— М-да, найдется, — досадливо произнес я. Охранник продолжал приседать передо мной в реверансах, но мне было не до его волнений. Версия, что Ксению убил кто-то близкий, переросла в уверенность. И этот же человек кружил рядом со мной, как голодная акула.
****
Семен Брох моему звонку не обрадовался и помощи не обещал. Но иных выходов на правление банка у меня не было.
— Ванечка, ты же таки понимаешь, что при любом раскладе могут пострадать клиенты банка? — вкрадчиво произнес старый шельмец. — И никому это не понравится.
— Семен Натанович, меня не интересуют чужие вклады и деньги. Пусть хоть плавают там в золоте, как Скрудж МакДак. Мне просто нужно увидеть двери соседнего дома: кто входил, кто выходил. И я — адвокат, а не прокурор, в суд не потащу, — досадливо ответил я. Но пронять Сему было трудно.
— Зная твои таланты, Ванечка, я не могу быть в этом уверен. Когда ты начинаешь активность, горе тем, кто выступает против твоих клиентов, а мне еще хотелось бы немного пожить и спокойно поработать в этом городе, и не иметь проблем.
— Сема, ты просто не хочешь мне помочь.
Брох вздохнул так, что мембрана телефона затрещала.
— Ваня, не дави на мою совесть. В этом жестоком мире я вынужден лавировать между струйками и не намокнуть, потому что у меня — две дочки, и я хочу стать счастливым дедом, а потом, в глубокой старости, умереть в своей постели. А ты толкаешь меня в пасть к крокодилам.
— Семен Натаныч, прекрати ныть, — приказал я. — Я прошу тебя просто позвонить и спросить. Если тебе откажут, так тому и быть, но ты же хитрый лис, и можешь умаслить кого угодно. Так что я на тебя надеюсь.
— На Броха надейся, но и сам не плошай, — вздохнул мой собеседник и отключился. Почему-то я был уверен, что старому еврею удастся уговорить главу банка, чтобы мне предоставили доступ к записям камеры.
20
Ночью мне приснился кошмар. Я по непонятной причине стоял на сцене старого театра, освещенного сотней свечей. Занавес, черно-белый, уходящий ввысь, шевелился и трепетал от тысяч черно-белых бабочек. Зал был полон, и в каждом зрителе я видел знакомое лицо, но стоило сфокусировать на нем взгляд, как лицо расплывалось в безглазый блин. С потолка бил яркий луч софита, освещая зависшее в воздухе тело юной девушки. По ее коже ползали мнемозины, складывающих и раскрывающих свои крылья. Бабочки вонзали хоботки в белую, как мрамор плоть девушки. Ее раскинутые и согнутые под неестественным углом руки заливала кровь, капая на пол.
Меня против воли поднесло к мертвому телу. Когда я приблизился вплотную, кожа на груди девушки лопнула и разошлась, и из чрева высыпались отвратительные жирные личинки. Глаза мертвой девушки раскрылись, и она открыла рот, из которого вверх вылетел целый рой насекомых. Зрители начали аплодировать и бросать на сцену черные цветы, которые бились о пол и разлетались на осколки, словно стеклянные. А где-то вдали, у самого выхода, в резком контровом освещении, стояли моя жена и сын, позади которых стояла еще одна фигура. Лысый мужчина с изъеденным оспой лицом, обнимал их за плечи, и улыбался пастью барракуды. Горячий запах крови ударил мне в ноздри. Я поглядел в лицо убийцы и сделал шаг к нему, когда холодная рука мертвеца схватила меня за запястье. Ксения Рокотова, поедаемая тысячами бабочек, смотрела на меня ясными голубыми глазами.
— Помоги мне, — прошептала она, выплюнув вместе с кровью клубок червей. — Мне так холодно здесь одной.
Я открыл глаза. Моя постель была мокрой от пота. В стекло билась белая бабочка, та самая, которую моя покойная жена назвала боярышницей. Я нащупал пепельницу левой рукой и, не целясь, бросил ее в окно, промахнувшись на целый километр. Пепельница ударилась в стену и разлетелась на части. Безмозглое насекомое продолжило биться в прозрачную преграду, пока я не поднялся и не раздавил ее пальцами, оставив на коже чуть влажную пыльцу.
