Появлялась какая-то странная интуиция. Я всегда знал, когда увернуться, а когда наоборот врезать изо всех сил. Они были крупнее меня в два раза. Но я успел столкнуть их и вдарить, что есть сил. В некоторые моменты, я понимаю, что способен убить, и это потом назовут действием в состоянии аффекта.
Но они заслужили.
Я пнул одного из них изо всех сил, и дал в челюсть второму. Что-то хрустнуло. Одновременно тот, которого я пнул, вскочили врезал мне по скуле. Кулак соскользнул почему-то по лбу.Кажется на его пальце было кольцо, или что-то металлическое. Бровь была рассечена мгновенно.
- Прекратите! А ну оттащите их!
Это были… Кажется, Ян и Кирилл. И еще пара парней. Я никого не мог узнать.
- надо полицию звать.
Наконец, кто-то меня схватил и сжал изо всех сил по бокам. Я пытался вырваться, но одновременно внутри меня что-то угасало. Вдруг проступил холод улицы и запах снега. Изо рта валил пар. Я был здесь.
- Ну и псих…
- нехило он им…
- один…
- больной!
- Говнюк! Иди сюда, мы не закончили…
Передо мной возникло лицо Яна, который с недоумением воззрился на меня и спросил:
- Ты что? Серый, да у тебя вообще тормозов нет.
Мне лишь захотелось улыбнуться в ответ, что я и сделал. Ян отшатнулся, наверное, это было жутко.
- Ты что вознамерился тут справедливость устанавливать? – вопросил снова он.
Ох, Ян. Он был один из немногих, кто понимал всю извращенность этого мероприятия, но он с удовольствием принимал в этом участие.
Руки, державшие меня, медленно разжались. Я отряхнулся и поправил куртку. По лицу текла кровь. Рядом с Яном вылупился Кирилл, который с боязньютаращился на меня, а затем заявил:
- доволен, что все испортил?
Последнее, что я сделал, это дал ему под глаз, и потом побрел куда-то в ночь. За мной никто уже не стал гнаться. Все столпились вокруг согнувшегося Кирилла, и я слышал, что кто-то собирается звонить в полицию или еще куда-то. Все это было не важно.
Я не думал о справедливости в тот момент, я вообще очень плохо себе представляю, что это такое. Битва за Сашу? Как комично и жалко. Иногда я очень плохо понимал, что я пытался доказать и зачем.
***
Я не помню, сколько часов я провел, блуждая по каким-то темным переулкам. Бровь саднила, а потом я забыл про нее, потому что вокруг стоял острый холод, и внутри у меня тоже все сковало морозом. Это была обычная реакция после драки, я становился словно неживым.
Перед глазами, как обычно плыли причудливые полосы света, изредка попадались какие-то люди, которые завидев мое лицо, тут же отшатывались и стремились пройти мимо как можно быстрее. Я пришел в себя окончательно лишь спустя несколько часов бесплотных скитаний.
Надо было идти домой.
Ноги несли меня на автомате, и я думал, что сейчас меня может ждать. На часы я не хотел смотреть намеренно. Я знал, что уже было очень поздно.
Во дворе моего дома, я поднял голову на свои окна. Они горели тревожным неспящим светом, и меня кольнули слабые угрызения совести. Я всегда чувствовал, что должен вести себя иначе по отношению к матери, но никогда не хватало воли. Или я не достаточно сильно хотел.
Когда я появился на пороге, она была как пушечное ядро, а глаза казались такими темными, что зрачки сливались с радужкой. Мгновение она разглядывала меня, взгляд задержался на брови, а затем быстро захлопнула дверь. В меня ударила ее ледяная молчаливая ярость.
- Где ты был?!
- Не помню. Просто ходил.
- Уже два часа ночи! Два! Я должна быть на работе к девяти, и из-за тебя я уже вообще не усну! Ты же знаешь, как мне тяжело работать без сна! Что с тобой было?!
Я присел на пол в прихожей, и прислонился спиной к стене. Глаза на автомате закрылись, но я продолжал ее слушать. Она говорила, спрашивала, и, не слушая ответа, снова что-то кричала мне в лицо.
- Ты же знаешь про вечер памяти? – я слегка приподнял веки.
