— Ты понимаешь, что находишься в Китае — стране победившего социализма, где равенство и братство не пустые слова, где истинные ценности морали и чести поощряются, а пороки строго караются?!
Пленный тихо ответил:
— Никакой системой нельзя заставить служить морали.
— Хорошо, тогда скажи мне, за какой строй боретесь вы?
— Я предатель той системы, о которой вы спрашиваете. Я узнал про Аналог и хочу попасть на него. Потому я здесь. Белая пирамида — портал.
«Аналог, Аналог...», — сколько раз уже слышал Нианзу Ли название какого-то объекта, но что это — страна, город, база, так до сих пор не известно и спросил:
— Что такое Аналог?
— Это Земля, где мораль сама система.
«Прекрасный ответ!», — мысленно вспылил разведчик, — «Все сразу очевидно и ясно — это земля», но выражая глубокую заботу сказал вслух:
— Ты стремишься к высоким моральным принципам, но ты умираешь, передай людям свой опыт, и мы продолжим твое дело.
В горле пленника забулькала кровь, и разведчик понял — арестованный смеется. Нианзу Ли подал знак и поступление препаратов по иглам пронзающим живой труп прекратилось.
Ощущая близость конца, пленник заговорил судорожно:
— Невозможно сидя на горе пройти путь от медузы до орла. Только касаясь каждой ступени своей душой можно достичь вершины — Аналога.
— Ты умираешь, укажи этот путь живым, — Нианзу Ли подал знак и поступление препаратов возобновилось.
Маска безразличия заковала все тело пленника и казалось он заговорил грудью, а не ртом:
— Давным-давно жил человек ни хорошо, ни плохо, жил, как бог на душу положит, как черт повернет и пришел конец его жизненному пути и его похоронили.
Похоронили. Похоронили, как собаку. Никто не знал где и когда. Найдут ли когда ни будь тот крошечный холмик на окраинах мегаполиса?!
Никто не знает где и сколько лежал его труп в ожидании поминальных слов и молитв. И можно было бы его сравнить с бездомной собакой — без адреса, без друзей, но, есть одно «но» не позволяющее это сделать — он ждал в окружении семьи.
А семья похоронила родственника тихо — неизвестно где и когда, как собаку.
И никто бы не узнал о случившейся смерти, если бы не завыла сука. Красиво, мелодично, она завела вой о похороненной любви.
Все кинулись искать её любимого, но его похоронили, как собаку.
Он был человеком. Со своими проблемами, комплексами, ершистым характером. У него были друзья, были враги. Они наперегонки искали могилу, но его похоронили, как собаку — разве найдешь неприметное место, где друзья не оставили цветы, а враги бутылку коньяку?!
Родственники живут, как обычно — никакого траура, словно и не было человека, а была собака, по которой траур не соблюдают.
Только друзья и враги все не находят место, где могут оставить цветы, выпить коньяку, вспомнить человека.
Смерть спрятала блокнот и подумала: «Стихи не получаются... Хоть бы уже получилось примирить этих мечущихся по окраинам в поисках того, кого похоронили, как собаку. Даже мне противно. Но не могу же я их вечно ждать неизвестно где, куда никто не догадается?! Может доставить лично каждому примирение?!»
Время толкало могучим маятником в костлявую спину и, вздохнув, Смерть пошла проявить заботу и уважение.
Голос затих, датчики единовременно показали нули, Нианзу Ли знал, что сейчас тысячи сканеров в лабиринте пирамиды ловят движение мечущейся души.
«Теперь только надеяться на силу и мощь всей социалистической машины», — размышлял разведчик, глядя, как техники снимают тело, на удивление, сохраняющее возрастные параметры.
Уже в дверях, Нианзу Ли окинул взглядом труп на анатомическом столе, он начал стареть — иссыхать, медики суетиться, пытаясь остановить процесс, но разведчик знал: хозяева нашли своего солдата и остановить их невозможно.
На последнем посту внешней охраны, Нианзу Ли передали чип под личным кодом.
Проехав несколько десятков километров по грунтовой лесной дороге, разведчик остановился и прочитал очередной приказ.
Где-то в России изобрели новый канал связи. Необходимо добыть и доставить изобретение на базу.
