Я начал курить в тринадцать лет, как и большинство подростков, от нечего делать. Хотя вообще я мог бы написать эссе про курение и его символическое значение в жизни людей.
И дело было даже не в сигаретах. Я уже говорил, отрочество - это время идентификации и жуткой тяги к самовыражению. Очень большую роль здесь играют атрибуты, имитация, подражание. Курение можно смело приписать к каждой из этих категорий. Оно приравнивается к искушенности, а количество выкуренных сигарет сходит за отсутствующий жизненный опыт. Хотя по сути это абсолютно бесполезный процесс. Вдыхать и выдыхать дым не дает ничего кроме закопченных легких, значит, здесь есть другой смысл.
Очень часто я, наблюдая за сверстниками, отмечал, что курение к тому же средство социализации. Закурить, чтобы стать своим. Стрельнуть сигарету и стать вдруг ближе, объединенные одной дурной привычкой. Как только вы прикуриваете от одной зажигалки, вы можете заговорить.
Далее причины дробились и расслаивались, выдавая индивидуальные комплексы и потаенные желания. Девушки преследовали образ роковой женщины. Парни пытались возмужать и сыграть плохишей. Все хотели поскорее вырасти, только начинали они не с головы, а со своего внешнего вида. Я не бросался ни в кого камнями в данном случае, потому что и сам попался примерно в ту же ловушку.
Очень хорошо помню, что это была осень: острый мороз, но отсутствие снега. Желтые листья над головой и хмурое небо. Ну и я унылый школьник, слоняющийся по дворам в одиночестве. Тогда у меня появилось это дикое желание – отрастить крылья и свалить отсюда к чертовой матери. Я ощущал тесноту, хотя вокруг меня была лишь пустота. И одновременно у меня появилось другое, не такое явное желание, его я осознал много позже. Я вдруг почувствовал острую потребность облечь в слова, все, что меня окружает. Я всегда чувствовал суть, это было какое-то интуитивное чувство формы и содержания, которое напоминало мне ощупывание вслепую. Как если бы я пыталась угадать, что из себя представляют все абстрактные явления мира, я хотел дать им имя и извлечь тем самым на свет.
Хотя на тот момент я был не более чем двенадцатилетниммальчиком, который с ужасом обнаружил в себе еще какой-то внутренний мир, который совершенно не считался с правилами внешнего. Оставалось только начать курить и стать конченным аутсайдером. Шатание по улицам было сродни паломничеству, а курение превратилось чуть ли не в таинство, так я с собой общался. Сигареты были средством самопознания.
***
31 декабря мама собиралась позвать пару своих друзей, и это обещал быть немного унылый вечер с их разговорами, многочисленными мисками с едой и шампанским в 12 часов. Я некоторое время уговаривал себя остаться, и просто посидеть в своей комнате, а потом, когда они исчезнут, выбраться наружу.
Но последнюю неделю старого года я безвылазно провел дома, и почувствовал, что если я еще и эту ночь проторчу в окружении компьютера, тупого наглого кота и каких-то старых детских постеров, то спячу. Временами у меня в голове что-то словно взбухало и стучало сотня молотков, или же это был всего лишь мой пульс.
Я должен был исчезнуть из дома. В идеале мне нужен был человек, с которым я мог бы поговорить о чем-нибудь, быть может, рассказать, как у меня дела, или же наоборот, послушать его. Но такого человека не было.
Исподтишка начало закрадываться подозрение, что все-таки моя мать права. Я дичаю. Одиночество хорошо до тех пор, пока оно не начинает вас уродовать. О том, чтобы поискать собеседника в лице одноклассников речи не было.
Поэтому, часов в девять я сказал, что иду к друзьям.
- Дай мне их телефон, - крикнула вдогонку она.
В гостиной уже сидели ее гости, и о чем-то переговаривались под мигание экрана телевизора. Меня проводили с легким интересом, кто-то даже на заднем плане произнес избитую фразу про то, как я быстро вырос. Я все равно их не помнил.
Дверь захлопнулась за мной в тот момент, когда мама поднялась, чтобы догнать меня и выпытать какую-нибудь информацию о моих несуществующих друзьях. Я стремглав слетел с лестницы и выбежал из подъезда. Вокруг расцвел колкий мороз, и я глубоко вдохнул.
