— Вы о грохоте взрывов и вое летящих в нас снарядов?
— Нет, Ваше величество. Это я о криках и стонах умирающих.
***
Прибывшие на внешний рейд Порт-Артура корабли с помощью деловито снующих, пыхтящих буксиров, и без оной, вставали на свежевыкрашенные, нарядные красно-белые бочки. Выстраиваясь, как и положено, строго по ранжиру, в соответствии с диспозицией, которую успел оперативно передать в штаб Макарова вице-адмирал Витгефт, еще до того, как русская и германские эскадры покинули Владивосток.
И лишь стройные белоснежные красавцы «Варяг», «Аскольд» и «Фридрих Карл» неторопливо проследовали к проходу у Тигровки. Под громогласное «Ура!» собравшихся там солдат и офицеров гарнизона, при подстраховке неутомимого «Силача» и паровых баркасов, три крейсера втянулись в Восточный бассейн. И там, под трубный глас меди оркестров, ошвартовались у стенки напротив дворца Наместника…
Легкий бриз с моря задиристо треплет ленточки бескозырок и воротники матросских форменок, нетерпеливо теребит офицерские плюмажи, развевает полотнища флагов и штандартов, снося на город дымки салютных пушек…
Поданы к бортам, подняты и закреплены трапы. Замерли как изваяния фалрепные на их площадках, коробки рот почетного караула у ковровых дорожек на стенке гавани. Солнечными зайчиками плещется чешуя начищенных до блеска штыков, пуская их в стремительный, веселый пляс по ряби воды, по стеклам рубочных окон, иллюминаторов, по зеркалам прожекторов, по меди блях, боцманских дудок и золоту орденов…
«И придет тот долгожданный день, когда Белый Царь впервые ступит на землю юго-восточной твердыни Империи. Тихоокеанской крепости, замкнувшей тяжестью гранитов и вороненой сталью стволов, кольцо порубежных форпостов Русского Мира…» — Николай улыбнулся, чуть задержавшись на нижней ступени трапа, — «Конечно, редактор газеты «Владивосток» прав: все так, миг исторический. Но не слишком ли много пафоса?»
***
Следующие двое суток пролетели в кутерьме, в общем, подобной владивостокской, но только в миниатюре. И с той лишь видимой разницей, что главный бенефис здесь выпал на долю крепостных артиллеристов и инженеров.
Российский Император и германский Кронпринц со свитами побывали на Золотой горе и Электрическом утесе. На нескольких батареях и фортах морского и сухопутного фронта, осмотрели доки и мастерские порта, сфотографировались вместе с адмиралами и прочим многочисленным флотским и крепостным начальством на фоне гавани с тремя белоснежными крейсерами и поднятым из воды кессоном, который использовался для починки подорванного японцами в первую военную ночь «Цесаревича».
И, конечно, особым смыслом было наполнено участие Государя в освящении на Перепелиной горе Храма Покрова Пресвятой Богородицы Порт-Артурской. Там, возле находящейся в его приделе могилы адмирала Чухнина, русский Император и германский Кронпринц преклонили колена в общей молитве.
В тот же вечер на Золотой Горе прошла установка памятного камня на месте, где предстояло воздвигнуть мемориал погибшему адмиралу и всем офицерам и матросам Тихоокеанского флота, отдавшим свои жизни в войне с Японией.
Тем временем, моряки двух держав ездили в гости друг к другу и вполне весело проводили время на берегу, в кампании со служивыми из Порт-Артурского крепостного гарнизона и императорскими гвардейцами, для которых почувствовать еще хоть раз под ногами твердую землю перед предстоящим переходом через три океана, было счастьем.
При этом все старались держать себя в рамках приличий и уставов, дабы не мешать августейшим особам и окружающему их высокопоставленному начальству в их планах, да и на себя ненароком неприятностей не навлечь. Однако всему на свете приходит конец, а уж приятному времяпрепровождению, — скорее всего. Через три дня, пролетевших как в мановение ока, пришедшие в Порт-Артур эскадры начали выбирать якоря. Сначала их путь лежал к Циндао. А оттуда, через Коломбо, Аден и Тулон в Киль и Кронштадт.
На борту своего флагмана, броненосного крейсера «Фридрих Карл», Принц Генрих и Кронпринц Вильгельм простились с царем. Наутро Государю со свитой предстояло начать обратное путешествие в Санкт-Петербург. Первыми на его пути будут Мукден и Харбин: победоносная русская армия заждалась своего Императора.
Последний день, проведенный в Порт-Артуре, оказался весьма приятным для ряда офицеров и адмиралов германского флота: они получили ордена из рук российского самодержца. Многократное увеличение боевых сил Азиатской крейсерской эскадры вице-адмирала Приттвица в критический для России момент перед заключением Токийского мира, просто так немцам с рук не сошло.
