– И мы с Норой поехали с ней в больницу. – Эди складывает руки на груди, снова переживая происшествие. – Они тут же ее приняли. Все любят ругать государственные больницы!
Я понимающе киваю.
– Но я могу сказать одно: они только взглянули на нас и приняли немедленно.
– Прекрасно. Рада это слышать.
– В конце концов, мы свое заплатили, верно? Мы пережили войну, и когда мы попадаем в подобную переделку, мы заслужили…
– Так что же произошло? – перебиваю я, опасаясь, что Эди безнадежно отклонится от темы.
– Они направили нас прямо на рентген, и… оказалось… все кости целы. – Она внезапно обрывает свой рассказ. – Бет, милая, а печенья больше не осталось?
Я протягиваю ей пакет с печеньем.
– Думаю, вы можете пойти домой передохнуть, – предлагаю я. – Пока я здесь. Вы с Норой наверняка просто сбились с ног, ухаживая за ней.
– Сбились с ног? Нам с Норой не привыкать, милая. Некоторые считают, что старухи сидят целыми днями сложа руки, но должна тебе сказать…
Я мягко беру ее под руку и, слушая нескончаемый рассказ о том, как они проводят дни в неустанных трудах и заботах, провожаю ее до двери и помогаю спуститься с крыльца. Закрыв за ней дверь, я вздыхаю с облегчением.
– Ушла? – громко спрашивает Дотти.
– Да.
– Слава богу.
Я с улыбкой заглядываю в гостиную.
– Но ведь она желает вам добра?
– Кудахчет без умолку. Они обе кудахчут и суетятся вокруг меня, как пара выживших из ума старых куриц. Они действуют мне на нервы.
Я с облегчением узнаю прежнюю Дотти.
Я выключаю газовую горелку и открываю окно, чтобы немного проветрить комнату.
– Вам не жарко? Здесь настоящее пекло.
– Они все время кудахтали про покой и тепло. Чертов доктор! Хватит с меня тепла и покоя, когда я жарю кукурузу в духовке. Все, чего я хочу, – снова встать на ноги и сходить прогуляться с Тоссером. Да, мальчик? Скоро я буду в порядке, старина. Скоро мы пойдем гулять, как раньше!
Даже Тоссер ей больше не верит.
Когда она засыпает, я звоню в поликлинику и прошу позвать доктора Али-Хана.
– Нет, я не родственница. Я… ее подруга. Родных в этой стране у нее нет. Я очень волнуюсь за нее.
– Я не могу обсуждать с вами ее состояние, – виновато говорит он.
– Я понимаю, – быстро говорю я. – Врачебная тайна и все такое. У меня есть друг, который… – я спохватываюсь, чуть было не начав рассказывать совершенно незнакомому человеку о Мартине, – который работает в системе здравоохранения. Но речь не про ее состояние. Я знаю, что кости у нее целы. Полагаю, она немного ушиблась, не более того. Я знаю, что она страдает артритом, но таблетки, которые вы прописали, она не принимает.
Слыша это, он невесело смеется.
– Я хочу знать только одно… – я запинаюсь и выпаливаю: – Что с ней будет дальше, доктор? У нее нет никого, кто может о ней позаботиться, только две старушки-соседки, и я полагаю, рано или поздно она не сможет справляться сама.
– Тогда придется поставить в известность ее родных за границей, – говорит он. – Если она не сумеет сделать все, что нужно, сама.
– То есть продать жилье и переехать в дом престарелых? – спрашиваю я, понизив голос. – Дотти в состоянии это сделать, но она ни за что не согласится. Это-то меня и беспокоит. Она считает, что вот-вот встанет на ноги и пробежит лондонский марафон.
– Значит, с ней должны поговорить ее близкие. Это их дело. Поговорить или найти доверенное лицо, которое будет заниматься делами по их поручению.
– М-да. Уверена, она не расскажет им, что упала. Она гордая и упрямая старуха.
– Все старики похожи! – беспечно говорит он. – Это неизбежно.
– Что неизбежно?
– Старость.
Когда Дотти просыпается, я завариваю для нее чай и присаживаюсь рядом на диван. Тоссер смотрит на меня с нескрываемой ненавистью.
– Если больше ничего не нужно, я пойду погулять с Тоссером, – говорю я, понимая, что выбора у меня нет.
