Даже одна из воспитательниц, застав их за просмотром его инстаграма, сначала разворчалась, мол, хватит залипать у ноутбука, но потом и сама засмотрелась.
«На Джеймса Дина похож. Не знаете такого? Эх, молодёжь… Американский актёр, умер давно», — заявила со знанием дела.
Они же проверили, погуглили, нашли. Похож?! Да это практически одно лицо!
«Хорошо устроилась, Рубцова, — шутили девчонки, — отец — губернатор, брат — копия голливудского актёра».
Вот только с мачехой Алёна встречаться боялась. Понимала ведь, что та вряд ли ей рада.
«Ничего, — думала она. — Я буду послушной, буду помогать ей по дому: готовить, стирать, убирать, гладить. Я же всё умею…»
* * *
Дом отца её потряс до немоты. Алёна, конечно, догадывалась, что отец вряд ли ютится в скромной квартирке, но увидеть дворец, сияющий огнями, она никак не ожидала.
Отчего-то вдруг мучительно остро, до дрожи захотелось вернуться в детдом, только бы не подниматься по этой широкой мраморной лестнице, не переступать порог этого дома, рядом с которым она чувствовала себя чужой, ненужной, убогой. Но водитель, подхватив её сумки, повёл Алёну вперёд.
«Он мой родной отец. Он сам захотел, чтобы я приехала. Он меня ждёт», — внушала себе она, пытаясь, если не выглядеть уверенной, то хотя бы так уж явно не трястись от страха.
Вроде и полегчало, но как только водитель позвонил и в глубине дома прокатился колокольный перезвон, её накрыла новая волна паники. И возможно, она бы даже сбежала — был такой порыв, но вскоре щёлкнули замки, засовы и массивные двери распахнулись.
На пороге стояла женщина лет пятидесяти, уютно-пухлая, румяная, улыбчивая, в тёмно-синем платье и белоснежном переднике.
«Зря я её боялась, — выдохнула Алёна с облегчением. — Очень даже милая женщина. И такая приветливая. Но где же папа?».
— Проходите, проходите, вас уже заждались.
Водитель составил сумки в холле и, не говоря ни слова, вышел.
— Здравствуйте, Жанна Валерьевна, — улыбнулась Алёна, чувствуя себя неловко, несмотря на радушие и многообещающее «заждались».
— Ой, милочка, какая же я Жанна Валерьевна? — хохотнула женщина. — Я — Вера. Домработница. Есть ещё одна, Анька, ты с ней потом познакомишься. А хозяйка и Дмитрий Николаевич ждут вас в гостиной. Пойдёмте провожу.
«Лучше бы Вера была Жанной Валерьевной», — первое, что подумала Алёна, когдаувидела мачеху.
Эта Жанна Валерьевна была, может, и не слишком красива, но моложава и очень ухожена. И выглядела эффектно в атласной вишнёвого цвета блузке и бежевых прямых брюках со стрелками. Светлые, почти белые волосы гладко собраны в тугой валик. Взгляд серых глаз охолаживал так, что невольно хотелось поёжиться. Губы — тонкая прямая нить — нервно дёрнулись вверх. Вроде как улыбнулась.
А вот отец… отец сразил её моментально и бесповоротно. Она как увидела его, так её прямо захлестнуло. Веки защипало от подступивших слёз, подбородок задрожал, и пришлось даже закусить губу, чтобы не расплакаться.
На его лице вдруг отразилось смятение. Он растерянно оглянулся на жену, на сына, а потом шагнул к ней, неуверенно поднял правую руку. Алёна же неловко качнулась вперёд, а затем уткнулась ему в грудь носом. Вдохнула самый чудесный аромат на свете — только её папа мог так пахнуть, и всё-таки всплакнула. А потом ощутила, как его ладонь бережно легла ей на затылок, легонько погладила по волосам. Вот оно счастье…
Потом они все вместе пили чай, хотя не все. «Джеймса Дина» с ними почему-то не было и почему-то Алёна стеснялась спросить про него. И не только потому, что за столом царила напряжённая атмосфера. Отчего-то смущали её одни лишь мысли о нём. Может, потому что красивый такой? Поэтому она и робела?
А вот Артём и впрямь оказался милым. Он, может, и не слишком дружелюбно с ней держался, и улыбался явно натянуто, но, тем не менее, обещал завтра всё ей здесь показать. И отца это предложение порадовало.