Но Гогенцоллерны в долгу не остались, хотя это и было «домашней заготовкой». Царю был вручен подарок с особым смыслом. Кайзер поручил своему сыну передать его Николаю Александровичу перед самым расставанием.
В этот благословенный день к првославным вернулся утраченный несколько веков назад, а отныне — новообретенный, образ Спаса Нерукотворного новогородской школы иконописи. По мнению ряда историков и церковных иерархов, он находился в одном из храмов древнего Пскова до времени занятия города рыцарями-крестоносцами Ливонского ордена…
Неожиданно перед самым расставанием молодой Вильгельм спустился по трапу к Николаю: Кронпринц пожелал лично сопроводить его до артурской пристани. О чем конкретно они говорили в эти минуты на корме варяжского катера, историки тщетно спорили несколько десятилетий.
И лишь один человек, посвященый Императором в эту тайну, точно знал содержание их разговора. Но в нашумевшей автобиографической книге «Игра теней», вышедшей уже после кончины генерала Василия Балка, он упоминает только об одной фразе, сказанной Государю наследником германского престола, будущим Императором Вильгельмом III: «Увидев Россию такой, увидев своими собственными глазами, я наконец-то во всей глубине осознал гениальную прозорливость князя Бисмарка».
Глава 6
Глава 6. Дан приказ ему — на Запад…
Императорский поезд в пути от Харбина до Иркутска, 13–14 апреля 1905-го года
Сказать, что неудачная попытка убийства русского Императора, предпринятая по-самурайски фанатичными офицерами японской армии, не желавшими признавать себя и свою страну побежденными, внесла некоторые коррективы в ход поездки Государя по Дальнему Востоку и Маньчжурии, значит, ничего не сказать.
Николай Александрович понимал, что слух об этом злосчастном происшествии, даже несмотря на строжайший запрет оглашения инцидента, дойдет до столицы быстро. Кто и как там все представит, кто и как отреагирует, какие будут последствия? Если доброхоты оперативно распустят слух, что он мертв, устоит ли Мишкин? Удержит ли вместе с Плеве, Дурново и Зубатовым ситуацию? Не дернет ли черт, или британский посол, что вообще-то, одно и то же, дядюшек на повторную попытку захвата власти в стране? К сожалению, вероятность подобного развития событий не была нулевой.
Поэтому график движения царского поезда из Харбина в Питер был скомкан и ужат до предела. Встречи Государя с бомондом всех крупных городов на пути следования были «обрезаны» до получаса — минимального времени, необходимого железнодорожникам для подмены паровозов и иных необходимых мероприятий. Но подчиненные князя Хилкова подобный форс-мажорный вариант следования «Пассажира номер один», судя по всему, просчитали заранее. Третьи сутки наблюдавший в калейдоскопе вагонных окон картинки быстро меняющихся пейзажей, Петрович даже одобрительно буркнул под нос: «Умеют, когда надо. Одним словом — это Россия. Что там, у нас, что здесь. Запрягаем долго, ездить можем скоро. Или могём. Как кому больше нравится…»
С поездом-дублером разошлись на Байкале. Пока царский состав переправляли через озеро на палубе паромоледокола, орлы Спиридовича покатили по Кругобайкалке, прибыв в Иркутск на четыре часа раньше их. Поэтому, ко второй за месяц торжественной встрече самодержца, что само по себе было явлением необычайным, все, кому положено из числа городского и краевого начальства, подготовиться успели.
Чего нельзя было сказать о местной сибирской погоде. С юга пришел циклон, а с ним шквальный ветер и фантастически мощная, снежно-дождевая гроза. Весна вступала в свои права решительно и властно. Так же, как сама Россия в новое будущее, под гром салютов и гулкую медь победных фанфар. Разверзстые хляби небесные грозно рокотали в вышине. Покрытая кипящей дождевой рябью могучая Ангара дробила в пене стремнин запоздалые льдины. Талые ручьи сливались в мутные, бурлящие потоки, а вековые ели и кедры по склонам распадков стонали, выгибаясь дугой под яростными порывами Шелонника.
***
Вагнеровский разгул стихии, бушующей за оконами вагона, был вполне созвучен душевному состоянию Петровича. Правда, причин к хмурому взгляду на мир у «русского Нельсона» хватало помимо ливня за стеклом.
