Черная ткань, немодный маленький турнюр, лента с маленькими бриллиантами на горле. Длинные серебряные серьги, заряженные магией, сочетались с серебряными ледяными браслетами под ее рукавами и перчатками. Она годами не носила эти серьги, с прошлого траура…
«Трент. Гарри. Джордейн. Эли, — теперь к списку добавилось новое имя. — Людовико», — роза, как та, что сжимал папист, бормоча молитвы, отправляя душу дитя Господа в вечность.
Были другие поводы до тревоги, и главный был богатой каретой, что стояла, как жаба, у распахнутых железных ворот Кинсалгрина. Пики ворот были с чарами, что отгоняли многих воров, что решались украсть. Она заплатила, чтобы неаполитанца не обокрали тут. Время и гниль она побороть не могла, но другое его покою не помешает.
А с теми, кто был в карете, она разберется после этой церемонии.
Бледный Клэр. Его сжатые в тонкую линию губы. Он дрожал, волосы были неровно острижены, он сам убрал обожженные пряди, хотя Гилберн был рад исполнить долг пажа.
Долг Людовико.
Хотя небо было в тучах, дождь не лился. Лето было холодным и влажным даже для Лондиния, некоторые шептали, что Британния недовольна.
Если бы Эмма не следила за окружением, она бы ерзала.
«Если она недовольна, это не мое дело. Не теперь».
Стук дубовой крышки заставил ее содрогнуться, и она подавила дрожь, как Клэр разгладил гримасу на лице.
«Да. Стоило рассказать тебе. Я боялась, что нелогичность расстроит твой разум. Я боялась…».
Так признаваться нельзя. Примы не боятся.
— Прима? — тихий шепот, Микал был не рад ее дрожи.
Она шагнула вперед.
Замершая зелень, сияющие мраморные мавзолеи тихо гнили внутри, мертвые были защищены древними чарами, чтобы спать спокойно.
Ее Дисциплина поднялась в ней, и даже слабое солнце жалило ее чувствительные глаза. Она была рада вуали, но все же шла вперед.
Мокрая земля, вырытая могила и камень, в который опустили оловянный ящик, куда поставят гроб. Ящик в ящике, в другом — внутри была сердцевина, что была когда-то… чем для нее?
Не просто знакомый, не просто наемник, не просто друг. У этого не было названия.
Когда она запросила его услуги, он играл, словно она была мышью под его лапой. А мышь оказалась львицей, и кот моргнул и сохранял холодное презрение. А еще была другая женщина, магия и много крови. Он задыхался, умирая, издавал жуткие звуки, а потом она отпустила его.
«Стрига, — шепот, как ругательство. Она заплатила ему вдвойне, хоть он пытался отказаться. — Стоило дать мне умереть».
Ее ответ:
«Это, сэр, меня бы не обрадовало», — и нож попал в стену рядом с ее головой, тихое ругательство раздалось следом. Микал был близок к убийству неаполитанца, это была первая проверка его послушания как Щита… и она впервые подумала, что не ошиблась, приняв его услуги и укрыв его от последствий убийства предыдущего хозяина.
Она быстро заморгала, благодарная вуали. Позже сияющий мрамор поднимется над гробом, появятся надписи на сияющей поверхности. Возведение дома для мертвого требовало времени, даже если заплатить вдвойне или втройне за лучшее.
Ее горло сжалось, она смотрела на полированный дуб.
«Я из Эндор. Если бы я хотела, он поднялся бы даже оттуда… но это не утешит».
Мертвые не давали всего. Они отвечали на простой вопрос, спрашивать о Чувстве было тщетно. Один из ее Дисциплины как-то призвал дух так, что он стал плотным, чтобы ответить на вопросы короля, но Эмма так не могла.
«Или могла? — ей было не по себе от того, что она даже не пробовала. Она всю жизнь только обнаруживала это. — Людовико», — ее спина была прямой, Эмма Бэннон вытянула руку. Магия вспыхнула, ткань эфира спуталась, физическая материя задрожала, ее перчатка оказалась разрезанной.
Черная перчатка и плоть под ней.
— Мадам! — возмутился священник. Она не слушала его. Чародей, что заколдует гробницу, нервно отпрянул.
«Людо, мне жаль», — кровь капала, и женщины ее дома отступили, всхлипнул. Эмма не двигалась.
