Я – слабое звено…
– Не стоит, – говорю я. – Не волнуйтесь. Я что-нибудь придумаю, мама. У меня есть кое-какие мысли.
Ты еще будешь мной гордиться. Я добьюсь этого, даже если мне придется положить на это жизнь.
– Я стану сценаристом, – говорю я. Но перед этим я вешаю трубку. – Да, так оно и будет. Сценаристом на телевидении.
Элли поднимает на меня глаза и без особого интереса спрашивает:
– Что такое ценарист? А где мои чипсы?
Суббота
Сегодня опять льет дождь. На улице серо, холодно и безотрадно, дождь хлещет из желоба над окном, стекло облеплено листьями и птичьим пометом, хотя никаких птиц не видно, да и едва ли они виноваты в том, что творится. Посиживают себе, наверное, в своих теплых гнездышках, прижавшись друг к другу, как мы с Элли. Мы уютно устроились на диване и смотрим всякую ерунду по телевизору.
Показывают мультфильм, разумеется американский, где маленький, толстенький человечек кричит на тощую, бледную, унылого вида жену – а их ребенок (который неожиданно оказывается супергероем, хотя носит очки и короткие штанишки, как обыкновенный мальчик) вежливо вмешивается и превращает отца в хомяка. Элли прыгает от восторга, когда разъяренный хомяк кричит на своего сына-супергероя, и вдруг оборачивается и спрашивает:
– А мой папа когда-нибудь вернется?
У меня мелькает мысль, не сказать ли ей, что он превратился в хомяка, но я решаю, что идти на обман не стоит.
– Нет, Элли, – говорю я ровным голосом. – Мы ведь уже говорили об этом. Ты же знаешь, он не вернется.
– Но почему? – говорит она, надувая губы. – Я хочу папу. Почему у меня нет папы?
То, что она хочет папу, а не своего папу, отчасти меня успокаивает. Понимаете? По телевизору показывают ребенка, у него есть папа, которого можно превратить в хомяка, и она хочет быть похожей на этого мальчика. Ей нужен не Дэниел. Сгодится любой папа.
– Обычно папы не превращаются в хомяков, – говорю я с напускной веселостью и обнимаю ее. – Это просто сказка.
Дочь смотрит на меня так, что я чувствую себя полной идиоткой, которой лучше молчать.
– Я не хочу превращать папу в хомяка. Он нужен мне не для этого, – говорит она сердито. – Я хочу, чтобы он ходил со мной в бассейн, гулял, играл… Как все папы, – поясняет она, явно полагая, что мне не хватает ума заметить, для чего нужны папы.
– Но мамы тоже это делают, – робко говорю я. – Мы ведь ходили в бассейн, помнишь, вместе с Лорен…
Так. Опять неверный ход.
Она сосредоточенно морщит лоб, обдумывая мои слова.
– Да, но… – медленно начинает она.
Подождем. Что последует за этим?
– …Почему мы не ездим к Лорен? Почему мы не ходим в бассейн? Когда мы опять сделаем ночное пишество?
– Пиршество.
Она пропускает мое замечание мимо ушей и требовательно смотрит на меня. Ну? Отвечай же!
– Видишь ли… сейчас это сложно, – говорю я. – Мамочка очень занята, Элли. Ты же знаешь, Дотти плохо себя чувствует…
– Мне нравится гулять с Тоссером.
Только бы обошлось без сцены «Мамочка не разрешает завести собачку!».
– И еще из-за Луизы. Я говорила тебе, Луиза переезжает, и я помогаю ей разбирать вещи.
– Кассеты, игрушки и красивые платья для Элли! – радостно улыбается она, подпрыгивая на диване.
– Да, но Луизе очень грустно. Она не хочет уезжать из своего дома. Теперь им придется жить в маленьком домике, потому что у Бена нет денег, и ей приходится отдавать другим много-много своих вещей.
Элли прекращает прыгать и на некоторое время погружается в раздумья.
– А ее детям тоже грустно? – спрашивает она.
Она никогда не видела детей Бена и Луизы, но я часто про них рассказываю.
Джоди, Энни и Соломон всегда быстро собираются и никогда не капризничают.
Джоди, Энни и Соломон никогда не пачкают книжки.
Джоди, Энни и Соломон всегда кладут игрушки на место.
Последнее представляет собой бессовестную ложь, но я считаю, что как мать имею на это право.
