— Как жена?
— Отлично. Трахается с моим директором. Или собирается.
Гоша уставился на него с удивлением.
— Ты так спокойно об этом сообщаешь?
— Это не она сука, это я говнюк. Знаешь, я даже не ревную, — он проглотил замечание о том, что в случае Гоши все иначе. — Пусть себе...
— И ничего не собираешься делать?
— Собираюсь, — Олесь постучал пальцами по колену, будто перебирая струны, — хочу с ней поговорить, но никак нужного момента не дождусь.
— О чем?
— О разводе, — он внимательно следил за реакцией Гордеева, но на породистом лице не дрогнул ни один мускул. — Потом, попозже.
— А зачем ты мне об этом рассказываешь? — спросил Гоша.
Олесь думал оскорбиться: послышалось в этом вопросе, что они не друзья, что Гоше неинтересно — а потом понял, что как раз наоборот.
— Ты же меня осуждаешь за разгульный образ жизни. Пытаюсь реабилитироваться.
Гордеев снова поморщился, а потом поправил подушку.
— Тебе помочь? — спросил Олесь, с тоской глядя на его рот.
— Мне спину надо намазать... Просто намазать!
Не нервничал бы, если бы ни о чем таком не думал, решил Олесь.
— Раздевайся, — сказал ровно и вежливо улыбнулся.
Пока смотрел, как Гоша медленно, охая, снимает рубашку, испытал странный прилив волнения, но моментально себя одернул. Ему объяснили, что вкусы разные бывают, вот и надо соответствовать чаяньям. Олесь не понимал, что с ним происходит: он то отчаянно хотел попросить Гошу о сексе безо всяких прелюдий, то подумывал сбежать и больше никогда больше на мужчин не смотреть.
Пришлось пообещать себе, что это будет только лечебная помощь.
Георгий молча повернулся к нему спиной.
— Ни фига себе, — Олесь даже присвистнул.
— Что, все так плохо?
Он осторожно коснулся кончиками пальцев припухлости на ребре, вокруг которой расплывался фиолетовый синяк.
— Не хочу тебя расстраивать, но да.
— Это просто ушиб.
— А по-моему, тебя обманули насчет трещины. Кажется, это перелом.
— У тебя есть медицинское образование? — уточнил Гоша язвительно, и сочувствовать ему как-то сразу расхотелось.
Олесь взял мазь, выдавил на ладонь и принялся осторожно втирать. Ощущение дежа вю не покидало: вспоминалась такая же ситуация, руки Гоши на собственной спине и возбуждение — яркое и сильное. В этот раз получилось сосредоточиться на процессе, и Олесь с радостью осознал, что обошлось без стояка.
— Когда заживет?
— Сказали, что через неделю буду работоспособен.
— Спереди нужно мазать?
— Нет, я там сам... уже.
Гоша повернулся, и Олесь увидел сразу над поясом багровые следы, будто Гордеева кто-то ударил огромным кулаком.
— Руль, — пояснил тот, — хорошо, что животом влетел, а не грудью. Говорят, при таких авариях ребра часто сердце травмируют.
— Бухать меньше надо, — буркнул Олесь и закрутил крышечку на тюбике.
— Чья бы корова мычала.
— Я в аварии не попадал. И не пью почти — не до того, — Олесь встал, сходил в кухню помыть руки и понял, что пора сваливать.
***
В комнате было темно, работал телевизор, высвечивая сидящую на диване Катерину. Судя по звукам, показывали американскую мелодраму, Олесь застал проникновенные слова, видимо, главного героя, уламывающего героиню на секс. Послышались звуки поцелуев.
— Вернулся уже? — спросила жена, не отвлекаясь от волнительного момента.
— Да. Я к Гоше заезжал, — зачем-то пояснил он. — Документы забрал, надо бы разобрать.
Катя промолчала и только после того, как пошла реклама, спросила:
— Что?
Олесь прошел в комнату и сел в кресло.
— Я говорю: надо документы разобрать. У Гордеева тихий ужас с договорами.
— А ты ему помогаешь? — спросила Катерина.
Он посмотрел на нее, пытаясь угадать, сообщил ей Пашка что-нибудь или нет.
— Пытаюсь. Он совсем к жизни не приспособленный, понятия не имеет, сколько зарабатывает, страховку оплатить забыл. Сможешь посмотреть?