– Ты не могла бы сходить в магазин? – просит она, слабо улыбаясь. – Мои старушки постоянно предлагают свою помощь, но ведь они почти не выходят на улицу. Думаю, на следующей неделе мне станет получше, и тогда…
– Пока неизвестно, – мягко говорю я.
Демонстративно не обращая внимания на мои слова, она берет газету и ищет очки.
– Когда вы звонили сыну? Или дочери? – не унимаюсь я.
– Я им давненько не звонила. – Она поднимает глаза. Она прекрасно понимает, к чему я клоню, и ждет, что последует дальше.
– Вы должны рассказать им, что случилось. Это важно.
– Глупости. Что толку их беспокоить? Они слишком далеко, чтобы что-то предпринять. Начнут дергать и пилить меня по телефону, делай это, делай то, иди к доктору, пропади он пропадом, принимай таблетки. – Она морщится. – Зачем они мне, Бет? Ведь у меня есть ты…
– Но я не могу приходить к вам каждый день, Дотти!
– …Завтра придут эти милые девчушки из школы. Они тоже очень славные. Недавно принесли мне целую кучу всякой всячины. Конфет, журналов…
– Молодцы.
– На крайний случай, есть две старые перечницы по соседству, – добавляет она. – У меня все нормально.
Я сдаюсь:
– Так что вам купить?
– Две пачки печенья, хлеб и немного масла. Да, еще собачий корм. И чай в пакетиках.
– Вы нормально питаетесь? – спрашиваю я. – Может, купить фарш или курицу? Или овощей?
– Я ем то, что мне нравится, спасибо! – отрезает она. – Я еще не совсем выжила из ума, чтобы со мной нянчиться. Не то что эти двое по соседству!
– Я знаю, – примирительно говорю я. – Идем, Тоссер. Где твой поводок? Убери зубы, хорошая собачка.
Пока я ищу поводок и надеваю пальто, Дотти делает вид, что читает газету. Но когда я заглядываю в комнату, чтобы попрощаться, я вижу, что она спит.
Когда я возвращаюсь, она все еще дремлет. На нее это не похоже. Наверное, она в самом деле неважно себя чувствует, а возможно, ее просто утомили Эди и Нора. Я тихо беру старую, потрепанную записную книжку, которая лежит у телефона, и уношу ее на кухню, где списываю два номера – телефон ее сына в Сиднее и дочери в Чикаго. Потом заканчиваю уборку и начинаю готовить ланч.
– Я навещу вас в пятницу, – обещаю я. – Мы придем вместе с Элли.
– Чудесно, – ее лицо светлеет. – Бет, милая, твои деньги на комоде.
Порой мне кажется, что я беру плату за то, что навестила друга.
Днем я набираю чикагский номер.
– Простите, что вмешиваюсь, – говорю я дочери Дотти, – но если бы речь шла о моей матери…
– Я рада, что вы позвонили, – приветливо говорит она. – Мама все время рассказывает о вас, Бет.
– Вот как? – удивляюсь я.
– Да. Думаю, общение для нее куда важнее уборки, верно? Мы так рады, что вы навещаете ее и присматриваете за ней.
– Но мне это приятно! Она такой милый человек, ваша мама, в ней столько жизнелюбия… – Поколебавшись, я продолжаю: – Надеюсь, то, что случилось, не лишит ее присутствия духа. Похоже, она… очень утомлена.
– Если бы она слушалась доктора!
Пропади он пропадом, усмехаюсь про себя я.
– Мы с Дэвидом, – продолжает она, – Дэвид – это мой брат, он живет в Сиднее, уговаривали ее переехать к нему. Несколько лет назад она туда ездила.
– Да. Она часто вспоминает об этом.
Рассказывает, как ей там не понравилось.
– Она ни за что не признается, что в Австралии ей понравилось. Говорит, что там отвратительно, и мы больше не пытаемся убедить ее переехать. Хотя так было бы куда лучше для нее.
Для нее? Или для ее родных?
– Как бы было здорово, если бы она жила с ним или со мной. Я бы взяла ее к себе, в Чикаго, но здесь ужасная зима. В Австралии ей жилось бы прекрасно, у Дэвида отличный, просторный дом, они с радостью поселили бы ее у себя. О ней бы заботилась Джулия, его жена. – Она вздыхает. – Как бы мне хотелось, чтобы мама согласилась. Нам было бы куда спокойнее. Поговорите с ней об этом, Бет!
