проснулся окончательно и вывернулся из маминых рук, они были уже на пороге кухоньки, а перед ними – гудящее зарево, за которым даже печку не было видно. Метнувшись обратно, в спальню, мама швырнула в окно дубовую табуретку – легко, как пушинку. Ещё не утих звон стекла – а она завернула обалдевшего, почти не сопротивлявшегося сына в одеяло и, подняв, вытолкнула через ощеренную осколками раму. Рамси грохнулся в бурьян, запутался в тряпках; на него упала картонная папка. А из дома донёсся треск и грохот, из окна вылетел сноп искр…
«Мама-а-а-а-а!!!»
Мальчишка заорал, срывая голос, – и Бетси не могла не прийти на зов. Она вывалилась из окна, волоча за собой чемодан с пожитками, – не защищённая, как Рамси, одеялом, ободралась и изрезалась… Оттащила всё подальше от горящего дома: ребёнка, документы, чемодан – и бросилась к колодцу.
Когда из города приехали пожарные машины, дом уже догорал. Мама, замучившись таскать воду, просто стояла и тихо рыдала, обняв укутанного Рамси, даже не пытаясь зажать сочащиеся кровью порезы. Бабушка, как оказалось, успела спрятаться в подвал – но получила такие ожоги, что через пару дней умерла в больнице. На оплату бесполезного лечения ушли последние деньги, которые Бетси смогла вынести из огня.
«Лучше бы она сразу сдохла, – ворчал Рамси, а мама даже не ругалась за такие слова, просто безучастно покачивалась в такт движению электрички. – Куда мы едем?» – «К твоему отцу, – бесцветно отозвалась она; дрожащие пальцы машинально нащупали шрамы на лице. – Прошу, Рамси, будь хорошим… Нам больше некуда податься».
Большой город ослепил и оглушил выросшего в деревне мальчишку. А ещё здесь стояла ужасная вонь: дым, бензин, горелая пластмасса и резина… Как будто целую кучу разного мусора бросили в костёр.
Рамси таращился и вертел головой, пытаясь ухватить взглядом как можно больше. Но мама просто привела его в большой зал с рядами жёстких сидений и усадила в уголке рядом со скудными пожитками, а сама куда-то ушла. Очень хотелось есть, а девочка на соседнем сиденье не слишком-то и защищала свои пирожные. А потом мама вернулась с ярким журналом в руках (на обложке Рамси прочитал: «Светские хроники»), и они пошли дальше.
Улицы, наполненные блестящими машинами, толпы людей, снующих мимо, шум, шум, шум – мальчишка всё никак не мог насытиться новыми впечатлениями и не заметил, как они с мамой пришли к большому зданию, из которого доносилась музыка.
«Мы здесь его ждать будем…» – дрожащим голосом произнесла мама, прижавшись спиной к стене, и не говорила больше ни слова. А Рамси продолжал вертеться и разглядывать всё вокруг – аж пока не наткнулся взглядом на идущего к ним мужчину в строгом костюме. И понял по судорожно сжавшейся маминой руке: это он.
При виде отца мама съёжилась, будто ждала удара, а Рамси удивился и даже разочаровался: и это всё? Совсем не страшный, не такой уж большой, без оружия даже… По бокам от него остановились двое здоровяков в чёрных куртках с броневыми накладками на груди и плечах, и вот у них-то как раз было оружие, к которому Рамси в восторге потянул ручонки. Он решил, что просьба стрельнуть – отличный способ начать знакомство, а новообретённый папка, может, и разрешит: ну чего ему стоит, в самом-то деле?..
Но ответный взгляд сверху вниз – давящий, тяжёлый – окатил таким презрением и жутью, что захотелось спрятаться. На Рамси за всю жизнь ещё никто так не смотрел – чтоб холод пробрал до костей. И глаза – прозрачно-голубые, стылые и хищные – «мертвячьи зенки», которые мальчишка до этого видел только в зеркале.
Рамси воспринял это как вызов – и, переборов секундный страх, упрямо выпятил губу и грозно вытаращился в ответ. На маму это всегда действовало, если случался какой-то спор.
Воспринял ли отец всерьез эти гляделки или наплевал, как и на требование стрельнуть, Рамси так и не узнал: подошедшая к ним тётка – очень важная и очень тощая, с долговязым серьёзным мальчишкой – отвлекла на себя всё внимание.