Микал зашипел, красная капля стукнула по полированной крышке. Рисунок задрожал на миг, ткань реальности искажалась. В этом месте дети магии не должны были проливать кровь.
Не важно. Для этого нужна кровь. Мести не было: убийцу Людо стер взрыв. Но даже если бы она охотилась на него до последнего или выместила гнев на зеленых берегах, весы не были бы в равновесии.
Все же она привыкла к хитростям. Она выбрала одну жизнь вместо другой.
«Мне жаль, и я буду наказана», — она смотрела на ярко-красные пятна. Микал схватил ее за руку, и она позволила. Его пальцы сжали ее пальцы, она воспротивилась, только когда он попытался увести ее от могилы.
— Хороните, — сказала она, в горле словно был сухой камень. — Ради бога, если хотите жить, наполняйте ее.
Тихая суета. Клэр пошатнулся, Гораций и Гилберн поймали его. Ее руку кололо, Микал исцелял ее, как Щит.
Это тоже беспокоило.
«Твой Щит совершил чудо… ты ничего не потеряла при обмене…».
Все время она думала, что у ее выживания другой источник: из магии величайшего Целителя, которую он выпустил, пока город был подавлен чумой, на мир, которому Эмма поклялась служить. Если бы не Томас Колдфейт, она бы не пришла в себя…
Бед было много, а она могла лишь стоять и смотреть на пасть могилы, мужчины согнулись и копали, одинокий колдун в черной мантии с красными традиционными полосками нервно смотрел на нее, ощущая рябь вокруг нее.
Прима была бурей эфирной силы, волшебной Волей, что становилась жуткой, стоило ей оступиться.
Женщина с волей Примы с талантом к магии была жуткой. Если она потеряет власть над собой в этом месте мертвых, что она выпустит? Если она откроет врата своей Дисциплины в этом месте, она разобьет все гробы. Она сможет держать дверь открытой долго, и что тогда выйдет?
Земля ударилась о крышку с пустым звуком, и каждый взмах лопаты строил барьер между ней и… чем?
Она даже сейчас не могла назвать, кем он был для нее.
«Людо. Людовико, мне… жаль».
Этого было мало.
Глава седьмая
Совсем не хорошо
Поездка в карете в Мэйефейр была тихой, с тряской. Клэр, пришедший в себя после солей и глотка бренди из фляги повара, мрачно замкнулся в себе, хоть в ушах ревело. Мисс Бэннон сидела напротив него, ее детское лицо было собранным и осунувшимся под вуалью, порезанная кровавая перчатка на левой руке чуть смялась, ее пальцы дрогнули.
Немного коки помогло бы. Он не позволял себе это сладкое жжение после чумы, не видел смысла усиливать свои способности. И не ощущал желания. Это было из-за ее нелогичного поступка?
Она говорила об артефакте. Сможет ли он уточнить?
Она могла ответить. Был ли он трусом, раз не спрашивал?
Гроб опускали в землю. Яркая кровь, мисс Бэннон даже не смотрела в его сторону. Он думал, что она безразлична к… потере Людовико?
«Зови это правильно. Смерть».
Рев в ушах усилился. Было сложно думать с этим шумом.
— Клэр? — откуда у мисс Бэннон взялся этот робкий тон. — Ты в порядке?
«Не в порядке, спасибо».
— Вполне, — выдавил он сквозь зубы. — Ты же постаралась, да?
Это было зря, и плечи мисс Бэннон напряглись, его колкость попала в цель. Она повернула голову, словно выглядывала в окно кареты. Ее левая ладонь стала кулаком.
— Да, — тихо сказала она.
Они молчали, и когда копыта из железа застучали по знакомой брусчатке, она подобрала юбки. Она была в траурном платье, но не выла и не плакала, как от нее ожидалось, потому что не показывала такое людям.
Или ей было так больно от потери, что она не рисковала говорить об этом.
Он не успел обдумать это, карета остановилась, и она потянулась к двери. Но дверь открылась сама, распахнулась. Микал с мрачным видом дышал глубоко, но не тяжело. Он быстро двигался каким-то методом — хотя улицы были достаточно просторными для маневров — и Клэр не узнал, каким, до сих пор.
Она приняла руку Щита, вышла из кареты, и Клэр снова вел себя не как джентльмен.