– Не знаю, станет ли она меня слушать, – смущенно говорю я.
С какой стати ей меня слушать?
– Спасибо вам огромное, что позвонили, я свяжусь с братом, мы с ним все обсудим.
Я вешаю трубку, чувствуя, что тревога не улеглась. Может быть, надо было сказать прямо: «Послушайте, вы с братом должны подумать о том, что ждет вашу мать. Еще немного, и она не сможет заботиться о себе. Вы должны приехать и решить, что делать».
Хотя не исключено, что именно это они и намерены сделать.
И по правде сказать, это не мое дело.
Я получаю деньги за уборку ее дома, не более того.
Вечером я смотрю телевизор и прислушиваюсь, не звонит ли телефон. Не то чтобы я ждала звонка Мартина. Но мне было бы приятно, если бы он позвонил.
Приятно, если тот, с кем ты впервые занималась сексом, звонит на следующий день. То есть, по-моему, это естественно. Если этого не происходит, ты начинаешь сомневаться в себе. Волноваться, вдруг что-то было не так. Тебе кажется, что, когда он вышел за дверь, сел в машину и отъехал за угол, он первым делом вырвал из своей записной книжки страничку с твоим телефонным номером и выбросил его в окно, надеясь, что больше никогда тебя не увидит. Нельзя сказать, что я страдаю паранойей, но после того, как мне изменил Дэниел, я не занималась сексом восемнадцать месяцев, и хотя я испытала подлинное наслаждение, вполне возможно, что, с его точки зрения, я ни на что не гожусь. Кто знает? Ведь он не звонит.
Телефон звонит около десяти, и я вздрагиваю от неожиданности.
– Алло? – говорю я, переводя дыхание.
Наверное, я слишком быстро сняла трубку. Надо было заставить его немного подождать.
– Привет, Бет. Это Луиза.
Ну вот.
– Привет. Как у тебя дела?
– Все нормально. Бет, мы только что говорили с Беном. Мы хотим устроить вечеринку.
– Что?!
Я чуть не ляпнула: «Наверное, вы сошли с ума».
Вечеринку! Вечеринку? Они банкроты, они лишились всего, что имели, им придется продать великолепный дом и почти все имущество, они едва сводят концы с концами – и собираются приглашать гостей?
– Я понимаю, тебе это кажется странным. Но с тех пор, как это произошло, нас поддержало столько людей. У нас появилось так много новых друзей, и все они готовы нам помогать.
– Разумеется, они готовы вам помогать! – вырывается у меня. – Как же иначе? На то они и друзья! Ведь вы ни в чем не виноваты.
– Мы просто хотим попрощаться с нынешними соседями и поблагодарить всех, кто нам помог.
– Но у вас нет денег, – говорю я.
– Зато у нас есть целое море вина, – отвечает она со смехом. – Даже не знаю, сколько бутылок. Помнишь шкаф под лестницей?
Еще бы. Коллекция Бена. Теперь я понимаю, почему эта идея так понравилась Луизе. Она всегда ворчала:
– Зачем он держит это вино в шкафу, словно старый скряга? Почему нельзя достать его и выпить? На стол он покупает дешевое вино, а что получше, припрятывает на особый случай. Я все время спрашиваю, когда настанет этот особый случай?
– Наконец-то подвернулся особый случай, – улыбаюсь я.
– Да. Бен согласился. Забрать вино с собой мы не можем, а наши друзья вполне заслужили право выпить его вместе с нами. Как считаешь, Бет? Разумеется, мы тебя приглашаем! – быстро добавляет она.
– Спасибо, это прекрасная мысль, но, может быть, все же попросить всех принести кое-что с собой, скажем бутылку…
– Нет, – твердо говорит она. – Вина хватит всем! Но у меня к тебе просьба. Ты поможешь мне приготовить еду? Разумеется, я тебе заплачу, – неуверенно говорит она.
– Заплатишь? Не говори глупостей. Ты ведь приглашаешь меня как подругу?
– Разумеется. Не стану же я приглашать тебя на вечеринку, чтобы работать!
– Но если друзья помогают хозяйке приготовить еду, им не платят денег, верно?
– Спасибо, Бет. Завтра увидимся, если ты не передумала приехать. Кое-что я уже разобрала. Работы не намного больше, чем в прошлый раз.
