Не знаю, как родителям это удается. Казалось бы, они настолько разные, что не смогли бы даже познакомиться, не то что прожить двадцать лет в браке. Мама - доморощенный дикарь-коммунист из Новой Зеландии, с пяти лет не ест мяса, каждый день медитирует и занимается йогой, говорит тихо и мягко, нежна, заботлива и даже профессию выбрала такую, чтобы можно было помогать людям. Папа - сын двух чешских эмигрантов, страстный мясоед, экстраверт, большой любитель вечеринок, необычных стаутов и сигар, а еще фанат капитализма почище Джона Д. Рокфеллера. Они познакомились во время туристического похода по Голубому хребту и, казалось бы, должны были немедленно возненавидеть друг друга. Но почему-то не возненавидели. И не возненавидели настолько сильно, что готовы были продраться сквозь целые джунгли бумажной волокиты, лишь бы надеть кольца друг другу на пальцы и сказать, что они согласны. И так прошло почти двадцать лет. Конечно, иногда мама с папой все же ругаются, но их ссоры никогда не длятся дольше одного дня.
Наверно, дело в том, что они научились идти на компромиссы. Папа освоил вегетарианскую кухню и сам добавляет мяса себе в тарелку, а мама никогда не осуждает его за это. Мама воспитала нас с Клавдией так, как ее взрастили в Окленде - по заветам Будды. А папа водит нас в христианский собор на пасхальные и рождественские службы. Мама оборудовала на чердаке зал для йоги, папа может курить сигареты и попивать стаут в своем кабинете - и нигде больше. Они живут вместе потому, что умеют идти на компромисс. И, наверно, потому что, например, любят друг друга.
Мы ужинаем, и я все жду, когда же папа пошутит про запеканку. Но время идет, и никто не произносит ни слова. В конце концов я сама нарушаю молчание:
— У меня шикарные новости!
Родители, оказывается, старательно сверлили взглядами тарелки весь ужин, но я замечаю это только сейчас, когда они оба поднимают глаза.
— Это как-то связано с твоей недавней популярностью? — спрашивает папа.
— Ну, я не то чтобы популярна… — начинаю я. — Кажется, я плохо объяснила.
— Слушай, я очень рад, что ты занимаешься чем-то, что тебе нравится, — продолжает папа, размахивая вилкой с цуккини. — Когда ты занимаешься любимым делом, у тебя просто обязано хорошо получаться!
— Ян, — перебивает мама с мягким укором, — по-моему, это не всегда так.
Папа пожимает плечами, как бы говоря: «Ну, не зна-а-а-аю».
— Так вот, — продолжаю я, — наши видео выдвинули на премию. Это что-то вроде «Оскара» для малобюджетных веб-сериалов.
— Правда?! — вскрикивает папа. Кусочек миндаля вылетает из его рта и летит через весь стол. — Это же здорово!
Уголком глаза я наблюдаю, как Клавдия яростно тыкает вилкой в запеканку. Добавив в голос чуть больше наслаждения, чем нужно, я продолжаю:
— Да, мы все чуть с ума не посходили! Церемония награждения будет на фестивале в августе, и нас всех пригласили поехать.
— Они возместят издержки?
Лучше бы папа не задавал этот вопрос. Теперь разговор будет еще тяжелее, чем я себе представляла.
— Нет, — медленно отвечаю я. — Мы можем бесплатно пройти на фестиваль, но за дорогу и проживание придется платить самим.
Как я и боялась, родители переглядываются.
— Вот как, — произносит папа. Не слишком-то обнадеживающе.
— Я решила - и пожалуйста, пожалуйста, выслушайте меня, ладно? – что заплачу за билеты и за отель из денег, которые откладывала на колледж.
— В смысле, потратишь все, что отложила?
Я, конечно, не ожидала, что родители будут прыгать от радости, но папа как-то слишком уж вредничает.
— Я уже знаю цены билетов, — сообщаю я, — и номеров тоже. Да, это дорого. Но эта поездка столько для меня значит! Это именно то, чем я хочу заниматься всю жизнь. Я уже все продумала, и это не безответственно, как вы, наверно, хотите сказать. Это бесценный опыт и хорошая строчка в резюме. И, в любом случае, кто-нибудь да должен поехать, вдруг мы победим?
— А Джеклин не едет? — вступает мама.