«Что со мной? — Чувства или нет, но он не должен был так обходиться с леди. Конечно, если он правильно угадал происхождение мисс Бэннон, она не привыкла к доброму отношению. — Ты несколько раз видел ее характер. Ты ведешь себя гадко».
Клэр вылез из кареты, как старик, хоть и не ощущал проблем с телом. Нет, беда была в его голове.
Она убедила его, что ментальные способности не притупятся. Очень мило.
«Хватит ерунды», — его туфли стучали по камням, которые дважды в день подметал конюх, и от этого звука шум в ушах на миг притих.
Мисс Бэннон пошла вперед, склонив голову, словно борясь с сильным ветром. Микал не следовал. Щит замер, смотрел на фигуру в черной вуали, она запиналась, тихо шагая.
Он повернул голову с медленной грацией и осмотрел Клэра с головы до ног. Тусклое солнце отметило, что он был в черном бархате, а не в оливковом костюме, может, мисс Бэннон настояла. Мнение Щита о Валентинелли граничило с недоверием, и Клэр решил, что это симпатия мисс Бэннон к убийце…
Цепочка логики оборвалась, тон Микала был тихим, приятным и леденящим:
— Ментат, — пауза, мисс Бэннон пропала за дверью. — Я не знаю, что произошло между тобой и моей Примой.
«И это хорошо».
— Нет?
Тень улыбки изогнула уголок рта Щита на миг. Его взгляд изменился.
Клэр отшатнулся к карете. Он ударился о ступеньку кареты до синяка.
«Хватит нелогичных чудес на сегодня. Мне этого хватит».
— Нет, сэр, не знаю, — прошипел он. — Молитесь, чтобы я не узнал.
— Это угроза, сэр? — он старался звучать менее испуганно.
— Не угроза, человечек, — Микал улыбнулся, и это было жутко. — Предупреждение.
Он пошел по двору.
Хартхелл, кучер, ворковал с лошадьми, и конюх с широкими черными глазами и кривым телом вышел из тени конюшни и поспешил помочь. Звери фыркали, топали, бока сияли, копыта цокали, как колокольчики, высекая из камней искры.
Клэр прислонился к грязному боку кареты. Заморосило, и его нос заполнил едкий запах тумана. Нога болела, голова была полна шума, и он подозревал, что ему плохо.
Немного коки ему поможет. Сначала он переоденется, а потом скажет Людо поспешить…
Но Людо не было, он остался в холодной земле, и кровь колдуньи была на его гробу. Этого, может, неаполитанец и хотел. Лучше было бы сгореть, как делали с воинами язычники в холодных странах.
Глаза Клэра были полны горячих слез. Он спешил в дом, радуясь, что слуги еще не вернулись с кладбища и не видели его в таком состоянии.
Глава восьмая
Я просвещу тебя
— К вам посетитель, мэм, — Финч скривился со страхом. Он словно съел лимон, значит, его впечатлял статус гостя… или наоборот.
Эмма убрала от глаз мокрый платок. Ее кабинет был плохо освещен, кожаный диван, на который она рухнула, был слишком твердым. Но это был не пол, и если мебель видела, как она себя вела, какой слабой казалась, она не расскажет.
Как и Финч, и она мягко ответила:
— Я не принимаю, Финч. Спасибо, — полки с книгами в кожаных обложках — все были полезными — хмурились, но огонь в камине приятно согревал.
Финч тихо кашлянул.
«Ясно».
— Хорошая карета следовала за нами от кладбища, — пробормотала она. — Да. Они не передали открытку?
— Нет, мэм.
«Конечно».
— Микал?
— В курсе, мэм.
«Надеюсь, он…».
— Что скажете о карете, мистер Финч? — ее дворецкий казался обычным, но не был глупым. Его не обмануть так просто.
Его скривившееся лицо напряглось, ошейник вдавился в кожу. Ошейник продлевал ему жизнь, но он все равно старел.
— Не карета, а стража. Они следят за всей улицей, мэм.
— Вот как, — они все старели. Северина Нойон порой хромала, старые раны давали о себе знать. Изобель и Кэтрин, когда-то юные девушки, уже не были молодыми, они вышли бы замуж, не будь у нее на службе. Как и Бриджет с Элис. Ей стоило заняться этим.