*****
Отправляясь в Красногорск, я тщательно следил за машинами, что ехали следом, опасаясь привести хвост к очередному свидетелю. Несколько раз я сворачивал на небольшие улочки, где было невозможно не заметить преследователей, но, кажется, мне везло. Охранники четы Макаровых в этот день решили оставить меня в покое, либо настолько поднаторели в слежке, что я их не заметил. Убедившись, что за мной не следят, я вывернул на трассу, которая вела к Красногорску.
С бывшей женой Рокотова я не созванивался, решив действовать на удачу, и не прогадал. После рассказа Лары я предположил, что финансовые дела Светланы обстоят не слишком хорошо, и потому совершенно не удивился, узнав, что она живет в обычной блочной девятиэтажке, не в самом престижном районе. Двор выглядел удручающе, с разрушенной детской площадкой, алкоголиками в рваных майках на свободных скамейках, и подъездом, в котором воняло кошачьей мочой. Я нашел нужную дверь и позвонил. Женщина открыла мне дверь сразу, будто стояла за ней. Светлана была одета, как для выхода, скорее всего, она только что вернулась. Я успел заметить пакет из которого торчало горлышко бутылки.
— Добрый день, — вежливо представился я.
— Добрый. Чем обязана… — кивнула Светлана, оглядев меня с ног до головы и кокетливо добавила: — чуть не сказала — такому красивому мужчине, но теперь разглядела ваши боевые раны. Но они вас не портят. Так что вам угодно, уважаемый?
Из ее рта несло кислятиной. Несмотря на то, что часы едва пробили полдень, Светлана успела опохмелиться и сбегала за добавкой, поскольку до нужной кондиции не дошла. Выглядела она скверно, хотя развалины лица еще хранили остатки былой красоты. Экс-жена Рокотова располнела, обрюзгла, в плохо прокрашенных волосах проблескивали седые пряди. Где-то там, под этой рыхлой кожей, таилось поразительное сходство с юной девочкой, похороненной на Троекуровском кладбище.
— Мне нужна Светлана Фюрстенберг. Это вы? — спросил я.
— Баронесса фон Фюрстенберг, — высокомерно поправила меня Светлана. — Да, вы пришли по адресу. Это я. А кто вы?
— Иван Стахов. Адвокат.
Ее губы скривились в плаксивой гримасе. Светлана картинно заломила руки и начала причитать.
— Послушайте, я уже говорила господину Захарченко, что произошла досадная неприятность. Все деньги были пущены в дело, но подвела типография. Журнал будет выпущен буквально со дня на день, я уже ничего не могу отыграть назад, сами понимаете, краска, бумага, фальцовка, зарплата работникам, аренда… Ну, войдите в мое положение! Да, я должна, но я — слабая женщина, все на себе, работаю буквально на износ… Могу же я ошибаться… Я же человек, в конце концов, а не машина…
Она схватила меня за руки и угодливо взглянула в глаза. Я поспешил ее успокоить, хотя в тот момент больше заботился о себе. Скажи я, что ради отсрочки долга она должна мне отдаться, то не успел бы даже договорить. Эта женщина по непонятной причине не вызывала у меня ничего, кроме отвращения.
— Я не от господина Захарченко, и понятия не имею о каких проблемах вы говорите.
Светлана поморгала и отпустила мою руку.
— Вы не от него? — неуверенно спросила она.
— Нет. И речь не о взыскании долгов.
Она заметно повеселела, неуверенно улыбнулась и робко поправила пуговицу на декольте, словно проверяя, застегнута она или нет. Коснувшись волос, Светлана с облегчением вздохнула:
— Уф… Тогда это совсем другое дело. Входите, Иван… Я же правильно запомнила ваше имя? Давайте выпьем, а? У меня есть отличный коньяк, между прочим, прямо из Франции, не какое-то пойло непонятного разлива.
«Отличный французский коньяк» стоял у нее в пакете и было сомнительно, что он прилетел напрямую из Парижа, но я не стал капризничать. Меня провели в гостиную, обставленную видавшей виды мебелью, собранной из разных гарнитуров. Светлана торопливо спихнула с кресла какие-то тряпки, усадила меня и, метнувшись на кухню, принесла два бокала, блюдце с косо порезанным лимоном и початую коробку конфет. Усевшись напротив, она призывно улыбнулась и закинула ногу на ногу, как Шарон Стоун, что в ее глазах выглядело сексуально.
