Болезнь протекала тяжело. У императора всю субботу и воскресенье держалась высокая температура и наблюдался сильный озноб. Больной лежал у себя в комнате и никуда из дворца не выходил. Всё это время он почти ничего не ел, а только пил микстуры и травяные настои, предписанные докторами.
В понедельник утром в комнату к больному заглянула царица. Рядом с кроватью спящего государя сидел доктор и считал ему пульс.
— Как он? — шёпотом спросила Елизавета Алексеевна.
Виллие приложил палец к губам и, сгорбившись, на цыпочках направился к выходу.
Притворив за собой дверь, доктор ответил:
— Страшное уже позади. Кризис миновал. Жар ослабевает. Я полагаю, что денька через два-три Его Величество встанет на ноги.
— Ну, слава Богу! — вздохнула с облегчением царица. — А я уж грешным делом всякого надумалась. Эти игры со смертью до добра не доводят. Глядишь, никакой инсценировки не понадобилось бы, сам бы отдал Богу душу. Может, хоть сейчас, после болезни, образумится?
— Не думаю, — покачал головой лейб-медик. — Он ещё вчера вечером, как только пришёл в сознание, первым делом спросил: не видел ли я в порту английскую яхту?
— И что вы ответили ему?
— Правду. Сказал, что пришла его яхта. Он сразу блаженно улыбнулся и спокойно заснул.
«Где Шервуд? Я срочно хочу его видеть!» — раздался из комнаты рассерженный голос императора.
Царица и лейб-медик тут же поспешили на зов.
Александр Павлович сидел на краю кровати в длинной белой рубахе с небритым и сильно осунувшимся лицом и тщетно пытался натянуть на ногу сапог.
— За ним уже послали, Ваше Величество, — успокоил больного Виллие. — Вы бы легли. Вам ещё рано вставать.
— Пусть придут оба Шервуда. Я хочу говорить с ними обоими.
— Хорошо, хорошо! Все придут, не извольте беспокоиться. Только ложитесь, пожалуйста.
Виллие наконец-то удалось уложить больного обратно в постель. Но, покидая покои государя, он уже сомневался в точности своей оценки состояния больного. Закончилась ли лихорадка? А если закончилась, то почему государь по-прежнему бредит? Откуда ему возьмёшь двух Шервудов?
Однако он в точности передал царскую волю личному секретарю государя князю Волконскому [30].
И через полчаса доктор увидел в императорской приёмной на самом деле двух Шервудов. Правда, один из них был в уланской форме, а другой — в форме офицера Британского флота. И вместо бакенбард на его лице красовалась шкиперская бородка. Других отличий меж ними не было.
Александр Павлович принял офицеров в постели, но уже в сидячем положении, опираясь на гору подложенных под спину подушек.
— Вы — Роберт Шервуд, если не ошибаюсь? — угадал император.
— Так точно, Ваше Величество, — бойко отрапортовал шкипер.
— Но почему вы задержались? Ваш брат говорил, что вам любой шторм не страшен.
— Так точно, Ваше Величество. Но только турки закрыли проход через Босфор на время бури. Пришлось провести три дня на якоре в бухте в Мраморном море. Но и там яхту основательно потрепало. Требуется небольшой ремонт.
— Сколько вам понадобится на него времени?
— Неделя, Ваше Величество!
— Долго. Боюсь, что тело Маскова столько не протянет, начнёт разлагаться.
— Не извольте беспокоиться, Ваше Величество, — подал голос Шервуд-младший. — Погода стоит прохладная. Оно сохранится в лучшем виде. Вы, главное, сами быстрее выздоравливайте. Путь нам предстоит неблизкий.
— Что ж, не будем терять драгоценного времени! Каждый займётся своим делом. Вы ремонтом судна, а я — поправкой собственного здоровья.
— Ох, не по-христиански это — осквернять могилы усопших. Ох, и покарает нас Господь за такое богохульство, — причитал пожилой солдатик, выбрасывая лопатой из ямы комья глины и чернозёма, щедро пропитанные холодной осенней влагой.