Пацан и его мамаша не понравились Рамси сразу же: столько гонору разом в одном месте он ещё в жизни не видел. Маленький Сноу буравил их вызывающим взглядом всю дорогу до машины – несуразной и уродливой, без крыши, – но для них он был ещё более пустым местом, чем для отца.
«Бетси, значит. – Бетани нервно щёлкнула изящной зажигалкой, закуривая. – Вот почему он называл меня в постели этой коровьей кличкой, когда драл особенно жёстко».
Рамси скривился, отгоняя дым, и с отвращением обратился к сидящему рядом мальчику: «Фу! Ну и вонючая же у тебя мамка». Тот проигнорировал мелкого с непробиваемым презрением.
«Я в курсе, что Русе мне регулярно изменяет, – продолжала леди Болтон. – И знаешь, я не против, пусть он лучше делает это, – она небрежно указала сигаретой на лицо Бетси, – где-то на стороне. Дай-ка угадаю: несколько лет назад ты от него сбежала. И тебе сказочно повезло: Русе не отпускает своих недорезков живыми. Никогда. Так что же тебе стало нужно от моего мужа, раз ты решила рискнуть жизнью ещё раз?»
«Я б и не приходила, да только… – глухо отозвалась Бетси и замялась, – я не знаю просто, что и делать. Дом наш погорел, мы без крыши над головой осталися, и денег у нас ни гроша нет. На еду даже…»
«Почему бы тебе не найти мужчину?» – резко перебила Бетани.
«Искала. Да с лица я теперь… не шибко-то мужикам по нраву. К тому ж сынок чужих не любит, не такой он у меня, как все…»
«Умственно отсталый, что ли?»
«Не-е-е, вы что! Рамси мой умненький и всё хочет знать, мы читаем уже, считаем до сотни и все собачьи породы знаем… – Бетси увлеклась, даже слабо заулыбалась. – Вспылить разве что может да упрямый малость, командир такой, никому спуску не даст …»
«”Спуску не даст”, – с презрением повторила Бетани. – Лучше бы ты вовремя сделала аборт. И радовалась до конца жизни, что смогла убежать из Дредфорта».
Селянка промолчала, опустив голову.
Рамси не всё понимал в разговоре взрослых, но чётко осознал, что маму обижают. И что это надо прекратить.
«Эй, ты! – без церемоний обратился он к “вонючей тётке”, крепко пнув её сиденье. – А ну завали хлебальник! Перо под ребро захотела?»
«Рамси! Нельзя так! – беспомощно воскликнула мама. – Вы уж простите… Говорила ж я, что он…»
«Так что вернуться сюда, как бы сильно тебе ни прижало хвост, было очень большой ошибкой, – перебила Бетани, будто ничего не слышала. – Ты издохнешь на дыбе, милочка. А твой деревенский щенок никому тут не нужен. Я очень советую тебе бежать. Прямо сейчас, подальше от Дредфорта и от Севера вообще, а лучше за Узкое Море. Могу подбросить до аэропорта и, так уж и быть, дать немного денег…»
«Сама ты сдохнешь, вонючка!» – «Деревенский щенок» ещё раз пнул сиденье.
«Ты ведёшь себя непозволительно дерзко для бастарда», – подал вдруг голос сидящий рядом мальчишка.
«Чё?!» – опешил Рамси: он уже воспринимал этого надутого хлыща во взрослом костюме как неодушевлённый предмет.
«Такие, как ты, называются “бастард”, – рассудительно пояснил Домерик Болтон. – Это значит ублюдок. Незаконнорождённый. Так что ты никогда не займёшь места в обществе, да и папиных денег не получишь, ни медяка. И прав ты здесь никаких не имеешь, потому что мой отец тебя выбросил вместе с твоей матерью-проституткой».
В свои пять лет Рамси отлично знал, на что способен его пластмассовый кинжал, а на что нет. Сквозь одежду не воткнётся, а вот в лицо – вполне, криков будет выше крыши! Но обо всём этом он даже не подумал в последний, переломный момент, изменивший всю его жизнь. Просто выхватил игрушку из самодельных ножен – молча, похолодев от ярости – и с размаху всадил мерзкому пацану в глаз.
