Но Тайновед продолжал стоять у стены, медленно по ней сползая, и глаза его, в которых застыло совершенно дикое недоумение, быстро мутнели. Наконец он осел на колени, запрокинувшись назад, и, медленно наклоняясь, лёг на левый бок, после чего лицо его уткнулось в пол, и он перестал двигаться.
Совершенно окаменевший, застывший в ступоре Владислав всё смотрел и смотрел в одну-единственную точку - небольшую, чёрно-красную дырочку над ухом, в повёрнутой к нему голове Тайноведа, из которой медленной, еле заметой струйкой потихоньку сочилась чёрная кровь.
В комнате стояла совершенно нестерпимая, аж звенящая тишина, и лишь чуть слышное журчание реки - далеко внизу, там, под стенами, её немного разбавляло своей непрерывной равномерностью. Наконец Владислав смог оторвать свой взгляд от раны на голове у мертвеца, и сдавленно шипя, и покряхтывая, встал на колени. Он попытался было подхватить с пола кинжал, но боль в ушибленном локте правой руки совершенно не давала согнуться пальцам. Тут он заметил, что тонкий, похожий на шило кончик кинжала надломлен, и, видимо, так и остался там - в ране.
Он попытался, всё ещё не веря в то, что Тайновед полностью обезврежен, вытащить из ножен на поясе свой форменный кинжал, но и тут правая рука его совершенно не послушалась. Тогда, помогая себе левой рукой, и опираясь, при этом, на толстую ножку опрокинутого столика, он, всё так же кряхтя, и кривясь от боли в правой ноге, которая подломилась под ним при падении, всё же умудрился как-то встать. По крайней мере - нога была не сломана, чего он было начал уже опасаться. Хотя и здорово растянута.
Весь дрожа и трясясь, на плохо слушающихся ногах, он проковылял к одному из устоявших при падении стола стульев, и буквально упал на него, уложив руки на колени. Сидя, он весь трясся совершенно мелкой дрожью, и в голе у него полностью пересохло, а изо рта вырывалось сиплое, громкое дыхание.
Он не помнил, сколько просидел так, на стуле, приходя постепенно в себя. Потихоньку мысли у него в голове успокоились, дыхание пришло в норму, и правую руку начало отпускать от острой боли. Наконец он нашёл в себе достаточно сил для того, чтобы встать, и подойти к лежащему у стены скрюченному телу. Он смотрел на него долго, не отрываясь, и всё никак не мог поверить в то, что вот именно он, сейчас, убил этого человека, с которым он многие дни, рука об руку, путешествовал, преодолевал трудности, воевал, наконец, плечом к плечу.
Потом он резко отвернулся, и - заплакал беззвучно. Вернулся к стулу, сел на него, опустил голову в сложенные ладони, и продолжал рыдать, уже громко всхлипывая, совершенно по детски, и слёзы катились у него по ладоням, попадая в прижатый к ним рот, и наполняя его резким, солоноватым привкусом.
Позже он так никогда и не смог вспомнить, сколько же времени он просидел там так, спрятав лицо в ладонях, ничего вокруг не видя, и ничего не чувствуя кроме тупой и резкой боли в ноге и в руке, повреждённых им при падении.
Затем его, внезапно, словно бы толкнуло что-то изнутри - он поднял уже совершенно сухие глаза, и оглядел комнату. В голове у него как то разом полностью прояснилось. Он отметил, с холодным отстранением, что на дворе уже начало смеркаться. Что-то буквально выворачивало его изнутри, что-то побуждало его к немедленному действию. Он встал, и нагнулся было, чтобы поднять лежащий на полу кинжал, и тут, к своему ужасу и удивлению увидел, что на полу от того осталась лишь рукоять - клинок же куда-то исчез - словно бы испарился. Махнув рукой, он даже не стал поднимать её, а повернулся, и подошёл к лежащему у стены телу того, кто ещё недавно был его руководителем и начальником.
Первое, что пришло ему в голову, так это то, что нужно бы поскорее спуститься вниз, и - завершить начатое. Потом его буквально пронзила мысль о том, что - а вдруг зелье не подействовало? Вдруг там все сидят, ждут их с Тайноведом к ужину, и что же он им тогда сейчас скажет?! На него навалилась одномоментная паника. А если кто-нибудь таки поднимется вдобавок сюда, и увидит его рядом с телом?! Вообще-то - они сюда предпочитают не соваться. Но - после всего произошедшего - кто знает? Вдруг они всё же засыпали, но уже проснулись, и сейчас, вспомнив его поведение, поднимутся сюда, полные худших подозрений?! И что будет, когда они поймут, что он убил командира?!