– Думаю, им тоже грустно, – говорю я. – Теперь им придется ходить в другую школу.
– Я тоже уйду из садика и пойду в большую школу.
– Да, но они будут жить в другом месте. Им придется расстаться со старыми друзьями.
А в классе они будут единственными, кто ходил в частную школу. Они будут опережать своих одноклассников по английскому и математике и отставать от них в житейской мудрости. Над ними будут смеяться и дразнить за то, что они ведут себя и разговаривают не как все, за недостаток дерзости и неумение сквернословить. Мне горько об этом думать, но я знаю, что пройдет месяц-другой, и они приспособятся, чтобы выжить. В школе царит закон джунглей.
– Я не хочу расставаться с друзьями, – печально говорит Элли.
Ей всего четыре года, но она сочувствует детям, которых никогда не видела. Я обнимаю ее.
– И они подарили мне разные красивые игрушки, – добавляет она потрясенно и горестно.
– У них еще много игрушек, – успокаиваю я дочь. Мягко говоря, много. – Они отдали тебе то, из чего уже выросли. Мы ведь тоже отдавали твои игрушки Джеку. Помнишь?
– Да. Он их поломал, – говорит она, так по-взрослому качая головой, что я не могу удержаться от смеха.
Мы продолжаем смотреть мультфильм, где мальчик-супергерой спасает хомяка-отца от кота и готов вернуть раскаявшемуся хомяку его прежний облик.
– Мне так хочется, чтобы у меня был папа, – мечтательно говорит Элли, прижимаясь ко мне и засовывая палец в рот. – А папу дарят на день рожденья?
Сегодня она идет на день рождения. Ее пригласила маленькая девочка из садика по имени Джанин, ее родители переехали сюда совсем недавно.
– Она еще не успела ни с кем подружиться, – сказала мне ее мама. – Но она очень хочет устроить праздник, и она пригласила Элли. Мы просто отвезем их в «Макдоналдс», а потом вернемся к нам домой и посмотрим мультики, – словно оправдываясь, говорит она. – Вы не возражаете?
Возражаю? Да это просто здорово. Элли счастлива. Она скачет по всему дому и поет:
– «Макдоналдс», «Макдоналдс»! – На ней нарядное красное велюровое платьице, которое раньше принадлежало Джоди или Энни. – Мамочка, нам дадут чипсы? А гамбургеры?
– Думаю, да, – улыбаюсь я.
Она так чудесно выглядит.
Спасибо, спасибо вам, Джоди и Энни, за то, что вы носили платья подходящего нам размера и цвета.
– Желаю хорошо повеселиться, милая, – говорю я, высаживая ее из машины у дома Джанин.
С минуту она растерянно озирается, и я начинаю волноваться. Похоже, Лорен здесь не будет. Но к нам подходит мама Джанин и берет ее за руку.
– Пойдем, Элли, посмотрим, что подарили Джанин на день рождения, – говорит она. – Там есть настоящий хомяк в клетке!
Элли оглядывается на меня, округлив глаза. Я прикрываю рот рукой, чтобы не расхохотаться, и она улыбается в ответ, поняв шутку.
– Это не папа! – шепотом говорит мне она и, довольная, уходит, держа за руку маму Джанин.
Папа Джанин, не имеющий с хомяком ничего общего, наливает в стаканы апельсиновый сок.
– Желаю удачи! – говорю я ему, проходя мимо, он улыбается и растерянно пожимает плечами.
Меня пронзает короткая острая боль, но я стараюсь не обращать на нее внимания. Да, неплохо иметь папу, который в день рождения может разлить по стаканам апельсиновый сок. Но ведь это не самое главное, верно? Да, это не самое главное.
Дома, одна, я продолжаю распаковывать черные мешки, набитые одеждой и вещами из дома Луизы. Я сортирую одежду – в одну стопку откладываю то, что Элли может носить уже сейчас, то, что пока велико, складываю в чемодан, отбираю кассеты и игрушки, которые можно отдать ей сразу, кое-что убираю, чтобы подарить ей на день рождения или Рождество, или до тех пор, пока она немного подрастет. Мешки с вещами, которые я повезу на распродажу, я оставила в Сельском домике. У нас дома слишком тесно. Я сижу на кровати и смотрю на груды новых вещей, которые появились у Элли, потому что кто-то попал в беду. Странно устроена жизнь. Говорят, нет худа без добра, но когда чье-то несчастье приносит тебе удачу, чувствуешь себя виноватым. Ты чувствуешь, что не вправе радоваться своему везению. Хотя, несмотря ни на что, Луиза и Бен по-прежнему вместе, они остались мужем и женой, у них по-прежнему есть трое прекрасных, умных и здоровых детей. Во время мультфильмов никто из них не сосет палец и не спрашивает, почему у них нет папы.