Казалось бы, какой смысл полному адмиралу и свежеиспеченному графу с Георгием на шее, вдобавок, миллионеру, рефлексировать? Да, предстоит жить и умереть в первой половине 20-го столетия. Но с этим он смирился. Кроме непривычных условностей и определенных бытовых неудобств, в новом для него «старом» мире было много хорошего. Начиная с жизненной перспективы и заканчивая отсутствием «диктата зомбоящика» и незагаженной природой. Проблема жизни с «чужой» женой отошла куда-то на второй план, тем более, что детей Всеволода он любил. Это было проверено на практике.
В шкурке Руднева Петрович не просто освоился, но со временем почти сроднился со своим «базовым я». Причем не только на уровне обещанных ему перед переносом профом с Фридом рефлексов, памяти и интуитивных предпочтений, но и где-то, как-то, гораздо ближе. Процесс пошел с самых первых диалогов с «альтер эго Федоровичем» в состоянии «под сильным шафе». И иногда во сне, с устатку.
Судя по всему, зашуганные Анатомом яйцеголовые лажанулись по-крупному в своих расчетах, ибо реальный Руднев в их с Петровичем общей голове совершенно не собирался присутствовать исключительно в виде набора полезных для Петровича навыков и знаний. Общение их, к счастью, вполне дружелюбное, постепенно переростало в форму некоей «позитивно-интегральной личности, с доминированием смысловых установок реципиента над таковыми у донора».
Именно так удивительное состояние слияния душ и разумов путано-оптимистично нарек Фридлендер. Кстати, сам он, как и троица его товарищей «по попадосу», так же переживал нечто подобное. Позже, в Питере, во время толковища в узком кругу на тему нюансов их душевного самочуствия, даже замечание Балка о том, что «дядюшка Фрид, похоже, не совсем в курсах, что его персональный донор, варяжский стармех, с коим он «интегрируется», может в 1907-м загреметь в психушку», нимало его не смутило.
Как водится, представитель ученого сообщества моментально натараторил ворох железобетонных аргументов, для обоснования своей очередной гениальной теории. И как обычно, его бурный поток сознания был бесцеремонно прерван балковским «отставить, будя народу мозги компостировать». С добродушным добавлением мантиссы в форме резулятивной части: «раз с катушек не съедем, остальное не принципиально…»
Возможно, когда-нибудь большая наука дойдет до серьезного выяснения вопроса, а способны ли два человеческих интеллекта ужиться под одной черепушкой, и к чему, в конце концов, такое противоестественное сожительство может обоих привести? В этом случае Петрович, он же Всеволод Федорович Руднев, один из четверых, или вернее — восьмерых участников натурного эксперимента на заданную тему, смог бы порассказать господам ученым много занятного. Сегодня же, для него было вполне ясным и важным другое: патологическое психическое расстройство, вроде синдрома раздвоения личности, ему и его товарищам, похоже, не угрожает. Стойкость их разума за этот год достаточно проверена «на излом и на разрыв». И, как ни крути, это большой позитив.
В самом деле: позади у них остался период жесточайшего морального и физического напряжения. Каждый на своем месте выложился на все сто, даже «хитроумного» Фрида упрекнуть язык просто не поворачивался. Все, чего от него добивались Петрович, Вадик и Василий, было сделано точно. И в срок. Попытка побега?.. Ну, объективно-то, причины бояться у него были, во всяком случае, если бы в столичку к нему на «стрелку» прибыл «чистый» Колядин 21-го века. Только вот, как выяснилось, именно Василий Балк подошел к «позитивно-интегральной личности по Фриду» ближе всех из их компании. К счастью для остальных троих…
Если же брать шире, то у Петровича были все основания для гордости и уверенности в завтрашнем дне. Какие? Можно посчитать на пальцах, для интереса.
Выиграна вчистую, преступно профуканая в их истории война с японцами. Раз.
Трое иновремян входят в ближайший круг Государя. Причем, Николай не тяготится такой ситуацией. Наоборот, он отстроил схему принятия решений с обязательным учетом мнения «волхвов». Это два.
Он им доверяет даже в таких вопросах, где можно и должно усомниться, например, в вопросе о роли дяди Алексея, адмиралов Верховского и Рожественского в гибели флота в их истории. Это три.
Вадику удалось даже то, во что ни Петрович, ни Василий, поначалу не верили: в круг лиц, полностью доверяющих им, ныне входят Императрица и младшая сестра царя, а сам Василий сдружился с его братом. Это четыре.
Общими усилиями им удалось сподвигнуть Государя на тектонические сдвиги в политике, кардинально отличающие складывающуюся ситуацию в стране от той, что была известна им. В политике внешней взят курс на союз с Германией. В политике внутренней запущен «парад реформ», революция сверху. И это пять.
Благодаря Вадиму и Василию, предотвращены попытки отстранения царя от власти, как со стороны не в меру активных дядюшек, так и со стороны агентов мировой закулисы и их наймитов. Это шесть.