Нет - тело надо спрятать, и как можно скорее! Но куда?! И тут он вспомнил, что тело всё равно предстоит доставить на третий этаж, а туда ведь никто кроме него подняться всё равно не сможет. Так что - если затащить сейчас туда тело, то потом уж что-нибудь и можно будет наплести такое - эдакое, проверить-то они всё равно не сумеют!
Он подошёл к столу, непослушными руками приподнял голову бронзовой птицы, повернул её - и сбоку отскочила крышка, открывая доступ в тайник. Он извлёк жезл, подошёл к телу, и попробовал взвалить его себе на плечо, прилагая, при этом, все возможные усилия, чтобы даже случайно не взглянуть тому в лицо. Кровь из раны уже не текла, а вытекшая успела высохнуть на коже. Но поднять это тяжёлое тело ему удалось лишь с третьей попытки. Взвалив его на левое плечо, он выпрямился, и тут же почувствовал резкий запах пота, исходящий от мертвеца - запах, остро пропитанный предсмертным ужасом. Тяжко кряхтя и мысленно постанывая, он доволок его до лестницы, ведущей наверх, и начал медленно по ней подыматься. Когда ощущение опасности стало нестерпимым, он высоко поднял жезл в руке, и буквально физически почувствовал, как нечто, ранее препятствовавшее ему, неохотно отступило с дороги.
Поднимаясь по довольно просторной, прямой лестнице он как-то мимоходом, совершенно отстранённо думал, при этом, что башня, внутри, как-то уж совсем не приспособлена к нуждам обороны. На такой лестнице пытаться сдержать атакующих - дело ведь совсем безнадёжное. Уж скорее дворцовое, а вовсе не оборонное сооружение!
Лестница была построена в три пролёта, ограждаемых перилами, и на поворотах выходящих на небольшие площадки. Когда он поднялся до площадки, завершающей последний из них, проходящий над первым, то по праву руку у него показалась изящная, позолоченная решётка, выполненная в том же растительно-виноградном стиле, что и многое другое здесь, которой лестничный пролёт и ограждался на этом этаже. Впрочем - тут решётка ограждала пролёт с обоих сторон, и с площадки, которой завершалась лестница, были сделаны в ней выходы на обе стороны.
В решётке открывался широкий проём, через который Владислав и вынес тело Тайноведа наверх. Слева - во всю длину башни, угадывался длинный, прямой коридор, в котором царствовала абсолютная темнота. Справа же - у внешней стены башни, было оставлено строителями совсем небольшой пространство перед тёмной, высокой дверью, которая явно выводила куда-то за пределы башни. Именно туда, через открытый проём в ограждающей решётке Владислав и вынес тело Тайноведа наверх. Входя в комнату с лестницей Владислав оставил дверь в неё распахнутой, и проникающий туда свет сначала таки заметно подсвечивал ему. Но чем выше он поднимался - тем темнее становилось. Поэтому он опустил тело командира на пол сразу же за еле видимой, чуть отблёскивающей палево, в проникающем снизу освещении, решётки, и тут же поспешил назад.
Зайдя в рабочую комнату он окинул глазами царящий в ней разгром - опрокинутый стол, разлитую и разбросанную по полу из перевёрнутых мисок еду, и кинулся наводить порядок. Подняв и расставив мебель, он собрал на поднос миски, сгрёб руками с пола туда всё, что можно было с него подобрать таким образом, поднял шкатулку, и сунул её, вместе с жезлом, в схрон, открываемый птичьей головой. Затем, на всякий случай всё же взяв с собой поднос, направился в трапезную.
В трапезной же господствовало совершенно сонное царство. Колдовской сон одолел парней, видимо, хоть быстро и необоримо, но они, всё же, смогли, при этом, аккуратно пристроиться там по лавкам, и теперь - кто скрючившись, кто развалившись вольготно, вовсю на них похрапывали и посапывали совершенно безмятежно. Владислав, из осторожности, попробовал растормошить Ладненького - да где там! Его, правда, не предупредили, как долго будет действовать зелье, но пока что ни о чём можно было не беспокоится. Хотя и тянуть особо явно не стоило.
