Итак. Убийца или солдат могут лишить жизни десятки, сотни и даже тысячи людей. Но ни один из них не способен послать на смерть легионы – как Юлий Цезарь, Наполеон, Александр или Черчилль с Гитлером, – не счесть примеров. По сравнению с реками крови, которые пролили владыки человеческих судеб, деятельность любого солдата или убийцы будет едва ощутимой статистической погрешностью в любой системе подсчета. Ты с этим согласен?
Подумав немного, осмысляя сказанное, я кивнул, не видя никаких явных противоречий.
– Хорошо, – в свою очередь склонил голову Радагаст. – После той войны казалось, что мы встали на правильные рельсы – а героям и тиранам, который открывают путь в Вальхаллу целым народам, на смену пришли рассчитанные на системное управление государства. Это казалось единственно правильным, но… это была самая большая ошибка человечества – и сейчас, в эпоху глобализации и упорядоченного хаоса, мы получили свой Рагнарек.
– Мы? – счел нужным уточнить я.
– Планета наша, как ни крути, – отводя взгляд, пожал плечами Радагаст.
Конечно, если смотреть с этой стороны, он прав. Планета наша – и апокалипсис на Ближнем Востоке, в Центральной Америке, Южной Азии и Индокитае, а также полное уничтожение Японии как государства вполне можно называть «наш» Рагнарек, – с позиции человеческой цивилизации.
– Раз за разом открывая ящик Пандоры, мы – человечество – обнаруживали внутри бездну и сквозь нее нам вновь приходилось тянуться до крышки следующего ящика, – негромко продолжил Радагаст.
– Я бы поспорил насчет персонификации открывателей, – покачал я головой, но встретив взгляд Радагаста, кивнул: – Но не буду. Сейчас мы на пороге новых открытий, или ящики Пандоры будем закрывать?
– Мы уже увидели Новый Рассвет – когда в мир явились вы, Молодые Боги. Но чтобы мир за вами пошел, нужно нечто большее, чем сила государства. Требуется вера. Истинная вера. Как сказал князь Талейран – один из тех первых, кто указал нам путь прямо к Рагнареку: «Штыками можно забрать трон, но сидеть на них неудобно».
– Вера в… нас?
– Вера в новых богов, – кивнул Радагаст. – И в возращение старых. Но что такое вера?
Несвязно хмыкнув, я только развел руками – показывая, что не готов отвечать.
– Слово, ассоциация… – внимательно, с вопросом, посмотрел мне в глаза собеседник.
– Символ, – после короткого раздумья произнес я.
Радагаст вдруг улыбнулся, и сквозь юные черты лица я увидел проступающий образ того пожилого политика – якобы погибшего, – записи с которым пересматривал по вечерам, когда Ребекка вводила меня в курс иерархических связей Диманта. Благожелательно кивнув, француз продолжил:
– Вера иррациональна. Мы верим в незримый объект – а для того чтобы его почувствовать, связать с ним свое воображение, – нужны символы. Символы веры. Посмотри, – Радагаст вернулся к проекции карты, настраивая масштаб. В этот момент в комнате раздался вакуумный шелестящий звук, и из горящего голубым огнем портала появилась Адель. Приветливо улыбнувшись, девушка легкой походкой обошла стол и встала рядом со мной, совершенно непринужденно прислонившись сзади и положив подбородок мне на плечо.
– Привет, – едва слышно шепнула она, приобнимая.
Радагаст не обратил внимания на ее выходку, уменьшая масштаб. В это время в помещении открылись еще порталы – и к столу, сохраняя молчание, подошла высокая темнокожая девушка, и два смуглых парня – один явно араб, совсем молодой, а второй выглядел лет на двадцать пять и был похож на армянина. Это были лидеры групп, которые будут принимать завтра участие в Королевской Битве.
Я кивнул прибывшим, отвлекаясь от прижавшегося ко мне сзади гибкого тела и дыхания девушки, которая стояла на очень тонком льду видимости приличий. После взглянул на карту, где Радагаст уже уменьшил масштаб. И удивленно взметнул брови – остров Новый Вашингтон стоял на облаке геометрической правильной формы удивительно четких очертаний.