Вскинув руки, тот заверещал, как поросёнок, мигом растеряв всю свою спесь; бестолково толкнул мелкого бастарда в грудь.
«Убери своего выродка! Немедленно!» – рявкнула Бетани, не оборачиваясь.
«Рамси, перестань! Пусти мальчика! Хватит!» – отчаянно кричала Бетси, но дети уже сцепились в драке – точнее, Рамси вцепился Домерику в горло, а тот пытался отбросить его пинками и не переставая вопил.
А потом Бетани, похоже, увидела сына в зеркале заднего вида: искажённое криком безумное лицо с торчащим из глаза ножом. Она завизжала и бросила руль, резко повернулась – и, должно быть, задела что-то локтем. Дальше всё произошло за каких-то пару секунд. Детей занесло и швырнуло на дверцу, а затем – одновременно с сокрушительным ударом – вперёд, о спинку сиденья. Домерика – лицом, так что кинжал вошёл по рукоять, а Рамси – выставленным в сторону локтем. Рухнув вниз, на колотящееся в агонии тело старшего мальчишки, он беззвучно скорчился от боли.
Всё замерло; в наступившей тишине до сознания достучался монотонный вой. Он раздавался рядом, почти вплотную, так что мелко тряслось водительское кресло, которым прижало перепуганного Рамси. Страшный, безумный, на одной ноте – и судорожное торопливое скрежетание, будто когтями по пластику… А потом всё оборвалось бульканьем и затихло.
Рамси бестолково возился руками в чём-то горячем и липком, пытаясь нащупать опору и выбраться: он застрял между передними и задними сиденьями, которые сдвинулись из-за удара и сдавили ему бока, дышать становилось всё труднее. Откуда-то спереди донёсся стон и слабая возня.
«Рамси?.. Рамси!.. Сынок…» – По перекошенным сиденьям беспорядочно шарила исцарапанная мамина рука. Придавленная и наверняка раненая, Бетси с полуобморочным упорством силилась вывернуться и увидеть сына.
«Я здесь! Я застрял!» – взвыл мальчишка, чувствуя, что задыхается, но вместо голоса вышло только сдавленное сипение.
«Рамси!!!»
Он отчаянно рванулся наверх, не щадя сломанную руку, – и выдрался из обманчиво мягкой хватки обломков, вскарабкался на сиденье – трясущийся, грязный, взлохмаченный…
«Рамси!..» – рыдала мама.
«Всё хорошо! Не бойся…»
Он перехватил мамину руку окровавленными пальчиками, сжал – и она расслабленно опала. Вдалеке выли приближающиеся сирены.
Рамси потормошил бесчувственное тело мамы за плечо – и только тогда разразился отчаянным рёвом.
====== 4. ...сводят с ума ======
В больнице Рамси очень понравилось – сразу же, как только перестала болтаться и болеть сломанная рука. Там были вежливые медсестры в красивых и аккуратных белых халатах – они ласково улыбались, а руки у них, когда они делали перевязку, были мягкими и нежными. И пахло от них как-то по-особенному приятно. А ещё в больнице вкусно кормили, а после обеда давали мягкие булочки – ещё тёплые, свежие, Рамси таких даже в деревне никогда не пробовал.
Правда, рука под гипсом ужасно чесалась, но он уже на второй день стащил у старшей медсестры — толстой тётки с противным громким голосом — длинную линейку, и жизнь наладилась. А ещё Рамси часто бегал к маме – та поправлялась медленнее, но всё равно улыбалась сыну, слушая его рассказы о путешествиях по больнице.
Только однажды мама не улыбнулась. Рамси как раз перед этим увидел, как из её палаты выходил тот страшный мужик, его отец. Мальчик поскорее спрятался за угол: слишком свежими были воспоминания о том, как «папка» его едва не убил в машине скорой помощи. Чуть-чуть не дотянулся!
Когда отец скрылся из виду, Рамси сразу же бросился к маме. Та лежала на кровати, безучастно уставившись в потолок, а щеки её были мокрыми от слез.
«Что он хотел?» – спросил Рамси, потормошив маму за руку. Бетси, казалось, только в тот момент его заметила – улыбнулась, прижала встрёпанную головёнку к груди и ответила слабым голосом: «Ничего, маленький, он про моё здоровье спрашивал».