— О чем вы хотели поговорить? — томно спросила она и демонстративно поболтала в воздухе пустым бокалом. Я поспешил поухаживать за дамой, и когда Светлана сделала первый жадный глоток, сказал:
— О вашей дочери Ксении.
— О… — она неумело изобразила скорбь, и торопливо хлебнула коньяку. Я подумал, что совсем недавно наблюдал, как в одиночку напивалась другая близкая женщина Ксении, но у Лары это выглядело иначе. Нынешняя госпожа Рокотова пила так, словно скорбела. На лице родной матери не отражалось никаких чувств, кроме неутомимой жажды. — А, что вы хотели узнать? И вообще, почему приехали ко мне? Ведь Ксения жила с отцом… Вы в курсе?
— Разумеется, баронесса, — заверил я, и она победоносно усмехнулась, довольная подчеркиванием ее титула. — Но, как вы понимаете, после смерти вашей дочери возникли определенные сложности юридического плана.
Я выдержал многозначительную паузу, во время которой Светлана мучительно пыталась сообразить, к чему я клоню, пока на ее лицо не озарилось догадкой:
— Понимаю… Видимо, я наследница? — воскликнула она. — Что мне останется после моей доченьки?
— Сейчас этот вопрос в стадии обсуждения, — торопливо сказал я, но она уже не слушала, мысленно умножая и складывая нули в разрушенной алкоголем голове.
— Я думаю, что имею право на квартиру и машину, — почти мечтательно произнесла она. — Я знаю, что недавно у нее появился спортивный автомобиль. Ну и счета, конечно… Ох, простите, простите, что это я… Это такая утрата, такая утрата для меня, единственная дочь…
Скорби по единственной дочери в голосе Светланы не было. Я поспешил охладить ее пыл.
— Да, придется утрясать вопросы с имуществом Ксении, но думаю, вы понимаете, что имеете право только на половину ее состояния?
Светлана возмущенно подпрыгнула на месте.
— Почему же? Я — единственная наследница! Я — мать! — воскликнула она и, не дожидаясь моих услуг, самостоятельно наплюхала себе коньяку в бокал.
— Но есть же Олег Юрьевич, — резонно возразил я. Светлана, не отрываясь от спиртного, кое пила как сок, замахала на меня свободной рукой, затем, оторвавшись от пустого бокала, схватила лимон и сунула дольку в рот, яростно перемалывая ее челюстями.
— Олег Юрьевич… — кисло сказала она. — Да Олег не имеет к Ксюше никакого отношения. Он — ее отчим.
— Понимаю, — холодно ответил я. — Это, конечно, меняет дело, но согласно документах он ее официально усыновил, и значит, автоматически является ее наследником, пусть даже родство не кровное. Тем более, что Ксения жила с ним и, как вы понимаете, все ее состояние было дано Рокотовым.
Светлана мрачно ухмыльнулась и поглядела в зеркало, отражавшее ее испитое лицо.
— Узнаю Олега! — плаксиво протянула она. — Как это по-скотски, лишить меня всего, причем не в первый раз! Только на этот раз я ему ничего без боя не отдам! Я заставлю его считаться с баронессой Фюрстенберг! Он у меня на суде без штанов…
Запала Светланы хватило ненадолго. Содержимое бутылки интересовало ее гораздо больше, чем недостижимое наследство покойной дочери. Она вновь подлила себе коньяку и выпила, не по-женски, залпом, как бравый кавалерист. Минуту она тупо смотрела в стол, а потом подняла голову и уставилась на меня со злостью.
— Вас Олег послал?
— Нет, я представляю интересы третьей стороны, — дипломатично ответил я. Светлана рассвирепела и вскочила, отчего платье на ее груди распахнулось, открыв обвислую грудь и не самый свежий лифчик.
— Какой еще третьей стороны? У Ксении не было больше никакой третьей стороны! — зло проорала она. — И если вы думаете, что я… какой-то третьей стороне… Да я живу в хлеву, в то время как должна жить…
— Почему же? — возразил я, подливая масла в огонь. — Если Рокотов не был ее родным отцом, значит, есть и родной, стало быть, наследник.
Лицо Светланы захлопнулось, как створки устрицы. Она поглядела на меня со скрытым страхом, а затем угрюмо произнесла:
— Никакого отца у Ксении не было.
— Думаю, что технически это невозможно. Вряд ли ваша дочь родилась от непорочного зачатия.