— С какой стати? — Катя наконец отвлеклась от телевизора и посмотрела на Олеся, всей позой выражая легкое возмущение.
— С той, что это он одолжил сто штук на твое лечение. И помог заработать.
— Я не могу, — она снова повернулась к экрану, и Олесь вспомнил, что его не устраивало в семейной жизни.
— Почему?
— Меня Пашка попросил с детьми посидеть.
— У него две няни!
— Одна уволилась, вторая попросила отпуск. Он сказал, что это на пару недель, пока замену не найдет.
— И ты будешь работать няней?
— Подрабатывать, — отчеканила Катерина.
— Ладно. Хорошо. Значит, буду заниматься бумагами Гордеева в свободное от работы время... которого почти нет!
— Положи, будет время — посмотрю, — отозвалась она, глядя в экран.
Олесю внезапно захотелось вернуться к Гоше и просто посидеть с ним молча. Там его многое раздражало, но, по крайней мере, ни разу не возникало желания пойти вымыть руки.
— Не надо, я сам. В выходные займусь, — сказал Олесь и, тяжело вздохнув, решил все-таки поговорить о разводе. И своих предпочтениях.
Он уже собирался открыть рот, как вдруг Катерина переключила канал, взвизгнула и начала прибавлять звук.
— ...церемония вручения наград, посвященная его десятилетию. Среди номинантов присутствовали...
И далее, по пунктам: кто, что, почему, кусочек вступительной речи, пара особенно удачных гэгов, смех зала. Стандартная нарезка.
— Они тебя показали, — возбужденно сказала Катерина. — Крупным планом! Ты стоял рядом с каким-то мальчиком и что-то ему говорил. Это же ты был?
— Я, — равнодушно отозвался Олесь, к своему удивлению не испытавший восторга. — Вот так, Катюша, я помогаю хорошим людям.
— И чего ты злишься?
— Потому что попросил тебя помочь, а ты отказалась, — продолжать разговор не было желания, восторг Катерины из-за пол-секунды в кадре Олесь не разделял, поэтому развернулся и ушел спать.
***
Следующее утро ознаменовалось видом собственной задницы в масштабе 1:14, и Олесь едва не столкнулся со столбом, уставившись на бигборд, стоящий прямо у офиса. Хорошо, что лица не было видно, иначе точно пришлось бы уволиться.
— Вот ты и модель, — пробормотал он себе под нос и помелся сразу же в курилку, не заходя в кабинет.
Чего только не было устроено в офисе Павла Николаевича для того, чтобы сотрудники чувствовали себя превосходно. Гендир считал, что если удобно и ничего не отвлекает, значит, можно работать хорошо. Олесь уже почти привык. Политика Пашки касалась и опозданий, и перекуров. Большая машина страховой компании работала вполне сносно, периодически выплевывая свои шестеренки в курилку.
И курилка тоже была не такой, как в других офисах: большая светлая комната с высоченными окнами, вытяжками и кучей пепельниц. Для особо упаханных работников даже стульчики имелись.
В курилке же обнаружились Галина и одна из молоденьких бухгалтеров, которые с восторгом обсуждали "прекрасное тело".
— Вот ты, Олесь... То есть, Олесь Андреевич, вы тоже считаете, что это порнография?
— Что именно?
— Витя, водитель, плевался, что по городу уже порнуху развешивают. А вам как этот плакатик, нравится? У офиса стоит эта штука, ну, щит рекламный, на нем фото.
— Не заметил, — буркнул Олесь и выбросил сигарету.
Хотелось одновременно заржать и побиться головой об стенку. Необязательно именно в такой последовательности.
— Вам-то что, — пожала плечами молоденькая бухгалтерша. — А вот нам...
Они с Галиной картинно вздохнули.
— А что вам? — спросил Олесь, справившись с лицом.
— Ну, что они понимают, — патетически сказала Галина. — Олесь Андреевич, там неземная красота на плакате. У нас вся незамужняя половина офиса мечтает выйти за парня замуж. А замужняя — развестись и выйти.
Уголки Олесиного рта сами собой поползли вверх.
— Неужели настолько ваш бог прекрасен?
— Да-да, — закивали обе.
— Обязательно рассмотрю, когда домой буду возвращаться.
— Там только, — Галина кашлянула и улыбнулась, — филейная часть и спина. Но какая же спина, ах!