После чая Жанна Валерьевна проводила Алёну в её комнату. Это тоже казалось немыслимым — в таком роскошном доме у неё ещё и собственная комната будет!
— …располагайся, обустраивайся, ну и отдыхай, — пожелала ей мачеха и удалилась, оставив Алёну одну.
Это было не комната, а мечта! Просторная! Просторнее, чем их спальня в детдоме, а в той спальне они жили вшестером. Кровать огромная — спи хоть вдоль, хоть поперёк. А шкаф! Алёна раздвинула двери и обомлела, он сам как ещё одна комната, хоть живи. Её нищенский скарб займёт тут от силы две-три полки.
Осмотревшись, она решила первым делом разложить вещи, когда дверь внезапно распахнулась и в комнату вошёл он. «Джеймс Дин». Точнее, Максим, её сводный старший брат. Сердце ёкнуло от неожиданности, а может, и не только от неожиданности. И почему-то вдруг подумалось: «Не отфотошопили».
Вживую он выглядел даже красивее, точнее, взгляд его был ещё выразительнее, у неё аж сердце ёкнуло. Алёна поймала себя на том, что как-то непозволительно долго таращится на него, молчит и глупо улыбается.
«Надо срочно что-то сказать».
Но, как назло, в голову ни шла ни одна умная мысль.
Сам он смотрел на неё почему-то насмешливо, но даже сквозь эту усмешку прорывалось щемящее отчаяние и всё то же гибельное безрассудство.
Наконец она сумела более или менее взять себя в руки. И даже вымолвила:
— Ой, прости, ты, наверное, Максим, да? А я — Алёна.
— Да в курсе я, кто ты такая. Все теперь в курсе, — хмыкнул он и, оттолкнувшись от стены, шагнул к ней навстречу, — …твоими стараниями.
Теперь в свинцовых глазах полыхнула злость, острая, жгучая, непримиримая. Алёна перестала улыбаться и непроизвольно отступила.
Он бросил взгляд на её жалкие пожитки и брезгливо скривился. И так же презрительно осмотрел её с ног до головы. Алёна инстинктивно обхватила себя руками, точно пытаясь закрыться от этого жалящего взгляда.
— Могла бы не тащить сюда это рваньё. Папочка уж прикупит тебе что-нибудь приличное, — сказал как плюнул. Его слова, его злой тон шли вразрез, ну просто никак не состыковывались с внешностью. Это как если бы редкой красоты орхидея источала не аромат, а вонь. — Кстати, тебя хоть на вшей… чесотку, лишай, что там ещё у вас бывает, проверили?
Ей вдруг стало до слёз обидно. Зачем он так с ней? Что она ему плохого сделала?
— Почему ты так говоришь? — сглотнув ком, тихо спросила она.
Он взметнул бровь.
— А ты думала, что влезешь в чужую жизнь и все тебе должны быть рады?
— Но он — мой отец! А ты — мой брат…
— Брат? — его аж передёрнуло.
Он вдруг стремительно шагнул к ней, крепко схватил за локоть и грубо подтянул к высокому зеркалу над туалетным столиком.
— Взгляни на меня и на себя, чучело. Какой я тебе брат? У нас в принципе нет ничего общего. Ты — всего лишь приблудная попрошайка. Мне с тобой даже рядом стоять противно. Даже смотреть на тебя противно. И если ты рассчитывала, что будешь жить тут припеваючи, то тебя ждёт глубокое разочарование. Я тебе это гарантирую.
Максим выпустил её руку и словно в подтверждение своих слов обтёр ладонь о джинсы, а затем вышел.
Глава 3
Отцовский водитель вёз братьев в гимназию.
Артём таращился в окно, как будто впервые видел проплывающие мимо дома, Максим зависал в мессенджере.
«Хоть бы скинул её фотку, интересно же» — писал ему Ренат Мансуров, лучший друг и одноклассник.
«Ничего там интересного нет. Чучело. Страшилище. Лахудра лупоглазая. Короче, полный зашквар. За завтраком чуть не проблевался».
«Всё равно охота посмотреть)))»
«Успеешь ещё. Отец на днях поедет по городам и весям двигать себя среди народа, вот и замутим у меня афтерпати. Наглядишься!»