— Нет, ей это не по карману. Но она тоже думает, что я должна поехать.
— Одна, — гнет свое папа. — На самолете. И в отеле тоже будешь жить одна.
— Хватит драматизировать! — возмущаюсь я. — Как будто я маленький ребенок и не знаю, как вести себя с незнакомцами. Все будет в порядке, обещаю. Мне семнадцать. Я умею за себя постоять.
У папы такой вид, будто он сейчас скажет что-нибудь очень взрослое и неодобрительное. Я готовлюсь к атаке. Но, должно быть, мама незаметно подала папе знак, так что он решил промолчать, а вместо него говорит мама:
— Мы видим, что ты все продумала, и знаем, какая ты ответственная и сколько этот проект для тебя значит. И, конечно же, это твои деньги, но, Таша, дорогая…
Только не это. Я не готова к этой фразе, за ней все время следуют всякие гадости. «Таша, дорогая, ты ведь поделишься тортом, правда?» «Таша, дорогая, тебе же не сложно помыть еще и тарелку Клавдии?» «Таша, дорогая, у тебя ведь уже есть туфли такого цвета».
Иногда Дорогой Таше хочется забыть, что надо быть доброй и ответственной.
— Но, Таша, дорогая, — говорит мама, — ты все-таки подумай, какие это большие траты. Да, сумма за обучение в колледже сейчас выглядит как кучка нулей, но ее можно скопить…
— Помню, помню.
— Я только хочу сказать, что ты можешь пожалеть о том, что потратила все деньги за одни выходные. Ты столько их зарабатывала!
— Помню, помню, — раздраженно повторяю я. — В конце концов, работала-то я. И я могу пожалеть, только если откажусь от поездки. Такое, — я уже не в первый раз вспоминаю слова Серены, — бывает только раз в жизни!
Мама кивает, но в ее глазах читается какое-то непонятное сомнение, почти грусть. Так странно: мама обычно такая предсказуемая, но иногда я вообще ее не понимаю. Интересно, у нее со мной так же?
— Нам нужно некоторое время об этом подумать, — говорит папа таким тоном, что становится ясно: тема закрыта.
Потом родители снова как-то подозрительно затихают. Вдруг мама поднимает голову, застав меня врасплох, и улыбается. Я знаю эту улыбку и боюсь ее. С такой улыбкой мама сообщала нам с Клавдией, что умер Ральф, наша собака. И каждый раз, говоря мне, что я не могу ночевать у Харлоу из-за каких-то семейных дел, она улыбалась точно так же.
— Чего? — вскидываюсь я, подобравшись всем телом. — Что происходит?
Родители, кажется… волнуются. Как будто раз в жизни не мы, а они нарушили комендантский час или завалили тест по биологии. Наконец берет слово отец:
— Девочки, нам надо кое-что вам сказать. Будет здорово, если вы выслушаете, не перебивая.
Теперь наша очередь переглядываться.
У меня на лице написано: «Что за черт?», слезящиеся глаза Клавдии отвечают: «Сама без понятия».
— Послушайте, — вступает мама, — эту новость нельзя подать легко, так что я просто постараюсь выражаться как можно яснее. Девочки, я в положении. Мы с вашим отцом уже были у врача, и она говорит, что у меня все шансы выносить здорового ребенка. Если все пойдет хорошо, к Рождеству у вас будет маленький братик или сестричка.
Я откладываю вилку и сверлю маму недоверчивым взглядом. Из сотен тысяч слов, которые она могла произнести, меньше всего я ждала именно этих.
«Девочки, я решила на месяц уйти в поход по горному Непалу» - нормально. «Девочки, я покрашу волосы в красный цвет» - ну ладно. «Девочки, я сажусь на строгую безуглеводную диету» - грустно, но переживем. Но не такое. Не «Девочки, я в положении». Моя мама родила нас давным-давно, поезд ушел, жизнь продолжается. Мы уже выросли и вот-вот разъедемся. Она взрослый и ответственный человек. У женщин ее возраста не бывает незапланированной беременности. Это вообще прерогатива моих ровесниц!
Или она не была незапланированной? Или они так и задумали? Или…
— Стоп, — произношу я, — Рождество - это декабрь, так? То есть вы уже три месяца в курсе, да?
— Ну, не три, конечно, — примирительным тоном начинает мама. Ее большие темные глаза кажутся еще больше.