Ты в нее сопела, хотел сказать Олесь, но, естественно, промолчал.
— Вообще у нас не умеют рекламу снимать, это наверняка западная, — сказала девушка. Лена, кажется. — У меня парень рекламист, он говорит, что у нас нет нормальных фотографов.
Олесь снова промолчал.
— А вот вы бы согласились сняться в таком виде? — спросила Галина, и он фыркнул, не сдержавшись.
— Да.
— Что, вот так, в трусах?
— Да.
— И не стыдно было бы?
— Стыдно, когда показать нечего, — сказал Олесь. — Приятно было пообщаться, девушки.
И ушел к себе, думая о том, что произойдет, когда журнал с той сессией в грязи начнет продаваться. Была надежда, что сотрудницы не читают глянцевую прессу, но даже сам Олесь понимал, что не настолько везуч.
А потом позвонил Пашка, вызвал его к себе и долго ржал, после чего сказал, что топ-менеджерам не положено жопы светить.
— У тебя топ-менеджер — звезда, за это положено уважение и коньяк к обеду, — усмехнулся в ответ Олесь.
— Ага, а еще молоко за вредность. В офисе нерабочая обстановка, потому что дамы вздыхают по твоей заднице, а мужики тебе по-черному завидуют.
— Я краем уха сегодня слышал, что в трусах только пидоры фотографируются, — фыркнул Олесь и неожиданно легко улыбнулся, — так что надо разослать им информационное письмо с пояснениями. Женщины идут лесом, все молодые мужчины — на кастинг со звездой.
— Да, — со смехом продолжил Пашка, — кто тебе поверит? Я слышал, ты на корпоративе с Галиной зажигал. Она, конечно, как специалист меня вполне устраивает, но, Олесь...
— А ты больше слушай, что болтают, — отмахнулся он и сам удивился тому, как естественно это получилось.
Наступал еще один крохотный и почти незаметный момент истины: если Катерина делилась с Пашкой, то...
— А я не слушаю, — улыбнулся тот. — Это личное дело каждого. Меня удивляет, почему людям так интересно, кто с кем спит.
— Я с ней утром в одной постели проснулся и охренел, — Олесь вытащил из кармана сигареты и посмотрел на пепельницу, украшавшую Пашкин стол. — Можно тут покурить? Я уже три часа страдаю без никотина: работы куча, еще и эти... бабы.
— Кури, — Пашка достал из ящика сигару и ловко отстриг кончик гильотиной. — Так что Галина? Не заводит?
— Смеешься? Я даже Кате рассказал — это же пиздец, я же... не в том дело, что я весь такой из себя, а она страшная. Просто... ну, пиздец, короче.
— Крайне информативно, — ухмыльнулся Пашка.
— Кстати, с чего это ты Катю решил к себе няней взять?
— Посмотреть хочу, — ответил тот, прикурил и посмотрел Олесю в глаза. — Как она с моими поладит.
— То есть... ты серьезно настроен, да?
— Нет... Блядь, я сейчас словно в каком-то фильме снимаюсь. Ты, муж, спрашиваешь о моих планах насчет твоей жены так, будто это в порядке вещей.
— Она хорошая, — пожал плечами Олесь, — просто мы давно уже чужие люди. Ну и я пидор все-таки.
Пашка закашлялся, выдыхая едкий дым, а потом снова на него посмотрел.
— Так ты не шутил?
— Нет. Катя не знает... никто не знает вообще-то. Не говори ей, я потом сам скажу, когда время придет.
— Я еще ни в чем не уверен, — сказал Пашка серьезно, — так что если ты думаешь, что я сразу ее под венец потащу, то...
— Я тоже не уверен. И пока о разводе даже не говорил.
— Да, ситуация... — Паша смотрел в потолок.
— Нормально, — усмехнулся Олесь. — Разберемся.
Вот и поговорили. Он рассматривал Пашку, его руку с сигарой и думал, что Катерине такой не должен нравиться: маленький, пузатый, лысеющий. На надежность ее потянуло, с Олесем же никакой надежности. Внутри снова всколыхнулась обида за вчерашний вечер.
— Я про твоего Гордеева узнал, — сказал Пашка. — В общем, сделаем мы ему страховку. Только придется подождать.
— Спасибо.
Он навис над столом и посмотрел на Олеся.