– Символ, – показал Радагаст на облако в виде четырехконечной звезды и вдруг немного отпрянул от стола, выпрямляясь и произнеся совершенно другим тоном: – Господа, прошу воспринимать следующую информацию как секретную.
Судя по эмоциям присутствующих, информация, которую готовился озвучить Радагаст, была абсолютно новой только для меня. Интерес – весьма сдержанный – выказал только невысокий кучерявый гасконец с крупным носом, на котором явно выделялась горбинка.
– Итак, – заговорил сенешаль цитадели, – перед вами утренняя звезда. Сейчас это не просто эмблема североатлантического союза, который ассоциируется в первую очередь с Соединенными Штатами, а не с Европой – разве только с Британией и то опосредованно. Чтобы вы лучше понимали, я предлагал на лучах звезды воспроизвести четыре главных цивилизационных символа первого отражения – Христа-Искупителя из Рио-де-Жанейро, Родину-Мать из Сталинграда, Нью-Йоркского Быка с Уолл-стрит и Статую Свободы, противопоставив их друг другу. В целом мою идею поддержали, кроме статуи Родины – русские очень трепетно относятся к своим святыням, и… ну вы понимаете, с ними могут быть проблемы, – коротко глянул на присутствующих Радагаст, а они, в свою очередь, сделали вид, что не обращают на меня внимания. Кроме Адели, которая, хмыкнув, переступила с ноги на ногу, по-прежнему словно невзначай прижимаясь ко мне сзади, будто так полагается.
– Поэтому пока в ложе решали, не определившись окончательно кого выбрать, – продолжил Радагаст, – Боудикку из Лондона или скульптурную композицию с Марсельезой, упустили время и немного успели. Впрочем, у нас еще будет время обратить внимание на эти символы.
– Кому должна была быть противопоставлена Родина-мать? – нейтральным тоном поинтересовался я.
– Христу-Искупителю, конечно же, – так же нейтрально ответил Радагаст, а я заметил краем глаза, как понимающе переглянулись тройка лидеров напротив – мол да, эти русские действительно такие русские.
Я задумался о том, в чем именно может быть сталинградская скульптура противопоставлена бразильской статуе – но спрашивать не стал, решив сделать это позже, в приватной беседе. О том, почему Свобода и Равенство, символично выраженные в миропорядке изваянием богини Свободы, противопоставлены символу денег, спрашивать не стал – это было вполне понятно. Радагаст между тем продолжил:
– В 1789 году у нас дома произошло событие, которое перечеркнуло идеалы золотого века и разрушило старый миропорядок. Сначала только у нас, во Франции, а после и по всему миру. Лозунги «Свобода, равенство и братство» принесли нам неисчислимые беды, и…
– Чем плохи свобода и равенство? – поинтересовался похожий на армянина гасконец, не сдержав интереса.
– В отдельности они неплохи. Они противоречат друг другу – и если до этого люди тысячелетиями утром молились Господу, повторяя заповедь «Не убий», а вечером проливали реки крови, – пытаясь сопоставить несопоставимые набожность христианских догм и рыцарские идеалы воинской доблести, то сейчас идет похожая война мировосприятия – ведь свобода исключает равенство, которого в свою очередь невозможно добиться без серьезного ограничения свободы.
Любой в семнадцать лет свободен решать идти ли ему на войну. Но равенство, узаконенное государством, еще пару десятков лет назад говорило нам, что на войну в семнадцать лет должны идти все мужчины, подлежащие призыву вне зависимости от желания. Цену равенства гражданских прав человеческая цивилизация заплатила за две мировые бойни и продолжает платить сейчас в третьей. Цену свободы вы можете увидеть, уделив внимание квинтэссенции американской доктрины Монро – государству Либерия – которое является одним из беднейших и неблагополучных во всем мире.
В 1789 году мы перешагнули рубеж эпохи, которая могла привести нас из золотого века в прекрасный. А в 1790 году – символизируя восхождение нового порядка, – был основан Новый Рим – Вашингтон, где вы завтра вступите в Королевскую Битву. Город, в самом сердце которого, – показал на Капитолий Радагаст, – горит американская звезда, своим сиянием принесшая в Новый Свет знание и просвещение. Вот только утренняя, путеводная звезда, символ Венеры… – показав на один из облачных лучей под островом, посмотрел на меня Радагаст, – это нечто большее. Ведь Вашингтон с самого основания стоит на фундаменте античной мифологии, в которой Венера олицетворяет светоносную утреннюю звезду, называемую…
– Люцифер, – проворковала мне в самое ухо Адель. Достаточно громко – так, что слышно было всем.