Значит, беременность все-таки незапланированная. От этой мысли на меня накатывает волна отвращения, потому что я только что начала размышлять о подробностях половой жизни собственных родителей, а этого не надо делать ни при каких обстоятельствах.
— Я не понимаю, — Клавдия побледнела и говорит быстро и отрывисто, как будто чихает. — Чего вы сейчас от нас хотите?
— Девочки, — размеренно произносит папа, — мы согласны, что к этому нужно привыкнуть. Нам тоже было не слишком просто. Но маме сейчас очень нужна ваша поддержка.
— Я не понимаю, — повторяет Клавдия. — У вас уже есть дети.
— Согласна, это неожиданная новость, — продолжает мама. — Но этого хочу я, и этого хочет ваш папа. Наверно, лучше всего нам сейчас разойтись, чтобы вы могли все обдумать в тишине и покое.
Я начинаю хихикать. Не специально. Мне не смешно. Я не испытываю ничего похожего на радость или веселье. Просто чувство, охватившее меня, не знает, как правильно выйти из моего организма.
— Простите, — выдыхаю я, прикрывая рот рукой. — Это не смешно. Я просто… не могу…
Клавдия смотрит на меня так, как будто я сошла с ума. Папа, похоже, сердится, но не знает, что делать. И только мама глядит на меня спокойными, понимающими глазами. Но мне не нужно от нее ни спокойствия, ни понимания. Они сейчас совершенно ни к чему. Смех все еще сдавливает мне грудь, я вскакиваю и выбегаю из комнаты.
***
Ночью моя бессонница возвращается с новой силой. В четыре часа утра я сбрасываю одеяло, крадусь в кухню, беру пачку печенья и ухожу к Полу и Джек. Как я и надеялась, они не заперли вход в подвал. Так что я захожу внутрь, ложусь на диван в игровой, съедаю половинку печенья и засыпаю с оберткой в руке. Просыпаюсь я от голоса Джек:
— Черта с два я буду ее будить!
Я сонно поднимаю голову: Пол и Джек стоят у изножья дивана и рассматривают меня, как будто я - бродячий енот, который прогрыз дырку в стене и забрался к ним в дом.
— Двери запирать надо, — бормочу я. — Или сигнализацию поставьте. Будь я грабителем, тут бы уже фиг чего осталось.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Джек.
— От родителей сбежала, — отвечаю я. — Ай!
Джек безжалостно пихает меня в бок, чтобы я уступила ей немножко места на диванной подушке.
— Ладно, — Джек поворачивается к Полу. — Как я уже сказала, если ты не хочешь ехать, не надо было брать билет!
— Я не говорил, что не хочу. Я просто сказал, что это не мой жанр.
Похоже, до того, как обнаружить мое вторжение, они спорили о предстоящей поездке в Нэшвилл. Несколько месяцев назад Тони предложил всей команде «Несчастливых семей» смотаться туда на денек, чисто для развлечения. В июле там играет его любимая группа, Chvrches, так что несколько человек - и Пол тоже - купили билеты.
Джек наседает на Пола:
— Да-да, твой жанр - это задохлики с гитарами, которые непременно поют фальцетом.
Пол не отвечает: либо слишком устал, либо хорошо держит себя в руках. Когда тишина начинает давить на уши, я выпаливаю:
— Моя мама беременна!
Пол пошатывается и сползает с кресла на пол.
— Ч-что?! — выплевывает Джек.
— Вчера вечером она решила нам с Клавдией рассказать.
У меня в горле бушует поток слов, которому не терпится вырваться наружу. Кажется, если я не замолчу сейчас, я не остановлюсь уже никогда.
— Оказывается, треть срока уже прошла, и тут она внезапно подумала, что надо нам сообщить. И я… я даже представить себе не могу. Это слишком странно. Я все жду, когда она уже скажет нам, что это какой-то изощренный розыгрыш, и, честно, не знаю, на что я буду злиться сильнее: на то, что она так жестоко шутит, или просто на то, что она забеременела!
— Ни хрена себе… — выдыхает Пол.
— Они специально? — спрашивает Джек.
— Я стараюсь об этом не думать, но нет. Похоже, это было незапланированно.
— Зачем им еще один ребенок? — продолжает Джек. — Они только-только вырастили вас с Клавдией! Сколько твоей маме, за сорок? Разве рожать так поздно не опасно для жизни?