- Знаю! И, что ты там натворил, я тоже знаю! – она рывком сдернула с меня куртку и засунула ее в шкаф, который заколыхался от того, с какой силой, она закрыла его дверцу – Вставай сейчас же, надо заняться твоей бровью.
Я нехотя приподнялся.
- все в порядке…
- Ее надо зашить.
- Это ты будешь делать сама?
- Я знаю, как это делается. Садись. И о чем ты только думал?! – мышцы ее лица казались мне такими неподвижными, но в глазах и голосеплескалась ярость с какой-то плохо скрываемой обидой.
-Я говорил тебе.
- И что с того?
С грохотом она вытащила аптечку и принялась готовиться к нашей маленькой операции. Я безучастно следил за ее резкими движениями, то, как она с щелчком натягивала перчатки, доставала инструменты, еще какие-то склянки. Она была юристом, а не хирургом. Но у нее был опыт в таких делах, я знал, что в молодости она была в каком-то клубе альпинистов-любителей, и пришлось научиться. В любом случае мне было все равно, что там с бровью.
- Тебя кто-то заставлял идти туда? И бить морды кому попало?!
Возникла пауза, во время которой я почувствовал, что сейчас уже можно сказать и мою точку зрения.
- Тебе придется терпеть, - сказала она, обрабатывая бровь спиртом, а затем поднося иглу.
- Да плевать.
Я не боялся физической боли. С ней можно сладить, если отключиться. Иногда, как бы странно это не звучало, я мог покидать свое тело. Я отправлял себя куда-то глубоко внутрь, в самое безопасное место на земле, которое находилось во мне. Там было спокойно, и там хранилось все самое настоящее, искреннее. То, что нужно спрятать, прежде чем это уничтожат другие.
Но сейчас мне пришлось быть и здесь отчасти. Я слегка поморщился. Ее лицо тоже дрогнуло.
- Они же издевались над ним. Ни во что не ставили. И тут этот парад лицемерия. Каждый считает своим долгом уронить скупую слезу. Это дерьмо. Я ненавижу такое, я бы убивал за эту ложь…
- с чего ты взял? Может, они были искренними.
- ты их не знаешь.
- я работаю с отцом Яна. Мне кажется, они все обычные ребята, это ты весь утыкан колючками, тебе нужно возразить каждому встречному. Ты совершенно не умеешь общаться с людьми.
- Почему ты всегда защищаешь тех, на чьей стороне правила приличия? Как можно так зависеть от чужого мнения?
- И когда уже твой подростковый возраст кончится, - с раздражением воскликнула она, протаскивая иглу вновь.
Операция завершилось. Над глазом все болело, и я сам чувствовал себя измученным, как никогда. Меня вдруг охватило то самое отчаяние, которое возникло во мне в тот момент, когда я покинул квартиру Саши в день его самоубийства. Это отчаяние рассекало все нервы, и спрашивало меня страшным бесполым голосом: «А что если ничего не выйдет?». Что если я никогда не смогу выбраться из своей бесконечной меланхолии, комы, длиною в несколько пустых тревожных лет? Что если день, когда все изменится, никогда не наступит?
Я говорил себе раньше, надо просто перетерпеть этот дурацкий период, а потом все будет легче. Мне всегда казалось, что с возрастом я стану счастливее. Я был слишком стар для своих лет. У меня не получалось веселиться, и легче было быть серьезным, чем беззаботным. Потому что у меня были заботы.
Но теперь у меня опять появилось ощущение, что я совсем заплутал. Что все координаты, которые я сам себе выстроил, сбились, и я все делаю неправильно. Я все глубже ухожу в лабиринт самокопания, я все меньше и меньше чувствую мир и других людей. Что если я никогда не вернусь?
Что если мое самое безопасное место, которое где-то в моей душе, на самом деле тюрьма?
- Все дети как дети… А ты вечно дерешься, оскорбляешь учителей, учишь всех жить… Почему бы не быть как все? Просто живи и радуйся.
- А ты радуешься?
Судя по ее лицу, и такому же сосредоточенному на себе и своих переживаниях образу жизни, как у меня, она не следовала этому простому кредо.
- И почему ты постоянно все спихиваешь на мой возраст?