Мне хочется поговорить с Фэй.
Я скучаю по ней.
Мне хочется рассказать ей про Мартина и про то, каково заниматься сексом с другим после того, что было, но это невозможно – ведь тогда она начнет рассказывать мне про Нила.
Это было бы абсолютно нормально. Разве не для этого нужны подруги? С подругой всегда можно поговорить о подобных вещах.
Так почему? Почему она не рассказала мне об этом, когда познакомилась с Нилом, когда встретила его в приемной у врача и решила, что это судьба? Почему она не рассказала мне, как потом он позвонил ей и как послал открытку на Рождество, как он впервые поцеловал ее, как она решила: «Я это сделаю. Я изменю мужу. Я лягу в постель с другим мужчиной».
Но ведь она обманула и меня. Она не сказала мне ни слова. Изо дня в день мы ели ланч, ходили по магазинам, часами разговаривали о детях, о садике и школе, о деньгах и о погоде, о том, что идет по телевизору и что у нас на обед, – и все это время она скрывала от меня самое важное. Она утаила от меня то, чем жила, как будто меня не было на свете.
Разве после такого можно остаться друзьями?
Станет ли все как прежде? Как я теперь расскажу ей о Мартине, о том, как мы целовались, к чему это привело, о том, что этот негодяй до сих пор мне не позвонил и что я из-за этого чувствую, – расскажу, ожидая внимания и сочувствия, – если она не поделилась со мной?
Мне нужна новая подруга.
Я решительно снимаю телефонную трубку и набираю номер Луизы.
– Я звоню просто так. Мне нужно с кем-то поговорить, – признаюсь я. – Ты занята?
– Занята? – Она вздыхает. – Я с радостью сделаю небольшой перерыв. От этой работы голова идет кругом. Как твои дела?
– Все нормально.
Нет, не все. В этом-то и беда.
– Нет, не все, – быстро поправляюсь я. – Честно говоря, у меня паршивое настроение. Элли снова спрашивает, почему у нее нет папы. А несколько дней назад я переспала с одним парнем. Это произошло впервые с тех пор, как ушел Дэниел. И этот тип мне так и не позвонил. И я поссорилась с лучшей подругой.
Кроме того, я потеряла еще один рабочий день, потому что назвала своего работодателя ничтожеством. Но об этом я не упоминаю – Луиза и так расстроена, что из-за нее я лишилась работы.
– Мне очень жаль, – сочувственно говорит она. – Как Элли?
– У нее все прекрасно. Ее пригласили на день рождения. Она надела красное велюровое платьице – из тех, что носили твои девочки, – оно так ей идет! От новых вещей она просто в восторге.
Сказав это, я подумала, что Элли должна сама поблагодарить Луизу и ее детей. Она могла бы поговорить с ними по телефону или съездить к ним вместе со мной.
– А что насчет того парня? – спрашивает Луиза. – Расскажи мне о нем! Кто он такой?
Я рассказываю ей про Мартина, и мне приходит в голову, что я не знаю, нравится он мне или нет. Он симпатичный, приветливый, нам было легко и весело, вопрос в том, стала бы я заниматься с ним сексом, если бы не выпила и не находилась столько времени в одиночестве?
– Ну и что? – говорит Луиза. – Ты не должна оправдываться. Ты взрослый человек. Тебе этого захотелось, и ты это сделала.
– И похоже, на этом все кончено.
– Ты больше не хочешь его видеть?
– Нет, раз ему этого не хочется. Видимо, для него это был роман на одну ночь.
– Нет. Вы встречались уже три раза. А почему ты ему не звонишь?
– У меня нет его телефона.
– Ты смотрела в справочнике?
– Нет. Я хочу, чтобы он позвонил сам. Я чувствую себя брошенной.
– Бет, мы живем в двадцать первом веке. Девушка тоже может позвонить.
– Наверное, – мрачно отвечаю я. Так ли он мне нравится, чтобы звонить ему первой? Или мне просто хочется быть желанной?