— Я бы попросила вас выбирать выражения! — разозлилась она и плаксиво добавила. — Конечно, был, но он… в общем, я не знаю, где он. Может, давно умер. И ни на какой наследство претендовать не может. Алиментов не платил, дочь не воспитывал. А вы знаете, сколько стоит собрать ребенка в школу?
Я подумал, что сборы в школу, видимо, остались последним воспоминанием Светланы о дочери, но не стал напоминать, что воспитывал ребенка Рокотов. Вместо этого спросил, подлив спиртного в свой и ее бокалы. На это действо Светлана поглядела с подозрением.
— Вы что, хотите меня споить?
— Где ваш муж? — резко спросил я. Светлана скривилась и взяла бокал, повертела в руках, но, все-таки, пить не стала, сглатывая, как умирающая от жажды.
— Муж? Муж объелся груш, — презрительно ответила она. — Ускакал в фатерланд, забрал последние деньги, оставив меня разгребать долги. Вот скажите, Иван, разве женщина моего положения может позволить себе работать? Не из желания себя развлечь, занять пустой день, а чтобы выжить? Я же, черт побери, титулованная особа, с гербом и короной. Аристократка. Белая кость. А я пашу, как лошадь, живу в хлеву, и при этом все, что у меня есть — долги. Я ведь подумала, что вы тоже приехали их выбивать. А у меня ничего нет. Потому что я никому не нужна. Олег меня бросил, дочери я тоже не была нужна, а теперь и Дитрих уехал, и, думаю, уже не вернется. Разве это не унизительно?
Я оставил этот риторический вопрос без ответа, и вместо этого задал свой:
— Недавно Ксения приезжала к вам. Что она хотела?
— Олег нашептал? — фыркнула Светлана. — Да, была. Но я, честно говоря, не помню. Я немного приболела, дочь ухаживала за мной, как могла, а потом уехала.
— Она ведь вернулась домой в тот же день, — надавил я. — Непохоже на длительный уход за больной мамой.
— Мне полегчало, — отрубила Светлана. — Чего сидеть у постели? Я же не умирала.
— Она ничего у вас не оставляла?
На ее лице появилось смятение и испуг. Если Ксения что-то оставила матери, скорее всего, эта вещь уже была в ломбарде. Приехав к матери, девушка застала мать в пьяном угаре. Вряд ли она чего-то от нее добилась, однако зачем-то же она приезжала?
— Нет… Не знаю, я же говорю: я была больна, — настаивала Светлана и всхлипнула. — Боже мой, моя бедная девочка, как же мало ты пожила, на кого же ты меня оставила?
Светлана рухнула лицом на стол, разразилась пьяными слезами, в которых было столько же скорби, сколько коньяка в ее бокале, выпитым досуха. Я терпеливо ждал, пока не иссякнет этот пьяный поток слез, и подлил ей спиртного. Не поднимая головы, она протянула руку за бокалом, а затем села, заморгав, как сонная курица. Она будто уже позабыла, кто я и по какому поводу здесь, как и то, почему только что рыдала. Коньяк превратил ее в расплывающуюся медузу, благодатно упав на старые дрожжи. Еще несколько минут, и она упадет замертво.
— Чего Ксения хотела? — торопливо спросил я, чувствуя отвращение к женщине, добровольно променявшей дочь на алкоголь. — Эй! Что хотела Ксения, когда приезжала сюда?
— Расспрашивала об отце, — сонно ответила Светлана.
— О биологическом отце?
— Ну да, а что? Нормальный интерес человека, желающего узнать, как он появился на свет.
— И что вы ей сказали?
— Ничего! — завизжала Светлана. — Я ничего ей не сказала! Разве я могла ей сказать о… нем?
Она вдруг встала и боком, как краб, понеслась в ванную, откуда донеслись характерные звуки рвоты и натужный кашель. Затем полилась вода. Я поднялся и торопливо оглядел квартиру, надеясь найти что-то принадлежавшее Ксении. Но, увы, если дочь что-то и оставила в этой квартире, это либо было пропито, либо спрятано так, что найти это было непросто. Возможно, Ксения и хотела провести время с матерью, но жить в этой квартире, где всюду валялось грязное тряпье, она вряд ли захотела бы.
В ванной хлопнула дверь, и я поспешил вернуться за стол. Светлана, умытая, с мокрыми волосами и влажным платьем показалась на пороге и нерешительно уставилась на меня.