Я мрачно разглядывал ее, сидя на диване, пока она укладывала аптечку и убирала окровавленные тампоны. Устало подняв на меня абсолютно черные глаза, она бросила:
- потому что раньше ты таким не был. В детстве ты был совсем другим. Ласковым, сговорчивым… А сейчас ты испортился. То ли эта школа, то ли еще что…
Я невольно усмехнулся и поинтересовался:
- В детстве? И когда же это?
- В пять лет, например, мы с тобой жили душа в душу.
Я не выдержал и расхохотался.
- В пять лет? Мам, ты еще вспомни, что я в утробе делал! И ты думаешь, что я тогда был настоящим, да? А ты не думала, что тогда я был маленьким и ничего не знал? Ты не думала, что настоящий я появляется сейчас? И легче сказать, что я испортился, чем принимать меня таким, какой я есть!
- Не ори, я тоже могу орать! Ты ни о ком кроме себя не думаешь! Я иду спать. Может получиться хоть пару часов.
Она стремительно выскочила из комнаты, но задержалась на пороге, прежде чем скрыться у себя. Пораженно взглянув на меня, мама заявила:
- И в кого ты такой пошел?
- В тебя, - лишь ответил я, и тоже ушел к себе.
***
Эту историю как-то замяли. Я почему-то думал, вызовут полицию, или родители Кирилла придут к нам и начнут требовать какую-нибудь компенсацию. Возможно, даже попытаются пристроить меня в какую-нибудь колонию для несовершеннолетних, но, как ни странно, дальше этого сборища история не пошла. Кто-то из них, конечно, позвонил моей матери еще тогда, иначе как бы она узнала, что произошло.
И все пошло, как обычно, за исключением того факта, что я нажил себе несколько страшных врагов. Их ненависть чувствовалась кожей. Как только я переступил порог школы, я увидел этих двух громил из футбольной команды, а потом наткнулся и на подбитый взгляд Кирилла. Остальные тоже таращились на меня с затаенным недружелюбием и старались обходить стороной. Похоже, все стали считать меня за психа.
Один только Ян спокойно и довольно поприветствовал меня, выполняя свою традиционную роль почтового голубя. Ему очень шло быть информатором, к тому же это давало определенную свободу действий. Он мог общаться с кем угодно, быть в курсе всех новостей, и одновременно никто не думал его бортануть. Как если бы он выполнял естественные для него функции. Но я всегда знал, кем был Ян на самом деле. У него не было никаких принципов, он просто искал выгоду.
- ну, ты даешь, - тихо присвистнул он.
Мы столкнулись в туалете. Я мыл руки, а он стоял у окна и как обычно разглядывал меня с этим выражением особого интереса на лице. Недоуменно покосившись на его долговязую фигуру, я задался про себя вопросом, что ему постоянно надо от меня.
- ты странный человек, Сергей. Не дурак. Совсем не дурак. Но ведешь себя, как изгой. Между прочим, до недавнего времени ты имел все шансы заобщаться с нормальными людьми.
- Тебе что-то нужно?
- Посмотри на себя, - вкрадчиво продолжил Ян, и я невольно перевел взгляд на свое отражение – Ты вроде постоянно тыкаешь нам, что, мол, внешний вид для нас все. А ты сам… ты сам разве не стараешься подчеркнуть им свою… индивидуальность? Назовем это так.
На меня глядел бледный парень с парой крупных ссадин на лице, зашитой бровью и обветренными губами. Глаза были матовыми и непроницаемыми, а из-за впалых скул я казался голодным и злым.
- Ты носишь только черное, ходишь с подчеркнутой резкостью. Твой плейер забит всяким адским металлом, и держу пари, ты еще хочешь себе набить где-нибудь татуировку с черепом. Ты и так пугаешь людей.
Я повернулся и равнодушно оглядел Яна с ног до головы. Он был высоким, тощим, с торчащими кривоватыми ушами. У него была очень плохая жирная кожа, она блестела даже в темноте, и это не шутка. Рыжеватый ежик он пытался уложить в какое-то подобие прически, но выглядел, как и большинство парней в нашей школе, которые злоупотребляют гелем для волос.
- Почему ты постоянно на меня смотришь? – спросил я – Я замечаю твое внимание ко мне везде. Тебе хочется поговорить со мной.
- И что с того? Я люблю общаться с разными людьми.
- Но тебе нравится говорить со мной. Потому что ты чувствуешь во мне равного по интеллекту.