— А чего тебе, Демьян, ты же человек подневольный. Тебе господин офицер приказал, ты и делай. Не твоего ума это дело, и грех не твой. Пусть вон у того франта душа за это болит и у доктора, что будет этот труп резать. Надо же, для опытов ему бедолага Масков понадобился. Басурмане, они и есть басурмане. Хотя по-нашему и говорят, но душа у них всё равно не православная, потому и не ведают, что творят, — ответил ему умудрённый опытом товарищ.
— Эй вы, кладбищенские крысы, ну-ка отставить разговорчики! Копайте живее, нечего лясы точить! — прикрикнул на солдат с иностранным акцентом унтер-офицер.
— А чего копать-то, ваше благородие. Вот он, гроб, счас подцепим его и будем вытаскивать, — донеслось из разрытой могилы.
Кряхтя, солдаты извлекли наружу перепачканный глиной дощатый гроб.
— Откройте крышку, — приказал унтер-офицер.
Когда его команда была исполнена, он подошёл к гробу и тут же отпрянул, прикрыв нос шёлковым платком.
— И что ж ты так завонял, братец? — укоризненно произнёс Иван Шервуд, а солдатам громко крикнул. — Давайте закапывайте его обратно. Доктору такой покойник не нужен. Совсем протух.
В тот же вечер, когда совсем уже стемнело, в дом начальника Таганрогского гарнизона постучали настойчиво и требовательно.
— Кого ещё принесла нелёгкая? — сердито пробурчала разбуженная жена.
— Сейчас я научу этого полуночника хорошим манерам! — многообещающе заявил рассерженный супруг.
— Кто там? — рявкнул он, подходя со свечкой к двери.
— Шервуд.
Голос гарнизонного командира сразу изменился до неузнаваемости, в нём даже появились нотки подобострастия.
— Вы? Так поздно? Что случилось?
— Случилось, — бесцеремонно заявил унтер-офицер, сбрасывая с плеч промокший плащ. — Мне необходимо задействовать запасной вариант. Вы понимаете, о чём я?
— Да-да, конечно, Его превосходительство генерал-адъютант Дибич [31] уже поставил меня в известность, — залепетал полковник. — Когда вам подготовить объект?
— Чем раньше, тем лучше. У нас уже всё готово. Дело за вами.
— Что ж, пойдёмте в казармы. Только учтите, я лишь вызову его, а дальше вы делайте с ним, что хотите.
— Чрезмерная спешка нам ни к чему. И потом тут надо действовать тонко, чтобы Его Величество ничего не заподозрил. Он и так на меня уже косо смотрит после случая с Масковым. Вот что, полковник, а не послать ли вам этого голубчика куда-нибудь с каким-то поручением? А когда он отлучится из казармы, объявите во всеуслышание о побеге. Ведь этот унтер-офицер не отличается робким нравом. Никто и не заподозрит вашей хитрости. А что полагается за побег? Шпицрутены. Если горемыка и пройдёт сквозь строй до конца, то всё равно попадёт в госпиталь. А там уж ему помогут отправиться на небеса. Каково задумано? И главное — государь ничего не заподозрит.
— Но моя офицерская честь? Как я буду после этого обмана смотреть солдатам в глаза?
— Да бросьте вы сентиментальничать. Какая честь, если вы получите такую кучу денег и тёплое местечко в Петербурге? Или вы хотите всю жизнь просидеть в этой дыре?
— Хорошо. Я уже одеваюсь и иду в казарму. Отошлю-ка я его с поручением в Новочеркасск. Только чтоб никто меня не видел. А завтра утром объявлю о побеге.
— Вы очень сообразительны, полковник! У вас впереди большое будущее. Только умоляю: не упустите этого голубчика. Он — наш последний шанс! И с наказанием тоже не тяните. Можете его даже завтра забить, чтобы не проболтался.
Александр спал дурно. Только сейчас, когда болезнь отступила, он был в состоянии подвести итог всей своей предыдущей жизни. То, что предстояло сделать ему в ближайшие дни, нисколько не пугало его, а наоборот, манило своей неизвестностью, новизной впечатлений и нового положения. Интересно, каково это — чувствовать себя простым смертным? — подумал император и улыбнулся в темноте от одной этой мысли.