Создана ИССП, тайная полиция «нового типа», во главе с умницей Зубатовым. Механизм, чье отсутствие во многом предопределило катастрофу Российской Империи в 1917-м году. И это семь.
Идет деятельная расстановка царем на ключевые посты достойных профессионалов, рекомендованных «гостями из будущего». Это восемь.
От руководства родами вооруженных сил постепенно отстраняются Великие князья, скомпрометировавшие себя перед царем и обществом. Это девять.
Негласно курировать модернизацию и развитие армии Николай поручил Балку, а флота — ему, Рудневу. И это десять…
Пальчики можно позагибать еще, если снять ботинки. Но даже вышеперечисленого с избытком хватает, чтобы кое-чем гордиться в старости. Если удастся до нее дожить.
***
В общем и целом, смотрелось содеяное неплохо. Но ряд досадных моментов портил идиллическую картину. Портил категорически. Петровича это жестоко надирало. Первой такой «мелочью» стало осознание не столько своей роли и места в будущем строительстве русского флота, а иного жизненного поприща он себе не представлял, сколько пределов полномочий, которыми Николай посчитал возможным его наделить.
Тщательно обдумавая их дорожные разговоры, Петрович с удивлением осознал, что никакого особого веса по сравнению с Вадиком или, тем более, с Василием, персонально он для Государя всея Руси не представляет. Но в этом нет его вины. Хоть он и постарался менторским тоном во время лекций на военно-морские темы и безобразной пьянкой в компании германского статс-секретаря, подпортить свой имидж в августейших глазах.
Не страдавший мелочной щепетильностью царь был искренне благодарен Петровичу за удачное применение на практике мореманских знаний из будущего, что помогло ему, царю, выиграть войну с зарвавшимися азиатами, сохранив жизни тысяч его подданных. В итоге, безродный иновременец вышел в графья, был с ног до головы осыпан наградами, и утвержден во главе Морского технического комитета.
На первый взгляд, кресло для «Покорителя Токио», «Героя Чемульпо и Шантунга» не шибко высокое. И могло показаться проявлением царской немилости: боевой полный адмирал получал вице-адмиральскую должность на берегу. Кто-то успел пустить сплетню про недовольсто Императора миром с Японией, заключенным не без деятельного участия Руднева. Дескать, не дожал: Корею надо было забирать под наш протекторат.
Но моряки «в теме» считали, что Руднев покинул мостик ради кораблестроения не случайно. Спрашивается: по чьему почину были затеяны модернизация и перевооружение кучи кораблей прямо в ходе войны? Кто додумался до минных рельс на крейсерах? Кто настоял на создании торпедных катеров? Кто породил БЭТСы и высадочные понтоны для ГЭКА? Кто предложил поменять пироксилин на тротил, не побоявшись оставить свою эскадру без снарядов в случае очередного набега Камимуры на Владивосток? И, наконец, кто, рискуя всем, в первый месяц войны вместо того, чтобы сразу утопить, тащил за собой от Йокосуки 11-узлового американца-контрабандиста со станками, которые оказались на вес золота для судоремонтных мастерских базы? Инициатива наказуема…
На самом деле, Государь по отношению к нему был не только доброжелателен, но и дальновиден. И не только соизволил закрыть глаза на мелкие художества новоявленного адмирала, но и благосклонно дозволил Петровичу на будущее применять его сверхзнания при определении облика кораблей новейших типов и их вооружения.
Причем, Николай заверил его, что руководство МТК он рассматривает для Руднева, как начальный этап «внедрения» в центральный аппарат Морведа. А с созданием Главной инспекции кораблестроения, ему предстоит возглавить весь кораблестроительный «куст», что не зазорно для полного адмирала. Однако…
Однако, на этом и все, собственно. Ни о какой свободе выбирать себе начальство, ни о каком праве ломать сложившиеся ведомственные структуры или определять принципы морской политики державы, речи не шло. На самый крайний случай — право секретного личного даклада. А теперь: будьте-ка добры, милостивый государь Всеволод Федорович, служить! В качестве — да — важного, но винтика в системе. В системе, хоть и настоятельно нуждающейся в реформировании, но существующей и функционирующей.
В той, которая, в нашем времени «пролюбила военно-морским способом» русско-японскую свару. В той, которая, сумела выдать к мировой войне дредноуты с броней, поражаемой всеми линкорами противника на любых мыслимых боевых дистанциях. В той, которая, в итоге своей достославной деятельности явила миру товарищей Дыбенко, Железнякова, Ульянцева, Ефимова, Полухина, Раскольникова, Шерстобитова, Маркина, Полупанова, Белышева, Ховрина и прочих «революционных клёшников».