По его лицу пробежала молния растерянности, но Ян быстро вернул себе свой привычный саркастический вид.
- ну, я же сказал, что ты не дурак. Эй, Серый. Я хочу помочь тебе, правда. Я вижу, что ты мог бы быть другим.
- Стань продюсером. Ты так любишь продумывать образы для других, - посоветовал ему я и двинулся на выход.
- Эй, постой.
Я замер. Полуденный свет плескался в белом кафеле, и от этого в туалете все словно переливалось.
- Это правда, что все говорят?
- Что именно? – мое терпение уже кончалось, но Ян не замечал раздражения.
- Что несколько лет назад тебя чуть не исключили? Что ты парня одного чуть до смерти не забил?
Я скользнул по нему взглядом, Ян выглядел даже слегка взволнованным, рот был приоткрыт, а в глазах что-то сверкало.
- Отвали уже от меня, Ян.
***
Когда мне было одиннадцать лет, я действительно очень сильно избил одного знакомого. Тогда вещи воспринимались острее, любой поступок казался фатальным, я жил в мире безвозвратных вещей, где все случалось раз и навсегда. Это была дурацкая история о предательстве. Для меня очень много значили отношения с другими людьми. Как раз то, о чем любит говорить моя мать. Каким я был милым, ласковым котенком.
С этим парнем, как мне казалось, мне удалось подружиться. У нас были общие интересы, еще что-то… Как ни странно, то, что тогда причинило мне большую боль, с годами размылось настолько, что уже невозможно было вспомнить истинную причину разлада. Я только помню, что он рассказывал всем подряд, то, что я доверил ему. Мои мечты и страхи, в одиннадцать-двенадцать лет, это все вдруг начинает приобретать особенный сакральный оттенок, а любая откровенность с другими людьми несет на себе оттенок интимности.Поэтому доверие является высшей роскошью.
Он посмеивался над моей чрезмерной серьезностью, говорил, что я депрессивный маньяк, что сейчас кажется мне комичным. Но тогда истинный вес слов всегда преувеличивался, все казалось больше и страшнее.
И мы, разумеется, подрались. Помню привкус белого снега на губах. А также голубое небо, в котором дрожали грани хрусталя. Мириады бликов на снегу, день чистого волшебства. И совершенно диссонирующий с этим момент драки. Мы остервенело колошматили друг друга руками и ногами, а другие улюлюкали и чуть ли не делали ставки.
И на самом деле это все вранье, что я избил этого придурка до полусмерти. Мы наваляли друг другу в равной степени, просто он поскользнулся и упал головой на бордюр, который под слоем снега было сложно различить. И потерял сознание. Впоследствии он остался жив, а потом перевелся из нашей школы. Но людская память такая вещь, которая никогда не выпускает из себя воспоминание, не подкорректировав его в чью-то пользу. Иногда это происходит непроизвольно, иногда умышленно.
Как бы то ни было, за мной закрепилась репутация страшного изверга, которая мало меня волновала. И с тех пор у меня не было друзей. Все, кто, так или иначе, общались со мной, стали держать дистанцию. Потом мы перешли в старшую школу, и все это как-то подзабылось, да и приток новых впечатлений вытеснил этот эпизод из коллективной памяти.
Это то, за что я не люблю детство и то, что после. Все оцениваешь неправильно. А когда понимаешь, что это пустяк, то уже поздно. Вы получили детскую травму.
***
Близился Новый год, и по всем улицам сверкали елки, шары, виднелись олени и колокольчики. В детстве это просто завораживало. Я чувствовал в этом времени особенное волшебство, не присущее больше ни одному другому сезону. В снеге и этих праздничных символах таилось что-то очень теплое и сказочное.
В этом году я окончательно разуверился в чудесах. Я продолжал пребывать в коме, не чувствуя себя живым, и не понимал, как мне из нее выбраться. На заднем плане покачивался труп Саши, намекая на какую-то изнаночную сторону происходящего.
Я стал курить по две пачки в день, понимая, что это завожу себя в какой-то тупик. Мать уже давно подозревала об этом, но старательно делала вид, что не чувствует моего прокуренного духа, которого появлялся в квартире раньше чем я. Однако она все-таки наткнулась на пачку сигарет, но лишь поморщилась и сказала: «Делай, что хочешь».