— Я тебе поражаюсь просто. И себе. Не могу представить, как ты и он... Видел же на презентации, нормальный мужик. Что вас тянет на какое-то непотребство?
— А я разве говорил, что у нас что-то есть? — ответил Олесь грустно. — Я вообще неопытный как бы... читал, такое почти у всех геев случается. Вроде, нормально все с женщинами, а потом...
— …заткнись, — оборвал его Пашка и нервно хохотнул. — Не нужно подробностей.
***
Вечером позвонил Гоша, и Олесь порадовался, что можно заодно рассказать про страховку. Восторгов Гордеев не высказал, но поблагодарил.
— А ты по какому вопросу звонил, кстати? — спросил Олесь в надежде услышать хотя бы «скучал».
— Я же тут валяюсь, работать не могу, занялся твоим пиаром. Короче, не хочешь подработать?
Пришлось засунуть свои надежды куда поглубже.
— Вагоны разгружать не буду.
— Как смешно,— фыркнул Гоша, — я тут кое-какое портфолио собрал, выбрал самые удачные фотографии, хотя нужно тебя еще в одежде поснимать... короче. Тебя хотят для одного каталога пощелкать.
— Когда?
— В среду вечером, пока на семь назначено.
— Раньше восьми я с работы не уйду, — нахмурился Олесь: жалко было терять легкие бабки из-за привычки Пашки собирать совещания в конце рабочего дня.
— Ты определись, что для тебя важнее, — сказал Гордеев и трубку бросил.
В среду Олесь отпросился, взял водителя и поехал в студию на окраине Москвы, где провел три часа, примеряя футболки за сто двадцать рублей и джинсы за пятьсот. Даже не спросил, для какого каталога съемка: не понравился ни фотограф, ни сама работа. Но пять тысяч грели карман, а возмущение водителя Вити, того самого, который вещал о порнографии — душу.
Вечер порадовал прохладой, да так порадовал, что Олесь отпустил Витю за полквартала от собственного дома и решил пройтись пешком через парк, где так опрометчиво в прошлый раз попался ментам. Он шел по тропинке, попивая пиво из бутылки с этикеткой, обещавшей автомобиль самому удачливому алкоголику, и домой не спешил.
Несмотря на более или менее понятную нынешнюю жизнь, грызла Олеся изнутри какая-то досада. Кажется, все было понятно и с работой, и с личной жизнью, но если разбирать по составляющим — нихрена не ясно. Гордеев с этой его фразой про то, что важнее. Катерина, рассказывающая, как с детьми хорошо, какие они милые. Паша, хороший друг...
Олесь осознал, что никогда и ни с кем особенно близко не сходился, что даже жена по сути для него чужая. Что он не звонил родителям уже пару месяцев. И друзей у него нет. И даже будущее какое-то беспросветное: ну вот он вроде бы гей. Переспит с кем-нибудь, а потом что? С Ростиком облом случился, с Гошей — вообще не факт, надумал себе всякого, а по сути... Ничего-то у него нет: ни за душой, ни на душе.
Вместо того чтобы расстроиться, Олесь разозлился. Всю жизнь мечется, пытается заработать, стать кем-то. "И кем ты стал?" — поинтересовался внутренний голос. Никем.
Он глотнул еще пива, понял, что оно выдохлось, и зашвырнул бутылку в кусты. Уже сделал несколько шагов, как вдруг вернулся, залез в эти кусты, достал бутылку и пошел к ближайшей лавочке, подозревая, что возле нее окажется какая-нибудь мусорка.
Начинать нужно с малого.
— Здрасьте, — сказал парнишка, сидящий на спинке скамейки.
— Здрасьте, — машинально отозвался Олесь и узнал в парне сына Михалыча. — Миша, если не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь.
— А что ты тут так поздно сам сидишь?
— Батя выгнал из дома.
Олесь нахмурился: Михалыч был редким козлом, но семейным. Просто так выгнать сына-подростка он не мог.
— И что ты натворил?
— Да ничего, в том-то и дело. Я и дома появляюсь только ночью... а, вас это не касается, — пацан махнул рукой и отвернулся.
— Может, поэтому и выгнал?
— Нет. нажрался, как обычно, и полез с беседами за жизнь. Я должен вырасти мужиком, а не соплей, носить штаны, а не шорты, снять цацки... короче, вам все равно неинтересно. Лучше сигаретой угостите.