Рихард хорошо знает какова мощность и неповоротливость «красной машины». Фанатизм многих коммунистов разбился о гусеницы сминающие любого проявившего слабость. Китайский шпион считает себя неуязвимым, но предводитель армии партизан, говоривший голосом пленника, иного мнения.
Глава 4
Первое что возникло в голове Ивана — разноцветные нити голосов. Они запекались в запаянный временем клубок, наслаиваясь друг на друга, перетягивая мысли и ложась параллельно, требовали сознания. Приоткрыв глаза, стало ясно, что канаты состоят из слов, но смысл длинных предложений Иван не мог понять.
Сквозь тугую сеть сознания проявился грязный стакан, голоса стали такими же мутными и разделились на не смыкающиеся грани, находящиеся в сотнях метров друг от друга.
— Смотрите-ка! Вроде очухивается Телик.
— Эй, Ваня, ты как?
Иван слышал голоса, как будто они сначала проходили сквозь воду, а потом уже достигали его слуха, а слух тянул пудовой гирей голову в черную глубину.
— Ну, ты Сыч, ему и врубил!
— Так я от неожиданности! Открываю дверь — он бежит, и вы все орете: «Держи его! Стой...», — извиняющимся тоном говорил Сыч, — инстинкт...
БОМЖи — недавние эксперты и специалисты, собравшись вокруг нового постояльца не стремились найти справедливость вселенского масштаба. На фоне рухнувшей нерушимой системы социалистического общества, их искренне интересовал новый знакомый. То, что называется человечностью, в кругах, познавших бренность искусственно настроенных идеалов, даже не обсуждалось. Искусственное давно уступило место воспитанию и рефлексам.
— Ты главное предупреждай, когда инстинкт этот, тумблер в твоем чугунке щелкает, чтобы свои успевали отойти, — пробубнил щуплый Костян двадцати лет от роду, говоря потирал щеку, но покидать окружение не спешил.
Смех надавил на барабанные перепонки Ивана, и ему показалось, что уши лопнули от боли.
— А, а-а-а!!! — заорал он, сжимая голову руками и корчась на грязном бетонном полу, — Сука! Сука! Тварь!
— Это Телик о тебе, Сыч! — хохотнул Сергей.
— Так ему можно, я ж его чуть без башки не оставил. Пусть... Может полегчает... — отходя от перенесенного в дальний угол склада Ивана, безразлично сказал Сыч, хорошо зная силу инстинкта выживания.
Оказавшись один в центре убежища, добавил голосом обиженного ребенка:
— Мужики, я ж выпить принес...
Никто не ответил, но Иван затих, лишь слышалось в горячем летнем зное его глубокое размеренное дыханье.
— Пусть лежит, — тоном хозяина сказал Сергей, — отойдет! Пошли поедим.
Все двинулись к дающей тусклый свет лампе в центре помещения.
В маленьком желтом пятне стоя на одном колене, приспосабливал под стол большой деревянный ящик Сыч.
— Во Телик ходячий, взял х-о-о-роший стол испортил, — сокрушался здоровяк, не задумываясь об инстинктах и искусственных вышках статуса.
— Мусор надо убрать, — констатировал Федора.
Когда принятый порядок вещей вернулся и на новом — более широком столе лежали скромные продукты, и стояло две полтора литровых бутылки самогонки Лизаветы Павловны, все заняли свои места и принялись есть. Ели тихо. Наливали часто.
Ужинали шесть человек — пятидесятилетний, плотного телосложения не высокий Сергей, инвалид — Погон, тощий старик — Федора, Сыч — как будто сошедший с экрана спецназовец; только грязный и голодный, девятнадцатилетний бывший детдомовец Костян, и совсем дряхлый на вид старик — с длинными, не стриженными, редкими седыми волосами и такой же бородой.
— Ну, что, — первым заговорил Сергей, — обсудим сегодняшний день, друзья?
— Можно, — отозвался Погон.
— А ты не лезь поперек батьки, — беззубо шепелявя, отозвался старик.
Погон опустил глаза, как будто не желая испепелить взглядом сидящих за столом.
— Батя, что скажешь? — обратился Сергей к старику.
— Что сказать... Думаю если бы это был не он, он бы не побежал.
— Я тоже так думаю, — согласился Сергей.
Все остальные закивали в знак согласия.
— Значит, Петрович был прав? — спросил Федора.