Жизнь Примы была долгой, это было бременем и без философского камня. Она хотела сделать Клэра вне времени, а еще успокоить совесть.
Но все же…
Финч вернул ее в реальность.
— Они прибыли одновременно с поваром и девушками.
«Они не хотели, чтобы их заметили волшебница или Щит, ведь мы могли ощутить слежку за домом. Я обиделась бы», — она невольно вздохнула.
— Слуги?
— Присутствуют, мэм. Карета хороша, но без украшений. Механические лошади дорогие. Черные как… черные, мэм.
«Как смерть».
— Очень интересно, — она прижала кружевной платок к потному лбу. — Хорошо, я приму только одного человека.
— Мне принести чай?
«Чашечка была бы хороша».
— Нет. Ром. И витэ.
— Да, мэм, — он звучал радостно, хоть знал, что витэ с запахом фиалок испортит желудок хозяйки.
— Спасибо, Финч, — если она угадала насчет кареты, выпивка пригодится.
Не только ей.
— Да, мэм, — повторил он и ушел. Его плечи были расслабленными от осознания, что госпожа понимала ситуацию. Как обычно, ее спокойствие вызывало уверенность у слуг.
Эмма позволила себе с болью вздохнуть.
Конечно, Клэр был… расстроен. Странно, что он не спросил раньше. Для логической машины в отвлекающей плоти он казался… наивным.
Она медленно встала, ладони знакомыми движениями поправили платье. Она опустила вуаль — лицо в слезах и спутанные кудри не были видом, в котором она хотела принимать неприятности.
Быстро моргая, Эмма Бэннон опустила голову и прошла к двери.
Березовая мебель, синие подушки, обои нежно-голубые, как летнее небо. Зеркала тускло сияли, хотя шторы были сдвинуты — полоска сада у каменной стены была не лучшим видом, хотя порой Эмма думала о небольшой иллюзии — может, озеро? Вот только это ослабляло эфирную защиту, хотя стекло отлично помогало строить иллюзию.
Она стояла у холодного камина — без огня в комнате было прохладно. Это отражало ее чувства насчет всего дня, она с тоской посмотрела на диван. Но нет, она хотела преимущество, потому стояла.
Воздух задрожал, дверь открылась.
— Мэм, — прошептал Финч, пропуская гостя вперед.
Фигура в черном и вуали, и показалось, что это отражение. Или дно темного колодца. Но эта женщина была чуть выше Эммы и круглее. Ее черное платье было как у вдов, камни сияли, она убрала вуаль пухлыми пальцами.
Беззвучная вспышка, как молния перед громом, и Эмма сжала губы, а потом скрыла это.
Но она не присела в реверансе. Гордость была грехом волшебницы.
«Может, я научилась ценить себя».
Лицо за вуалью тоже было круглее, показывало следы времени, заботы и хорошей еды. Девушка, которой она была, пропала. Груз правления сделал из нее женщину со слабым подбородком, но взгляд пронзал, глаза были черными полностью, в них были созвездия, которые даже волшебница не могла назвать. Ее щеки были шершавыми и румяными, и, может, повезло, что Александрина Виктрис, королева Островов и императрица Индуса, сосуд правящего духа, не знала, как сильно схожа с умершей матерью.
Комната дрожала, как масло на поверхности пруда в ветреную погоду. Пыл Примы мог взорвать дом, а с ним и улицу, если будет нужно, оставив дыру хаоса и нелогичности. Шрам не скоро заживет.
Зачем останавливаться? Лондиний стоило почистить. Может, если убрать камень с камня, взорвать деревья и заглушить птиц, Эмма Бэннон успокоится.
«Но разве я хочу спокойствия?».
Губы Виктрис дрогнули, может, от презрения. Точно не от изумления, как раньше.
— Эмма.
Первый удар на дуэли.
— Ваше величество.
«Видите лицо матери в зеркале? Говорят, вы помирились с ней на ее смертном одре, хоть нашли в бумагах Конроя доказательства ужасной вины».
Как было носить в себе правящий дух, быть законом и волей островов… и обнаружить, что мать затевала тебе зло? А еще был супруг, его здоровье было плохим после чумы в Лондинии. Эмма думала, наряд вдовы был упреком, но королеве не нужно было упрекать… и это подданные Виктрис выпустили чуму в мир.