— Не знаю. Наверно.
Я замечаю, что Пол смотрит на сестру с укором. Он видит, что я это заметила, и произносит:
— Черт, это жесть.
— Это просто какая-то хрень, — отвечаю я. — Не знаю даже, откуда они собираются брать деньги. Мы не то чтобы купаемся в роскоши.
Я хмурюсь. Серьезно, откуда они достанут деньги? Сколько подробностей можно было бы узнать, если бы я не распсиховалась и выслушала бы их до конца?
У меня звонит телефон. Пока я тянусь за ним, в голову приходит шальная мысль: «А вдруг это Фом?» Размечталась. Номер мамин. Я отключаю звук.
— Пора домой. Простите, что ворвалась!
— Тьфу на тебя! — отвечает Пол. — Ты поспала на нашем диване и хочешь сбежать? Хуже Золушки!
Джек забирает у меня упаковку, где осталось еще полтора печенья:
— Пусть будет платой за ночлег.
Я рассеянно киваю и поднимаюсь на ноги, рукой пытаясь расчесать спутавшиеся волосы.
— До скорого!
— Угу, — Джек уже набила рот печеньем с ягодной начинкой. — Передай привет своей плодовитой маме!
***
Я не хочу сразу идти домой. У меня болит голова, наверно, от того, что я не слишком удобно спала утром. Так что я сворачиваю направо, а не налево, и вместо дома отправляюсь в ближайший парк.
Холли-парк - та еще дыра. Желтовато-коричневая краска детской площадки так давно начала слезать, что сейчас остался только голый металл и ржавчина. Горка, как в старые-добрые времена, широкая и металлическая: тот, кто ее проектировал, явно считал, что ожоги на бедрах укрепляют детский характер. За рядом столиков для пикника виднеется заросший водорослями маленький прудик. Я только недавно осознала, какая же здесь разруха. В детстве я считала Холли-парк волшебной страной. Я все время просила папу собрать нам еды, и мы с Полом и Джек грузились в мою игрушечную тележку и отправлялись в парк.
Даже теперь, когда я понимаю, что наш парк просто выгребная яма, детская привязанность к нему не отпускает меня. Я все еще прихожу сюда покататься на качелях и обойти парк по обсаженной деревьями гравийной дорожке. Сегодня я иду по ней маленькими, размеренными шагами. В парке больше никого нет, так что я решаю спокойно подумать.
Я так зла на родителей! Они не должны были вот так вот вываливать на нас эту новость, а тем более не должны были столько молчать. А вообще я злюсь в основном от того, что внутри меня закипает бешеная, бесконтрольная зависть.
Наверно, «зависть» - не совсем верное слово. Я не могу завидовать еще не родившемуся ребенку. Я скорее… запуталась. И так достаточно перемен: в конце лета Клавдия уедет в колледж, а через год уеду и я. Но родители должны оставаться чем-то неизменным, и дом должен быть надежным пристанищем. Ага, размечталась. Теперь все изменится. Я больше не буду младшим ребенком. Этот младенец будет заботить их куда больше, чем мое будущее. На выходных вокруг будут сплошные соски, детские вопли и игрушки под ногами. Я так не хочу! Мне этого не надо. Но это происходит, хочу я или нет. Так что надо приспосабливаться.
По пути домой я так погружаюсь в собственные невеселые мысли, что не слышу ни стука баскетбольного мяча, ни криков подростков, ни шагов Пола. А потом я оказываюсь в его объятьях и вся в чужом поту.
— Фу, прекрати! — бормочу я, но не пытаюсь вырваться, потому что он защищает меня от солнца и печальных размышлений.
— Привет, — говорит Пол мне на ухо, чтобы другие ребята ничего не слышали. — Все в порядке?
Я киваю, уткнувшись головой ему в грудь. Капля пота падает с его лба мне на нос, и я вытираюсь его футболкой.
— Хочешь, сейчас пойдем, поговорим по душам и разломаем еще один стол для пинг-понга?
Теперь я все же отталкиваю Пола, смеясь:
— Все хорошо, правда!
Я немного кривлю душой, но здесь, кажется, разговор с Полом не помог бы.
— Эй, хватит уже! — кричит кто-то из баскетболистов. — Давай прощайся со своей девушкой!