— Я ж говорил! — вдруг горячо и от того громко на высоких нотах заговорил Костян.
— Петрович всегда правду говорит! Я Петровича Всю жизнь знаю... — паренек осекся и всхлипывая договорил: — Зна-л... Он всегда говори-л правду...
Костян опустил голову, и видно было, что ему не стоит наливать суровой настойки местной стряпухи.
— Ты иди, ложись, сынок! — Батя похлопал старческой рукой по предплечью паренька, шмыгающего носом.
— Налейте еще, — голосом полным скорби попросил Костян.
— Можно, — согласился Батя, — помянем Петровича.
Все выпили молча. Закусили. Костян попытался встать, но сивуха лишила его равновесия, он повалился на Погона. Погон молча погрузил парня на плечо и понес в приспособленный для сна угол склада. Вернулся Погон с уже отстегнутой фальшивой культей.
— Вырубился, — констатировал местный шеф безопасности.
Разрезая воцарившуюся тишину воспоминаний, из темноты полился густой, басовитый голос:
— В нашем городе больше не будет таких преступлений! Я вам заявляю, как прокурор города!
Сидящие за столом переглянулись, но на лицах не было страха, скорее безысходность застыла одинаковым отпечатком прижизненного слепка, и каждый мог видеть себя в смотревшем на него.
— Эти преступления позор для всех кто принес присягу Родине! — продолжал Иван поставленным голосом.
— Как же это он так? — первым заговорил Сыч, — точно голос Пыжова!
Оставив выпивку и закуску, все встали и пошли на знакомый голос кабинетного начальника.
На сваленной в углу ветоши раскинув руки и ноги, лицом вверх, еле шевеля губами лежал Иван.
— Сыч, тяни лампу сюда, а вы тащите ящики, — приказал Батя, — вечер, похоже, будет долгим.
— Скажите, а у Вас есть подозреваемые? — зазвучал молодой женский голос из уст Ивана.
— Конечно! Я же сказал, что преступлений больше не будет! — сменил высокие ноты баритон прокурора.
— Конечно, не будет, урод! Это же ты убивал этих ребят! — закричал своим голосом Иван, — теперь, когда понял, что все может вылезти, ты не будешь убивать! Ты не спрячешься! А я тебя вижу! Я знаю, что это ты! И я тебя достану, козел!
— Извините, мне сообщают, что у нас неполадки в эфире, — женский голос, — у нас произошла техническая накладка — врезание другого канала.
— Конечно врезание, — надменно констатировал голос Ивана, — вам всем надо еще глаза и уши врезать! Вы что ослепли? Пыжов убийца!
Иван заметался выброшенной на берег морской звездой. Сгребая и разбрасывая тряпки охрип в проклятиях и затих между сугробов отслуживших вещей.
— Вот блин Зорро! — хлопнул себя по ноге Сыч.
— Дурак, — мрачно сказал Погон.
— Да, заткнитесь вы, — рявкнул Сергей.
— В этом году доход населения увеличился на десять процентов, — отозвался Иван приглушенным женским голосом.
— Врешь! — ответил сам себе собственным голосом.
— Что это? — полился женский голос.
— Это правда! — сменила женский голос собственная речь Ивана, — Ты все врешь! Твою статистику сочиняют у тебя под юбкой!
— Безобразие! Это оскорбление! — Иван снова передал женские ноты и следом плач.
— Ах, ха, ха. Мы, звезды, — появился новый молодой мужской голос, — должны быть всегда на высоте!
— Нет, ты должен в поле пахать! — грозно возразил Иван от себя.
— Не понял... — недоуменно прилип к звуковой волне молодой мужской голос.
— Это же Влад Влади! — узнал популярного певца Сыч, но стушевавшись под взглядами слушателей, замолчал.
— Че ты не понял? — давил голос Ивана на звезду попа, — Иди в поле пахать! Мудями потряси на сенокосе!
— Я, талантливый певец! — возмущенный голос Влада Влади, — Это оскорбление!
Сыч снова не выдержал:
— Так его, Ваня! Дави его!
Сергей толкнул развеселившегося спецназовца в бок и проговорил шепотом:
-Да, заткнись ты! Мешаешь.