Потом ему вспомнилась аракчеевская Настасья. Рябая, чересчур дородная, чтобы быть красивой, злая, но удивительно чувственная женщина. Эдакая русская Кармен. Он один из немногих понимал своего теневого канцлера и иногда по-мужски даже завидовал ему. И вот теперь её не стало. Написал Аракчеев, объясняя причину, по которой не смог лично приехать в Таганрог, в том самом письме, что доставил покойный Масков.
— Одни покойники меня окружают. К чему бы это?
Опять пришла на ум Настасья. И он почувствовал, как в нём просыпается похоть. Так с ним часто случалось по ночам, во время бессонницы. Хорошо, если он ночевал у Марии Нарышкиной в её дворце на Фонтанке или на даче на Крестовском острове. Её всегда можно было разбудить и утешиться, она никогда не возражала. А сейчас за стенкой спала лишь равнодушная чахоточная жена.
Стало светать.
Он понял, что больше не уснёт, решил не отлёживать бока в постели, а лучше прогуляться.
Камердинер спал как убитый. Царь не стал его будить, оделся самостоятельно: в сюртук, штатскую шинель и фуражку. В таком виде государь вышел из дома мимо часовых на улицу.
Солнце только начало подниматься над морем. День обещал выдаться без дождя. И уже это радовало.
Азовское море — не Средиземное, и даже не Чёрное, с их величественной бескрайней гладью, окаймлённой причудливо изрезанной береговой линией. Оно более походит на озеро, чем на настоящее море. Степные берега, почти начисто лишённые растительности, не придают ему того романтического вида, коим славятся его большие собратья.
И вода в нём не голубая, не синяя, а какого-то молочно-грязного неопределённого цвета. Но даже Азов в это утро выглядел особенно.
Восходящее солнце сверкало в белых барашках набегающих волн. С моря дул свежий ветер. И ему вдруг стало сразу так легко и свободно, что захотелось петь. Тем более за углом, на площади, неожиданно заиграла флейта. Её звучание было столь призывным, столь чарующим, что ноги сами понесли императора туда. Вскоре добавилась частая барабанная дробь. И он понял, что происходит.
Свернув за угол, император остановился и, щурясь против солнца своими близорукими глазами, стремился рассмотреть происходящее.
Да, это была экзекуция. Между двух выстроившихся друг напротив друга рядов солдат с палками двигалась высокая фигура с белой спиной, кое-где уже рассечённой до крови.
Император присоединился к ранним зевакам, оказавшимся на площади, и смотрящим на исполнение наказания. Он достал из кармана шинели лорнет и пригляделся к несчастному.
«О Боже!» — воскликнул он.
В какой-то момент ему показалось, что это он сам идёт с привязанными к штыку руками сквозь строй размахивающих палками солдат. Та же сутулая спина, та же плешь на голове. Он физически ощущал ту боль и страдания, какие испытывал сейчас его двойник.
Александр хотел выйти из толпы и остановить казнь, до того ему было невыносимо терпеть адскую боль, но и на это сил у него не осталось, и он быстро пошёл домой.
В его ушах ещё долго стоял барабанный бой и слышалось пение флейты.
Доктор Виллие прогуливался в саду после завтрака, радуясь неожиданному погожему деньку после долгих дождливых недель, когда его догнал уланский унтер-офицер Шервуд.
— Господин доктор, — запыхавшись от быстрой ходьбы, окрикнул он лейб-медика. — У меня к вам огромная просьба.
— Слушаю вас внимательно, молодой человек. Чем смогу, буду рад помочь.
— Помните, вы говорили, что у вас имеется яд, который не только убивает, но и позволяет телу долгое время не разлагаться после смерти.
Виллие понял, куда этот красавчик клонит. Ему вдруг захотелось плюнуть на всё и нахамить этому наглецу, перед которым заискивали все придворные в Таганроге, прослышав о какой-то тайной миссии, возложенной на него государем. Но вспомнив об обещанных Александром Павловичем восьмидесяти тысячах рублей, ласково ответил:
— Пойдёмте, голубчик, я дам вам то, что вы просите.
Тем временем император, откушав чаю с ещё не остывшими гренками, вновь решил прогуляться. А ноги сами понесли его в военный госпиталь.
Там его не ожидали, и все сразу засуетились. Прибежали главный врач, начальник Таганрогского гарнизона и генерал-адъютант Дибич.