Глаза болели от непрерывного сидения за компьютером, и заснеженный двор показался мне чуть ли не скриншотом с монитора. Потерев глаза, я медленно побрел вперед. Через пару минут я понял, что не так уж и холодно. Везде переливались огни, а машины вытянулись в длинную гирлянду. Пробки.
На свой страх и риск я сунулся в ближайший супермаркет. Я люблю такие магазины. Как ни странно в окружении товаров и миллионов наименований, я расслаблялся и с интересом шатался между рядами, разглядывая все подряд: от каких-нибудь свечек до разновидностей сыров. В супермаркетах я проявлял оживленное любопытство и мог торчать там часами, просто, чтобы убить время и побыть в спокойной обстановке. Мне нравятся супермаркеты, потому что там существует иллюзия выбора. В абстрактном смысле, это были поиски свободы, которая представала в виде йогуртов, памперсов и бутылок с пивом. В общем, супермаркеты были очень экзистенциальным местом.
Так, посмеиваясь над собственными размышлениями, обезумевшими от праздника людьми, я дошел до виноводочного отдела. В этом городе никто не смотрел сколько вам лет по удостоверению, достаточно было вашего хмурого небритого лица. А в магазинчиках на окраинах водку и сигареты могли продать даже десятилетнему.
Но вместо того, чтобы напиться, я решил, что лучше пойду на дамбу. Мне не хотелось потом спьяну расшибиться на льду, хотя суицидники всегда считали, что сочетание алого на белом смотрелось выигрышно. Так что я взял пару бутылок лимонада, какие-то крекеры, и отправился в конец бесконечной очереди. Кишка из людей двигалась, как в замедленной съемке, но торопится мне было некуда. Надо было пережить эту ночь, а потом… потом я что-нибудь придумаю.
На дамбу я добрался, как раз к двенадцати. Я сел посередине, на мой любимое место, откуда был широкий обзор на весь город. Почему-то потеплело еще больше и вдруг повеяло весной. Невольно я вспомнил голубое небо, сливающееся с синим ледяным озером. То лето было хорошим. Хотя я не хотел этого признавать.
Затем взгляд упал на мой невинный набор продуктов. Я внезапно понял, что взял тот же лимонад, что мы пили с Сашей в тот последний день на озере. Бутылки утопали в песке, и это выглядело здорово. Я вскрыл горлышко и сделал глоток.
В этот момент небо разорвало от мириад искрящихся бликов. Салюты одновременно выстреливали со всех концов города, даже в таком гнусном месте всем хотелось праздника. И даже мне, сидящему в одиночестве над городом с бутылкой лимонада и пачкой печенья.
Я чувствовал, что невольно в груди поднимается желание. Под искры и взмывающие в небо дорожки света, я сказал себе:
- Я хочу, чтобы произошло что-то хорошее.
В тот момент мне не хотелось быть одному, но и одиночество чувствовалось как-то правильно. Если бы Саша был жив, я бы вытащил его сюда, и мы бы смотрели на салют вместе. Но он умер, не дождавшись нового года. Весь этот месяц, я носил в себе образ его трупа, качающегося на люстре, и чувство глубокого непонимания по отношению ко всему.
В тот момент, под гром салютов, я мысленно пожелал ему, где бы он ни был, счастливого нового года.
И после этого Саша ушел из моей жизни окончательно.
Алиса
Ближе к февралю я почувствовал острую необходимость перемен. Школа продолжала на меня давить, а дома я по-прежнему жил редко. Мне нужно было что-то с собой сделать. Тот опасный шаткий декабрь, когда смерть сидела рядом со мной на дамбе, я пережил. Смерть Саши приоткрыла дверь в какой-то другой мир, мир, где единственное, с чем ты не можешь справиться, это ты сам.
Я часто видел врагов в других. И такие уж у меня складывались отношения с людьми, но самым невыносимым был я сам, и от этого не убежать, даже если носиться по всем улицам, как угорелый. Постепенно, чем дальше был декабрь, тем отчетливее его контуры вырисовывались передо мной. Я стал понимать, что это было. Ощущение того, что я проваливаюсь в глубокую черную дыру, откуда ко мне взывает тысяча привидений, среди которых был и мой умерший одноклассник.