Он прошёл на кухню, и долго отмывал и отдраивал ладони под струёй воды в умывальнике - пока там не закончилась вода в бачке. Затем ополоснул лицо ледяной водой из бадьи, стоявшей рядом, тряхнул головой, тяжело вздохнул, и решительно отправился снова в башню - за кинжалами.
В башне уже были совсем потёмки. Он отыскал факелы, доставленные сюда ещё Ладненьким, зажёг несколько, и поместил в держаки - сначала у входа, потом - на лестнице, ведущей на второй этаж, а затем - в зале с престолом, и последний - в комнате напротив. Когда он, поместив там факел, вышел в тронную залу, то ему вдруг показалось, что в проёме открытой двери рабочей комнаты, выглядывая оттуда из сумерек, царящих там, стоит, и пристально смотрит на него Тайновед.
Ужас, посетивший его при этом, был совершенно запределен. Он словно бы прикипел к полу, выпучив глаза, и пытаясь лучше разглядеть - что же там в действительности происходит. Потом, на трясущихся ногах, он всё же пересёк зал, и подошёл к двери, которая действительно оказалась распахнутой. Он, при этом, совершенно не мог вспомнить - закрывал ли он её, выходя, или же - нет.
Совершив над собой просто форменное насилие, он всё же зашёл туда, держа в руке горящий факел. Комната была совершенно пуста. Он подошёл к окну, и выглянул наружу. Над входом в долину небо было всё ещё светлым, но её саму уже полностью окутали вечерние тени. Он постоял некоторое время у окна, отрешённо прислушиваясь к дальнему журчанию реки. Потом до него дошло, что он бессознательно продолжает затягивать время. Сунув факел в держак у входа, он покинул комнату, и спустился вниз.
В караулке он сгрёб оставшиеся семь кинжалов, завернув их в свой плащ, который перед этим забрал из рабочей комнаты. Буквально принуждая себя, он пересёк двор, и прошёл в трапезную. Здесь также было уже полностью темно. Свалив принесенную им ношу на первый попавший стол у входа, он высек огонь, и зажёг один из пятисвечников, стоявший на том же столе в ожидании ужина.
Первым, с кого он решил начать, был Весельчак. Всё-таки, при всём уважении, которое он к тому испытывал - Весельчак всегда оставался ему наименее приятен из всего их отряда. Тот лежал на лавке, вольготно раскинувшись, брюхом кверху. Правая рука его вцепилась в ремень, а левая свободно свешивалась сбоку. Голова у него была запрокинута, и нечесаная, густая русая борода была задрана кверху лопатой.
Владислав аккуратно поставил подсвечник на стол рядом с ним - и колеблющееся пламя свечей высветило его до малейшей волосинки. Потом он положил взятый из общей груды кинжал рядом с подсвечником, и осторожно расстегнул пояс на лежащем. Правая рука у того соскользнула вместе с освободившимся концом пояса, и также свесилась с другой стороны. Весельчак что-то промычал глухо, но даже не пошевелился. От него резко - до рвоты, воняло - они там всё утро упражнялись с оружием, и с него, видимо, успело уже семь потов сойти во время этих занятий.
Владислав медленно, методично расстегнул пуговицы на куртке, и раскрыл её у него на груди. Потом задрал аж до горла грязную исподнюю рубаху. Обнажив тело, он увидел, что хотя строение его было и не особо изящным, но торс был действительно могуч и хорошо развит. Мускулы живота, могучая грудь, заросшая густой растительностью - всё это было совершенно богатырского сложения. Весельчак сопел во сне от неудобной позы, и грудь его мерно понималась и опускалась, а из открытого рта вырывалось хриплое, тяжкое дыхание.
Стараясь не взглянуть ему в лицо, Владислав, склонившись над телом, взял со стола кинжал, извлёк его из ножен, ещё раз подивившись тому, насколько легко плотно сидящее в них лезвие выходит наружу, отложил ножны обратно, и, аккуратно примерившись, осторожно опустил клинок на вздымающуюся грудь, зажав рукоять в левой ладони, и - постаравшись, при этом, попасть иглообразным кончиком в межреберье.
У них в школе разумеется были занятия по строению человеческого тела - как же без этого, но всё же, практически, он не очень ясно себе представлял, где совершенно точно у живого человека может находиться сердце. Впрочем, сейчас ошибиться было бы всё же крайне сложно. Удерживая клинок почти на весу он, затем, быстро и сильно ударил по шарику у завершения рукояти правой ладонью - плашмя.