Государь пожелал пройтись по палатам. Доктор и барон следовали за ним по пятам.
Уже во второй палате он нашёл того, кого искал. Струменский лежал ничком на кровати у окна и стонал.
— Был наказан за побег, — доложил Дибич.
Несчастный повернулся и хотел что-то сказать государю. Александр Павлович только услышал начало фразы: «Непра…», как из-за его спины ловко вынырнул доктор с какой-то склянкой в руке.
— Вот, выпей, голубчик. Это лекарство. Оно тебе поможет, — пропел он и чуть ли не насильно влил его в рот Струменскому.
Несчастный сразу как-то обмяк и больше ничего не мог сказать. А бойкий доктор всё продолжал щебетать, как канарейка:
— Он скоро поправится, Ваше Величество. Русский мужик — живучий.
Из ворот госпиталя выехал всадник. Он был доволен, что опередил императора и успел передать полковому лекарю пузырёк с ядом. Это был Иван Шервуд.
Псы выли всю ночь. С вечера лишь слегка поскуливала белая пушистая собачка одной из фрейлин царицы. Но с наступлением темноты она по-настоящему завыла своим тоненьким противным голосочком. К ней присоединились дворовые псы — большие, косматые и очень свирепые собаки, привезённые с предгорий Кавказа, которых днём держали на цепи, а на ночь отпускали во двор. Лучших сторожей от воров и разбойников в округе не сыскать. Они выли протяжно, надрывно и очень громко. К полуночи их заупокойную мессу подхватили и соседские псы. Казалось, все собаки Таганрога сбежались к дому, где остановился император, и голосили что было мочи.
Его сердце разрывалось на части от этих звуков, вскоре он не выдержал, выбежал в одной ночной рубахе в приёмную и крикнул спящему на диване секретарю:
— Как вы можете спать, князь?
Волконский вскочил на ноги, протирая заспанные глаза:
— Что случилось, Ваше Величество?
— Собаки! Сделайте же что-нибудь?
Государь стоял в длинной белой рубахе и ночном колпаке, испуганный и бледный, с подсвечником в руке. Тревожное пламя свечей освещало стены и потолок комнаты, а также перекошенное лицо Александра.
— О господи! — сорвалось с сухих губ секретаря.
— Почему вы так смотрите на меня, князь? — ещё более испугался царь.
— Простите, Ваше Величество, почудилось, — извинился секретарь, подошёл к окну и раскрыл его.
В натопленную комнату вместе с ночной прохладой ворвался заунывный вой.
— Они воют по покойнику, — сказал князь.
— Но я же жив! — взорвался император.
Волконский замялся, но поняв, что скрывать секрет бесполезно, признался:
— Вчера после обеда Шервуд привёз тело этого солдата. Оно в подвале. Вот собаки и учуяли.
— Прикажите, чтобы разогнали этих несносных животных. Они же перебудят весь город.
— Слушаюсь, Ваше Величество!
Волконский вышел в коридор и наконец-то смог перекреститься. Ему рассказывал отец, как убивали императора Павла в Михайловском замке четверть века назад. Та же ночная рубаха, тот же колпак, те же свечи и тот же ужас в глазах царя. «Всё возвращается на круги своя», — подумал князь и приказал часовым стрелять по собакам.
Одиночные выстрелы разорвали ночную тишь. Заскулила подстреленная дворняга и поковыляла умирать в подворотню. Её перепуганные сородичи разбежались кто куда.
Александр Павлович кое-как заснул. А когда рассвело, начальник гарнизона поднял по тревоге роту солдат и распорядился отстрелять всех бродячих псов в городе, а обывателям было велено дворовых собак посадить на цепь.
По городку поползли слухи, что состояние здоровья государя вновь резко ухудшилось, и народ мало-помалу стал собираться возле императорской резиденции. Вначале старухи, загодя повязавшие на головы чёрные платки. Они уже отжили свой век, но все равно в глубине души радовались, что кто-то отошёл в мир иной раньше их. Особенно если этот кто-то — самодержец всероссийский. А потом стали подходить и прочие горожане, для которых что приезд императора, что его болезнь — событие неординарное, вносящее хоть какое-то разнообразие в монотонную жизнь глухого провинциального городка на самом краю огромной империи.