Пора было что-то делать.
Я смотрел на свою мать, то, как она курсирует по нашей тесной кухне и бесконечно отчитывает меня за какие-то бытовые промахи, вроде заляпанной духовки или неубранных вещей. Я глядел на своих одноклассников, и видел обычных ребят, которые просто умеют общаться друг с другом. Мне было сложно подключаться к этому миру. Создавалось ощущение, что все это время, все эти годы, я прожил в каком-то другом измерении. Отчасти так оно и было, но это сложно объяснить, если не чувствуешь происходящее с тобой изнутри.
***
У меня не было какого-то определенного хобби. Я был каким-то неувлекающимся человеком. Разве что музыка… Но я бы не мог назвать это просто хобби. Музыка стала моим вторым пульсом, она отмеряла каждый мой шаг, я жил в ней. Еще вернее будет сказать, музыка была моим воздухом. Моим другим воздухом, которым я подменял собой здешний.
Но декабрь многому меня научил. Я все чаще ловил себя на мысли, что я бегу от чего-то, а не противостою, как мне казалось. Это было подобно тому, как если бы я держал оборону в башне. Один, думая, что за окном толпы чудовищ и вражеских армий, и единственное, что все еще держит их снаружи – это сила моей воли, которая превратилась в стены моей башни. Но постепенно, я начинал вдруг чувствовать тишину, которая разливалась за пределами моего убежища. И эта тишина говорила лишь о том, что я тут один. Что я ни с кем не сражаюсь.
Так вот я задумался в этой связи о хобби. Каком-то конкретном увлечении, которое могло бы шаг за шагом вывести меня в мир людей, где я вдруг найду все-таки свое место.
Саша, как я уже говорил, много читал и любил изучать рыб. Полу-научное хобби. С другой стороны оно мало помогало ему социализироваться. Это тоже был своего рода побег в себя.
Но были и другие примеры. Например, у нас учился такой Майк. Энергичный, незамороченный парень, который очень любил стучать. Он в итоге достучался до того, что ему приобрели барабанную установку, а потом он сколотил с ребятами из Интернета группу. Слушали их только их знакомые, да их девушки, но у них был в некотором роде свой клуб по интересам. И Майк постоянно рассказывал, как они периодически встречаются на каких-то гаражных вечеринках с другими группами, и стучат уже все вместе. Это была разновидность хобби ведущая не в себя, а вовне.
Но музыкального таланта у меня не было. Я только слушал музыку, преимущественно рок и металл, от которого у мамы вставали волосы дыбом. Но мне нравилась агрессивная тяжелая музыка. В ней было очень много искренности, и эти артисты выражали экстремальные эмоции. Такой вид переживаний нуждается в особой форме. Я бы хотел быть каким-нибудь крутым гитаристом или даже вокалистом. Но тут уже не сложилось. Наверное, надо было в детстве попроситься с музыкальную школу.
В последнее время также модно стало увлекаться фотографией. В нашем классе этим страдали Майя и Артур, но все их звали Кэнон и Никон, по марке камер, которые у них были. Они увлекались модой, постоянно листали эти толстые журналы типа ”Vogue”, где рекламы было больше чем содержания, и пытались снимать что-то свое в этом духе.
Фотографию я находил интересной, и увлекался ею сам, но это нельзя было назвать полноценным хобби. Я просто фотографировал иногда на свою небольшую пленочную камеру, все те пустыри и стройки, по которым бродил после школы. Получались отстраненные пост-апокалиптические снимки, может даже в них что-то было. Я всегда полагал, что фотография популярна, потому что это самый легкий вид искусства. Не надо овладевать штриховать конусы или проигрывать часами гаммы, просто наведи объектив и нажми на кнопку.
Еще я мог и любил писать. Мне нравилось наблюдать за миром и укладывать это затем в слова, которые находились для всего сами. Хоть я и не был музыкантом, мне казалось процесс создания текста во многом схож с сочинением музыки. Подбор верных выражений подобен взятию нужного аккорда. В письме я чувствовал уверенность, и учителя отмечали что мои сочинения были чуть интереснее среднестатистических. Одна из них, которая как раз вела у нас литературу той зимой, подозвала меня к себе как раз в начале января и сказала, не скрывая легкого любопытства:
- Сергей, скажи, ты никогда не думал писать просто так?