«О, кууул! Кстати, тебя вчера Аллочка потеряла…»
«Пошла она…»
Вчерашний прогул Максима дома остался незамеченным. Ещё бы! Подумаешь, какой-то там прогул, когда такое событие — возвращение блудной дочери в лоно семьи. Точнее, приблудной. При одной лишь мысли о ней его так и корёжило. И в то же время ни о чём другом просто не думалось.
Ирония в том, что пару месяцев назад, когда они даже не знали о существовании этой колхозницы, за ужином разгорелся спор. Хотя разгорелся — это слишком громко сказано. Так, пошкварчал немного и затух за неинтересностью темы. Мать вычитала в модном журнале статейку о том, как очередная бедняжка, родившая внебрачного ребёнка от какого-то селебрити, женатого причём, качает права и настойчиво претендует на хорошее содержание. Так вот мать была на стороне бедняжки, которую коварно соблазнили и подло бросили.
«Мало того, — возмущалась, — что девчонку соблазнили и бросили, так ещё и оставили с ребёнком! Вот как она его должна растить одна? И ребёнку бедному каково будет? Безродный, не нужный, нежеланный… Ужас!».
Эта манера её — вычитать какую-нибудь ерунду, а чаще — вот такую пикантность на пике шумихи — обычно вызывала у Максима лёгкое раздражение. Ну разве непонятно, что тут никому эти скандальные новости неинтересны? Разве нельзя трепаться о звёздных адюльтерах и прочих закидонах знаменитостей со своими подружками?
Но в тот раз он вдруг вскипел — понял же, что мать себя в юности вспомнила. Ну и его… Тогда он перечил ей, грубо, зло, утверждая, что никто не виноват, если эта «бедняжка» такая шалава, что легла абы с кем и такая дура, что ума не хватило хотя бы предохраняться. А теперь эта дама и вовсе выглядит жалкой, жадной и позорной попрошайкой.
Мать разнервничалась, обиделась, целых два дня потом с ним не разговаривала.
А вот, интересно, что бы она сказала сейчас? Опять горячо отстаивала бы интересы «бедняжки»?
Что-то сомнительно. Уж так она яростно возмущалась, когда отец размышлял, чем одарить новоявленную дочь. И это вообще, считал Максим, очень в духе взрослых — перестраиваться на ходу, менять по обстоятельствам взгляды и мнения. А они потом ещё и негодуют, почему ты их не уважаешь.
Колхозницу после завтрака тоже куда-то увезли по поручению отца. Куда, интересно? Впрочем, не настолько, чтобы выяснять. Если что, он потом спросит у водителя.
Вообще, у отца было их двое, водителей. Один катал его самого, ещё с незапамятных времён, сменив с десяток авто, и теперь стал практически отцу другом. И вот этот, второй, что возил их в гимназию. Ни Максим, ни даже Артём не запомнили его имени, настолько он был неприметным, ко всему безучастным, да просто никаким, словно не человек, а функция, неотъемлемое приложение к чёрному Кадиллаку. Молча довёз, молча высадил на парковке перед кованными воротам гимназии, а через шесть часов будет стоять здесь же, на месте, будто и не уезжал.
* * *
В школе Максим с братом не общался. Даже со стоянки шли порознь, будто чужие. Хотя все, конечно же, прекрасно знали обоих, но такие вот в их крохотном государстве существовали неписанные правила.
Во-первых, два года разницы в школьных стенах — это весомо. С малолетками, само собой, общаться не возбранялось, но не на равных, а так, принеси-подай.
Ну а во-вторых, что гораздо важнее, статус у них был слишком разный.
Артём считался паинькой и замшелым ботаном, которого не гнобили только благодаря Максиму, но и дружбу водить с ним особо не рвались.
Ну а Максим, тот блистал вовсю. И не только в родном классе, поэтому и окружение подобралось под стать, такое же, звёздное. И нудный младший брат, само собой, в него никак не вписывался.
— У тебя сколько сегодня уроков? — спросил Артём ему в спину, семеня следом.
Максим не ответил, они уже прошли через ворота — пересекли границу, после которой каждый сам по себе.
На вымощенной серой плиткой просторной площадке перед школой отдельными кучками толпился народ. Это тоже часть стихийного ритуала — сбиваться в компании, поджидая своих, а уж потом всем вместе, дружной капеллой, входить в храм науки.
Все здесь как один — в белых рубашках и синих жилетах с эмблемой школы на груди (дурацкой, если честно — голубь, взмывший над раскрытой книгой). Местная униформа. Теперь так оно и есть: у каждой школы свой наряд, свой фирменный цвет даже. Здесь вот — синий.