– Конечно, я подскочу. Но, возможно, я тебя уже не застану. Сначала мне нужно отвезти Элли в садик.
– Тебе некому помочь?
– Можно и так сказать.
Я кладу трубку со смешанными чувствами радости и печали. Я работала у Луизы больше года, но только когда она попала в беду, мы стали друзьями.
Я не могу поговорить с Фэй, но у меня появилась новая подруга.
Может быть, перезвонить Луизе и рассказать ей про Фэй? Как бы мне хотелось поделиться с кем-то, кто мог бы выслушать и посочувствовать.
А может быть, перезвонить ей и рассказать про Мартина?
Этот негодяй так и не позвонил.
Пятница
Несмотря на то что дела у меня неважнецкие, а перспективы с работой и того хуже, я редко просыпаюсь с мыслью: «О нет! Опять все сначала».
Но раз в неделю я обязательно открываю глаза именно в таком настроении. Это происходит в пятницу. И виноват в этом Оливер.
В пятницу я с трудом заставляю себя встать с постели. Каждую неделю я думаю, что мне нужно оставить работу на Кэнэл-стрит. Но, потеряв два дня работы в Сельском домике, я не могу себе это позволить. Без Кэнэл-стрит мне не продержаться. Мне придется смириться с Оливером и надеяться, что когда-нибудь ему прискучит меня донимать и он подыщет себе другой объект. Мне придется и дальше подавлять собственные сексуальные фантазии, убеждая себя, что ни в нем самом, ни в его теле нет ничего особенного и он всего лишь ничтожество, которое в восторге от самого себя.
Сегодня мне несложно убедить себя в этом, поскольку со вторника все мои сексуальные фантазии связаны исключительно с Мартином – он так и не позвонил, – а не с Оливером. Я зла на Мартина за то, что он не позвонил, на его приятеля Нила, будь он неладен, за то, что он за спиной у меня и Саймона завел роман с Фэй, и на всех мужчин на свете за то, что они лгут, предают и изменяют, и едва ли сегодня у кого-то из них есть шанс меня возбудить.
Мне это ни к чему.
Я прихожу на работу, чтобы четыре часа убирать за двумя жалкими созданиями, которые не в состоянии прибрать за собой сами, а один из них красуется передо мной полуодетым, несомненно полагая, что он настоящий подарок судьбы для любой женщины. Он улыбается мне как горилла на солнышке и рассуждает про секс в платяном шкафу.
В платяном шкафу, боже мой.
– Видимо, с тобой не все в порядке, – едко говорю я. – Твое развитие остановилось лет в четырнадцать. Никто старше пятнадцати подобными вещами не занимается.
Обычно после пятнадцати в шкафу уже не уместиться.
– А ты занималась этим в шкафу, когда тебе было пятнадцать? – оживляется он.
Едва ли ему нужно знать о том, как я обнималась в шкафу с Кристофером Коллинзом, когда его сестре исполнилось шестнадцать. Полагаю, это разгорячит его еще больше.
– Никогда в жизни, – отрезаю я и, прижимаясь к стенке, пытаюсь протиснуться мимо него по узкому коридору в кухню. Как всегда, его близость, его запах – мыла и свежести с едва заметной примесью пота, – тепло, исходящее от его тела, выражение его глаз, которых я стараюсь избегать, вызывают у меня бурю чувств.
Но я не поддамся гормонам.
Все это не производит на меня ни малейшего впечатления.
Он отвратителен, я не хочу его, он просто жалкое, смехотворное ничтожество.
– Ну, давай, Бет, – произносит он бархатным голосом и кладет мне на плечо теплую руку. – Идем, чего ты ждешь?! Давай займемся этим.
Я не понимаю, как это получилось. Не знаю, что на меня нашло. Но я посмотрела на него в упор и услышала собственный голос:
– Думаешь, ты очень сексуальный? Ошибаешься. – Улыбка медленно сползает с его лица. – Ты совершенно не привлекателен.
Остановись же. Хватит, ради бога. Этого вполне достаточно, чтобы он убрал руку с твоего плеча и пропустил тебя. Он раздражен и ошарашен, но еще не успел прийти в бешенство. Остановись, пока преимущество на твоей стороне.
– Ты, – произносит мой рот против моей воли, игнорируя не только разум, но и здравый смысл и инстинкт самосохранения, – просто жалкое, смехотворное ничтожество.