– Это опаляющий свет. Свобода, познание, гордыня, – продолжил Радагаст. – Ни один из вас пока не достиг того градуса, который позволит узнать, почему Вашингтон остался всего лишь полубогом, а его статуя в образе Зевса-громовержца убрана из сердца Капитолия на задворки – в прямом смысле слова, – будучи спрятанной на заднем дворе. Но у вас все еще впереди. Как и у всего человечества, – легко улыбнулся француз.
После того как я совсем недавно услышал от Ребекки, что она принадлежит к масонской ложе, я почитал немного про общество вольных каменщиков и знал, что «градус» означает уровень, высший из которых – тридцать третий. Меня, кстати, пока в общество никто не приглашал – даже Бекка, – но заострять на этом внимание я не стал.
– Завтра символ утренней звезды в трансляции Королевской Битвы предстанет перед миллионами зрителей – и все они, наблюдая за схваткой, увидят неразрывную связь основателей американского государства со старыми, в большинстве забытыми ныне богами.
А утренняя звезда, которая привела нас к очередной мировой войне, поставив на пороге ада, должна показать давно забытый путь обратно – в золотой век человечества, в который мы не пришли, свернув в 1789 году на другую дорогу. И первыми, кто будет стоять у истоков старого пути, станете вы.
Мы… Вы, должны завтра победить – и я жду, что вы приложите к этому все усилия. А для того чтобы они не пропали впустую, я вам сейчас расскажу об условиях проведения битвы подробнее.
Адель едва подтолкнула меня ближе к столу, убрав подбородок с плеча и вставая рядом. А пока Радагаст рассказывал много интересного о предстоящей Королевской Битве, девушка держала меня за руку – по-прежнему расположившись практически вплотную, словно это было самим собой разумеющимся.
Глава 25. Брифинг
По первоначальным условиям Королевской Битвы на остров высаживалось по пять партий — каждая из трех человек, – от всех цитаделей Транснаполиса, кроме новоприбывшей Федерации. Семьдесят пять атлантов должны были приземлиться, сброшенные с небесных колесниц, на землю Нового Вашингтона.
Команды цитаделей были разделены по зонам высадки — не более одной на каждую. В каждой зоне имелись свои особенности – имеющие как плюсы, так и минусы. К примеру, Пентагон или Капитолий были заполнены сильными артефактами, доспехами и оружием богов — а вот монументы Линкольна, Белый Дом или городские кварталы являлись более спокойными, и высадка в них располагала к неспешному и вдумчивому началу состязаний – недоступному тем, кто решил сразу опуститься в мясорубку борьбы за сильные артефакты и снаряжение.
Когда Радагаст подробно объяснял подробности предстоящего состязания, рассказывая о каждой локации на карте острова, я с некоторой досадой раздумывал о том, что во время испытания новичка и Битвы Вызова у соперников наверняка была столь же подробная информация. Пока я грустил о несовершенстве мира и разных стартовых позициях, Радагаст тем временем уже перешел на персоналии.
Адель должна была высаживаться в районе Мемориала Линкольна – массивного сооружения в виде увенчанного колоннадой греческого храма Парфенона, где находились доспехи и оружие Афины и Посейдона, а также место силы водной стихии. Что было на руку француженке – оперировавшей именно силой воды. И, вероятно, вполне способной получить нечто полезное и от Афины — девы-воительницы.
Это была самая спокойная локация — удаленная от центра города, очерченного берегами парящего в воздухе острова. Именно здесь, по словам Радагаста, предполагалось минимальное присутствие групп атлантов из других цитаделей – и поэтому можно спокойно экипироваться и даже при желании не вступать в схватку с другими группами, разойдясь по краям зеленого парка. Имелось лишь одно «но»: по истечении определенного срока эта территория первой попадает в радиус зоны поражения, и ее необходимо будет покинуть в самое ближайшее время после высадки. После этого кольцо поражения будет сжиматься, поглощая следующие зоны одну за другой все быстрее, и в итоге запретной окажется любая местность, кроме стоящего в центре острова Обелиска, монумента Вашингтону. Где и должен определиться победитель Королевской Битвы — последняя оставшаяся группа, или последний оставшийся в живых ее участник.