Клинок, к его немалому изумлению, вошёл в тело необыкновенно легко, весь провалившись внутрь, пока не уткнулся во что-то твёрдое - то ли в ребро с другой стороны грудины, то ли, даже, в лавочную доску. Весельчак глухо закричал, выгибаясь дугой на лавке, и отбрасывая его от себя вскинутыми руками. Как только клинок крепко зажатого в ладони кинжала выскочил из прокола, прямо в лицо Владиславу ударила тугая тонкая струйка крови - так что он лишь едва успел зажмурить глаза. Тело Весельчака с грохотом обрушилось под стол с лавки, и продолжало биться там в судорогах. Тяжёлый, утробный хрип, впрочем, быстро затих, и тело перестало шевелиться.
Владислав ошеломлённо протёр лицо правой ладонью. Рука была испачкана в алой суковице, а ресницы липли при попытке сморгнуть. Борода также была вся в этой густой, липкой, пронзительно пахнущей жидкости. Пламя свечей потревоженное падением тела, всё ещё металось тревожно по комнате. Владислав растерянно взглянул на лезвие кинжала. И убедился, что и здесь кончик был обломан неровным, зазубренным изломом с острыми краями. Он бросил кинжал на пол, и поскорее побежал на кухню - умыться.
Там он, уже под другим умывальником, долго тёр лицо мылом и губкой, но на белой поверхности полотенца, когда он его вытирал насухо, всё же таки остались светло-алые разводы.
Когда он возвратился в трапезную, то в нём что-то как бы надломилось, но, при этом, и затвердело, сделало его гораздо менее чувствительным к том, что он сейчас должен был продолжить.
Следующий, за которого он взялся, был один из степняков. Тут Владислав уже действовал гораздо осторожнее. Он сильно зажал тело ногами, сев на него - так, чтобы оно не вскинулось бы в судороге, тщательно соразмерил силу удара - настолько, чтобы кинжал, пройдя сердце, не пронзил бы тело насквозь, и был предельно осторожен, дабы вновь не получить в лицо струйки крови из раны. Разум его заледенел, и он действовал с отстранённостью и чёткостью мастерового, последовательно обрабатывающего своим инструментом неодушевлённые предметы.
Единственный, над кем он всё же, под конец, заколебался на момент, оказался Ладненький. К Ладненькому он приступил уже напоследок, когда со всеми остальными было покончено. И тут у него в горле прямо слёзы стали комом. Ладненький лежал на скамье, на левом боку, свернувшись клубочком, подложив под голову кулак, и лицо его было совершенно по детски счастливо и безмятежно. Он тонко посапывал, слегка шевелил во сне губами, и какая-то совершенно обезоруживающая улыбка постоянно проскальзывала на его устах.
Но приступивший к Ладненькому Владислав был уже совсем не тем Владиславом, который расстёгивал пояс у Весельчака, всё ещё содрогаясь от мысли о том, что ему предстоит вот сейчас так запросто, расчетливо и совершенно беспощадно лишить жизни совершенно беспомощного человека. За ним стояло уже семь только что отнятых жизней, и он вполне ясно осознавал, что проснувшийся Ладненький будет, после всего произошедшего, для него попросту смертельно опасен.
Он всё ещё мучился, всё ещё чувствовал в груди странную раздвоенность, и жалость, гнетущая сердце его тяжкой мукой, всё ещё слабо пробовала остановить руки его, раздевающие беспомощное тело бывшего денщика уже мёртвого командира, но - расчетливый удар правой ладони по рукояти кинжала покончил одновременно и с жалостью, и с этой его раздвоенностью, закрыв в его сердце путь всякой мятущейся слабости разом, и - возможно уже навсегда.
В свете пляшущих языком пламени он стоял посреди трапезной, в которой он оставался теперь единственным, ещё живым среди груды мёртвых тел, и внимательно, зачарованно изучал лезвие последнего кинжала, с обломанным остриём. При этом он думал, с определённого рода усмешкой, что вот сейчас, пожалуй, Тайновед вполне мог бы гордиться последствиями своего воспитания - если б, конечно, смог бы его сейчас увидеть. Потом он положил проклятый клинок на стол, аккуратно застегнул на Ладненьком пояс, перехватил тело за его петлю, перекинув через плечо, и - поволок к выходу из трапезной.