- Для чего? – осторожно вопросил я.
- Я имела в виду не только, когда тебе задают это в школе.
- Например? – я продолжал изображать непонятливого.
- Ну, допустим для школьной газеты. Мы как раз ищем пишущих ребят.
В школьной газете заседал Ян, и я сразу сказал «Нет».
Она чуть нахмурилась, поправив очки, а затем добавила:
- Дело твое, разумеется. Просто… знай. Ты талантлив. Ты мог бы быть журналистом, а может даже писателем. Я специально хотела с тобой поговорить … меня поразила зрелость твоих рассуждений. Если бы я прочитала твое сочинение, не зная, что это писал школьник… я бы подумала, что автору не меньше тридцати.
Мои брови удивленно поползли вверх вместе со швом. Рана снова слегка заныла.
- Спасибо. Я подумаю.
Но я не хотел быть журналистом. Если я должен писать, я буду делать это только для себя. И буду писать лишь о тех вещах, которые интересны мне.
***
Я глядел на себя в зеркало ранним утром воскресения. В ванне было небольшое окошко под потолком и внутрь струился неуверенный февральский свет. Я застыл в его потоке, полуголый, встрёпанный, но сна не было ни в одном глазу. У меня было худое, но жилистое тело, покрытое синяками, которые брались неизвестно откуда. Зажившая бровь, теперь была пересечена уродливым рубцом.
Это был я. Тело уже практически лишилось той подростковой угловатости, превращая меня в кого-то другого.
Происходило ли то же самое с тем, кем я был?
Я стоял в ванной около часа, вглядываясь в свои тревожные темные глаза, разглядывая тело, внезапно казавшееся чужим, и пытался понять где выход. Выход из той башни, которую никто не атаковал.
***
Однажды, бредя по школьному коридору, я случайно уткнулся взглядом в доску с объявлениями. Здесь висели всякие приглашения, реклама и предложения, никогда не вчитывался в них. Но внезапно взгляд уперся в одно, которое, судя по всему, повесили недавно. Оно было напечатано на ядовито-зеленом листе.
«Объявляется набор в школьную баскетбольную команду. Пробная тренировка и формирование команд 13 февраля 20.00 в спортивном зале». Я задержался, прочитал объявление еще раз. Позади стоял гомон младшеклассников, которые возвращались гуськом из столовой. Еще кто-то завопил матом из раздевалки, а потом донесся нестройный смех…
Я рассматривал объявление еще минуту. Было как раз 13 февраля. Ни о чем не задумываясь, я отправился вечером на эту пробную тренировку.
***
Вообще-то я не был высоким. Мой рост едва дотягивал до метра семидесяти семи и мама постоянно приговаривала, что я не подрасту, потому что мой отец, которого я не видел, был еще ниже меня. И по материнской линии все были маленькие. Но это не помешало мне все-таки достигнуть среднего роста, и я был не прочь остановиться в этой точке. Мой рост мне не мешал, он был удобен для моего телосложения, и пролезать меж зазорами и балками в заброшенных зданиях было легко.
Вопреки моим ожиданиям в секцию пришли самые разные ребята. Была даже одна девчонка, которую тут же отшили, заявив, что набирается мужская команда.
- Да пошли вы! – крикнула она в конце, показав гогочущим парням по среднему пальцу на каждой руке – Это дискриминация по половому признаку.
- Прости, но у нас нет женских команд, - виновато развел руками тренер – А среди парней тебе будет тяжело. Я ничего не могу сделать.
- Да паашли вы всеее! – сердито буркнула она и гордо удалилась.
Здесь были не только высокие ребята, но и пара среднестатистических типов вроде меня и еще пара человек страдающих избыточным весом. Они-то и стали объектом новых шуточек, ведь после того, как ушла та девчонка, дразнить стала некого. Я скучающе подпирал стенку, не понимая зачем пришел. Просто подумал, что надо заглянуть…