Высокая темнокожая девушка и молчаливый араб получили задание высаживаться в городских кварталах. Девушка -- в северной зоне ближайшей к Парфенону, монументу Линкольна, для того чтобы действовать совместно с Адель, араб – южнее, ближе к Пентагону. В само пятиугольное строение должен был высаживаться невысокий гасконец.
– Вода, Воздух, Земля, Дух и Огонь, – показал ему Радагаст по углам пятиугольного здания.
Здесь Пентагон – «пятиугольник» в переводе с греческого, находился не на западном берегу Потомака, а совсем неподалеку от Капитолия. Ниже и западнее – в этом отражении город словно сжался, лишившись намывных территорий и юго-западных кварталов.
– Океан, Уран, Гея, Эфир и… – персонализируя стихии, вновь указал по углам пятиугольного здания Радагаст и, после паузы посмотрев на меня, добавил: – Прометей.
Достаточно странно среди первых богов и титанов было увидеть Прометея, всего лишь сына олимпийца, пусть это и был первый среди них – сам Зевс, свергнувший титанов. Но раскрывать скрытые смыслы Радагаст не стал, продолжив рассказывать о том, где и какие артефакты можно найти. Проинструктировав гасконца, как ему лучше действовать в Пентагоне, Радагаст повернулся ко мне:
– Джесс. Я очень хотел бы, чтобы ты взял на себя ответственность за высадку в Капитолии.
Под серьезными взглядами остальных – даже Адель повернулась, едва отстранившись – но все еще стоя практически вплотную, я задумался. Транснаполис находился восточнее – и колесницы с атлантами полетят строго по направлению национальной аллеи, которая начинается от Капитолия, и вдоль которой расположены все остальные зоны высадки.
Получается, что те, кто решат выбрать местом приземления Капитолий, ступят на землю Нового Вашингтона первыми и наверняка окажутся в весьма плотной и недружелюбной компании. Учитывая, что двое моих спутников – Фредерик и Принс, вспомнил я имена, – даже не разговаривают по-английски, перспектива так себе.
– Абдул, что думаешь? – заполнил паузу Радагаст, обращаясь к молчаливому арабу. – Рассчитай быстренько, каковы шансы на успех миссии Джесса при высадке в Капитолий?
– Эм… дайте мне секунду, – протянул Абдул и на полном серьезе выдал: – Думаю, что тридцать два целых и… триста тридцать три тысячных процента.
– Неплохо, – поддерживая серьезный тон и подыгрывая знаменитой шутке о Лирой Дженкинсе, произнес я и спросил: – А если учесть, что двое моих тиммейтов мне незнакомы, я не знаю французский, а они английский?
– М-м-м… – серьезно задумался Абдул.
– Если он их просто потеряет в первые минуты битвы, – чарующим тоном произнесла Адель, коротко глянув на меня и мило улыбнувшись.
– Окей, дайте мне еще секунду, – повторил Абдул, нахмурившись, – тогда, думаю, шансы на успех будут составлять… тридцать три целых и… девяносто девять сотых процента.
– Отлично, спасибо, – произнес Радагаст и посмотрел на меня.
– Ну ладно, это намного лучше, чем обычно, – покивал я, соглашаясь на Капитолий. – С такими шансами задумываться даже не стоит.
– Замечательно, – кивнул Радагаст. – Господа, не смею вас больше задерживать. Завтра к семи утра специалисты Сферы доставят каждому из вас варианты плана действий от аналитиков цитадели. Носители будут бумажные – по прочтении прошу уничтожить, – информация о местонахождении артефактов и оружия богов строго конфиденциальна.
– Скольким еще цитаделям известна эта конфиденциальная информация? – поинтересовался я, когда трое кадетов отошли от стола, а Адель, наконец, от меня отстранилась. Не сказать, что ее поведение было неприятно – даже наоборот, – но заставляло удивляться и недоумевать.