У ворот галдели самые мелкие — семиклассники, ибо в гимназию принимали только после шестого класса и то лишь избранных. Остальные: чем старше — тем ближе к школе.
Вот эта утренняя расстановка — ещё одна укоренившаяся местная особенность. Перед крыльцом толклись десятиклассники. Ну а площадка перед дверями — традиционное место сбора одиннадцатого класса.
Одиннадцатый нынче пребывал в единственном экземпляре. На остальных параллелях было по два класса, но и там от седьмых к десятым численность заметно редела. Всё потому что здесь за тройки отчисляли только так. А если учесть, что изначально и в седьмых училось не густо, то к выпускному классу дотягивала лишь скромная горстка самых стойких бойцов. За вопиющее поведение тоже исключали, но, очевидно, не всех. Максиму вот регулярно давали «последний шанс», но тут спасибо отцу-губернатору.
Часть прошлогодних десятиклассников отсеялась на экзаменах, и оставшихся нынче объединили в один класс. Только вот дружного коллектива не сложилось. Если раньше им ещё удавалось довольно мирно сосуществовать, то после слияния обстановка резко накалилась. До открытой войны, конечно же, дело не доходило, но класс раскололся на две группы.
Неуловимо, исподволь они соперничали во всём. Кто куда ездил и где провёл выходные, у кого какие гаджеты и сколько подписчиков в инстаграме, как много лайков, просмотров, комментариев… В этой незримой гонке имела вес каждая мелочь. Даже оценки, поскольку Аллочка, их классная, имела неосторожность ляпнуть, что «ашки» сильнее «бэшек». И уж, конечно, кичились и родительскими достижениями. Правда, тут лавровый венок надёжно удерживал Максим — ну кто ж губернатора переплюнет? А то, что он ему не родной отец, никто не знал, даже из своих.
Это нездоровое соперничество замечали и учителя. Аллочка уповала, что скоро они притрутся и со временем всё само собой устаканится, но противостояние лишь набирало обороты. Что ни день — то новые стычки. Без кровопролитий, разумеется, — обычные ехидные пикировки, но нервы это взвинчивало всем, и клановость от того лишь крепла.
Вот и сейчас, сразу с утра, они разбились на две группки. Одни облюбовали перила справа, другие — слева.
«Правые», завидев Максима, приветственно загудели. Ренат Мансуров спрыгнул с перил, приобнял, коротко хлопнув его по плечу. С остальными парнями просто обменялись рукопожатиями.
— Макс, ну что? — Кристина Фадеева подхватила его под руку. — Приехала эта деревенщина?
Максим смерил одноклассницу тоскливым взглядом.
— Умеешь же ты, Крис, поднять настроение.
— Прости, солнце, — Кристина сложила губки уточкой. — Но бэшки уже на г**но извелись, обсуждая эту новость. Особенно Шилов. Вчера вот тебя не было, он такой гон нёс…
И правда, только они расселись по местам, как Стас Шилов, звезда бэшек, сияя, окликнул Максима:
— Ну что, как там твоя сестричка-колхозница?
— Что, Шило, тоже хочешь познакомиться? — криво улыбнулся Максим. — Могу устроить.
— Спасибо, обойдусь. Меня такая экзотика не прёт. Я вот представляю себе картину…
Однако какую картину представлял Стас, узнать не довелось — в класс, цокая шпильками, влетела Аллочка и велела всем замолкнуть.
Обычно Максим вступал с ней в пререкания — своего рода утренняя разминка. Но сейчас был рад, что классная появилась так вовремя и пресекла неприятную тему.
* * *
Аллу Геннадьевну ученики прозвали Аллочкой не из нежности, а издевательски.
Маленькая, кругленькая, как сдобная булочка, поначалу она вела уроки с горячим энтузиазмом и неизменно вызывала насмешки. Ну и пусть, думала она. Передовых людей во все века не сразу понимали, зато потом…
Её так и распирало от смелых идей, но директор подрезал крылья, ткнув носом в утверждённую программу. Она, конечно, приуныла, однако во сто крат хуже закоснелого начальства оказались ученики.
Классным руководителем Аллу Геннадьевну поставили к прошлогодним десятиклассникам, к «ашкам». И вот они, её подопечные, не то что подрезали, а с мясом вырвали эти самые крылья.