Иван не останавливался и продолжал, как лучший пародист всех времен и народов:
— Ты талантом своим, раздвигаешь или вставляешь? Или как масть ляжет или как тебя уложат? — серьезно спросил он невидимого оппонента.
— Хи, хи, хи, — засмеялся голосом девушки, видимо журналистки.
— Ты че лыбишься, овца?! — потерял звездную надменность Влад Влади.
— Мудак! — констатировал недостойное поведение молодого щегла голос Ивана, — Тебя в тундру надо, петь северному сиянью, чтоб оно искажалось сильнее!
— Гы — гы — гы, — одновременно грохнул смех присутствующих.
Иван снова заметался, запрокинул голову, застонал и затих.
С улицы послышалась трель сверчка. Где-то вдалеке электровоз подал два коротких гудка. Мужчины терпеливо ждали.
— Молчит что-то, — еще продолжая посмеиваться сказал Федора.
— Настройка антенны сбилась, — весело подмигнул Погон, но сам скрыл удивление небывалой удаче и первым отошел от незваного гостя в глубину склада.
Сев на давно ставшую привычной инвалидную коляску, мыслями обратился внутрь, ища рычаги, которые не могли не заржаветь под натиском солнечной радиации. Их давно засыпало пеплом нравственности, залило сивухой покорности и засыпало пеплом надежды.
«Скоро, скоро придется откапывать меч похороненный долгими годами ожидания. Станет ли сила спасением или плахой — вот в чем вопрос».
Выпивая очередную порцию ночного тумана, монстр вздрогнул от иглы памяти, заметался по лабиринтам пор в поисках того, кто затронул сердечную мышцу городского гиганта.
Где-то на границе снов увидел Нианзу Ли ищущего то, что необходимо самому зверю. Оставил шпиона и отправился в Нью-Джерси. Курортный Лонг-Бранч обдал сознание необычного путешественника соленым бризом. На балконе бунгало нервно поигрывая мышцами агент ЦРУ хмурит брови, пытаясь в прошлом найти потерянный след китайца.
«Я тебе помогу», — беззвучно обращается к американцу Рихард.
Один из верных солдат армии партизан молнией вонзается в тренированное тело. Агент ЦРУ подобно собаке попавшей под дождь, пытается стряхнуть наваждение, но вскоре мысленно благодарит проведение за найденное звено в истории с «Теликом».
«Необходимо скомпрометировать Нианзу Ли», — решает американец и допив виски набирает засекреченный номер.
Отныне китайский шпион отмечен клеймом жертвы.
«Красная идея коммунизма не заменит сердце, а социалистическая машина не довезет туда, куда можно лишь подняться по ступеням», — мысленно изрекает Рихард.
Предводитель армии партизан не все знает, но охотника на свою добычу чует, как наг пробудившийся вулкан. Герой всех времен никому не прощает эмоциональных ошибок. Яркие вспышки чувств его конек, за этого скакуна и держатся солнечные вампиры. Но скоро, скоро, он их лишит вечного двигателя — человеческих эмоций.
Глава 5
Годы совместного пребывания у общего котла, замедляют время и учат терпению. Долго сидели мужчины, поглядывая на Ивана. Выпивка закончилась, и уже брала свое. Собравшиеся редко нарушали тишину вопросами философского характера, ответами на которые были приглушенные звуки ночного города и похрапывание Костяна. Иван, лежа все также — широко раскинув руки и ноги, в глубоком забытьи больше не произнес ни слова.
— Ну, мужики, я спать, — вставая проговорил Батя, — да и вы не засиживайтесь.
Сидящие за столом перекинулись несколькими фразами о предстоящем дне и последовали примеру старика.
Быстрыми шагами пересекли город предрассветные минуты, проникли в каждую подворотню, сгустились и замерли. Настало время, когда ночь, лежавшая рыхлой ватой, вытягивается в тонкую струну и, если зацепить ее, тут же появится бессонница и человеку станет трудно дышать, как будто в него, как в тряпичную куклу пытается проникнуть вязкая тьма. В этот час еще не известно сможет ли свет пробиться через черный монолит вечности или нет. Свет — являвшийся спасением, богом и раем для многих поколений землян. Свет, как ориентир благодетели и чистоты... Какой надо обладать хитростью и вероломством, чтобы подменить святое, заставить благодать отдавать кровавую дань?!