– А с Фэй тебе надо помириться, – мягко говорит Луиза. – Жизнь слишком коротка…
– Похоже, она так увлечена своим новым приятелем, что ей наплевать, – резко говорю я. – Я ей больше не нужна.
– Думаю, ты ошибаешься. Она ждет, когда ты простишь ее.
– Для этого ей нужно как минимум попросить прощения.
– Разве это что-то меняет?
Повесив трубку, я задумалась. Простила бы я Фэй, если бы она позвонила прямо сейчас и сказала, что сожалеет о случившемся? Неужели я такая неумолимая и безжалостная?
Когда Дэниел изменил мне и я об этом узнала, он спросил, смогу ли я когда-нибудь простить его.
– С какой стати? – возмутилась я.
– Я ведь признаю, что не прав, – ответил он. – Я это понимаю, ты это понимаешь, и я готов валяться у тебя в ногах и молить о прощении. Я виноват, твое дело – прощать.
– Но я не желаю тебя прощать.
У меня не было ни малейшего желания отпускать ему грехи. Я не хотела, чтобы он почувствовал облегчение. Он причинил мне страшную боль, теперь пусть мучается сам.
– Все совершают ошибки, – сказал он.
– Но за них нужно расплачиваться, – ответила я.
Вот как я думаю.
Пусть расплачиваются.
Когда я привожу Элли домой с вечеринки, она в полном изнеможении. Красное платье залито чем-то липким, белые кружевные колготки сползли и собрались на щиколотках гармошкой в стиле Норы Бэтти [4], волосы взлохмачены, точно ее трясли, перевернув вверх тормашками. Она никак не может расстаться со шляпой из «Макдоналдса» и не выпускает из рук коробку с игрушкой. Приходится позволить ей взять эти сокровища с собой в постель. Она засыпает, едва ее голова касается подушки.
Я иду на кухню, беру губку и принимаюсь отчищать липкие пятна с ее платья, чтобы потом положить его в стирку. В это время звонит телефон.
Это Мартин.
– Извини. Я не мог позвонить раньше, – виновато говорит он. Наверное, я все же страдаю паранойей. Ведь прошло всего несколько дней.
«Я уж думала, ты эмигрировал», – вертится у меня на языке, но я сдерживаю язвительный тон.
– Все нормально, – говорю я, словно не ждала его звонка. Не мучилась, размышляя, как выглядело мое белье и понравился ли ему мой запах.
– Нет, не нормально, – возражает он. – Ты, наверное, решила, что я не позвоню… Но в тот вечер… знаешь… это было потрясающе.
Я чувствую, что напряжение спадает. Значит, с бельем все в порядке.
– Просто я был очень занят – на работе, – пришлось работать в ночную смену… в общем…
– Бывает, – говорю я. – Понимаю.
Я настоящая эгоистка. Думаю только о себе. Ведь ему приходится лечить больных, латать чужие сердца, спасать людям жизнь и ежедневно совершать чудеса. А я злюсь, что он не звонит и не восхищается, как я сексапильна.
– …У меня было ночное дежурство.
Он замолкает.
Ночное дежурство? Разве кардиологи дежурят по ночам?
– И это вторая причина, по которой я не звонил, – говорит он.
Я жду.
– Я тебя обманул. Но я хочу встречаться с тобой и решил рассказать правду. Но не знал, как это сделать. И теперь чувствую себя хуже некуда.
– Я слушаю, – холодно говорю я.
Все словно сговорились меня обманывать. Может быть, дело во мне? Что мешает людям говорить мне правду?
– Речь о моей работе, – говорит он. – Я не хирург и не кардиолог, Бет. Я медбрат.
Вторник
Что ж, ведь я тоже его обманула.
Сегодня я снова приехала на Окли-Корт в квартиру Молодого Одинокого Руководителя. Я соврала, что снимаю квартиру и пишу там сценарий, которого ждут не дождутся на телевидении, и, само собой разумеется, продав его, я стану богатой и знаменитой.
Я погружаюсь в работу, стараясь отвлечься от неприятных мыслей. Мыслей о том, что я была несправедлива к Мартину, после того как выслушала его признание. Его ложь вполне сопоставима с тем, что наговорила я сама. Пожалуй, моя непримиримость действительно переходит разумные границы.
Я с негодованием набросилась на Мартина:
– Зачем ты мне врал? Что плохого в работе медбрата!
В работе уборщицы тоже нет ничего плохого, но этот вопрос мы не обсуждали.