— Наш пиит гильзы и снаряда явно в ударе сегодня. Ладно. Прощаю. А наши, что? На непотребство сие глядючи…
— Ну, пока до большинства доходило, что к чему, а у душки барона Фредерикса усы от бровей опускались к горизонту, адмирал Дубасов нашелся, и напряжение немой сцены разрядил. Коротко и емко: «Погибаю, но не сдаюсь. Это по-русски!»
Тирпиц, надо отдать должное, подачу принял и виртуозно перевел сие дело в шутку, так что через минуту хохотали все, включая обоих императоров. Да тут еще Чибисов ваш жару поддал. Не понял, что к чему, и кинулся Вас спасать от немцев. Насилу удержали, чтоб глупостей не наделал.
В итоге, Государь повелел препроводить Вас в великокняжеский вагон. А когда уже собирались ехать, неприятность с кайзером и приключилась. Ухо прострелило. Причем, так сильно, что к нему сразу все доктора сбежались, включая нашего Банщикова. Думали, рядили, и, в конце концов, немцы решили, что их Императору с растроенным здоровьем лучше долгого вояжа не предпринимать. Он побрыкался, для вида. Но в итоге, с дочерью, генералами и изрядной частью свиты, через Питер отбыл восвояси.
Однако, принц Генрих, два сына Вильгельма — наследник и Адальберт, адмиралы Тирпиц, Бюшель и с ними еще человек двадцать германцев, едут с нами. А потом, как и планировалось — в Циндао. Кстати, среди них есть дамы, из которых две — сёстры Крупп.
— Ничего себе. И что этих мадмуазелей на Дальний Восток тянет?
— Старшую, похоже, не что, а кто.
— Вот, даже как?
— А всем остальным крупповцам, как мы поняли, не терпится посмотреть крепости, вооружением которых им, возможно, предстоит заняться. Во всяком случае, Дубасов на тему бронебашен обмолвился.
— Разумно… Кстати, «кто»? Это Вы на Луцкого намекаете? Он с нами?
— А Вы откуда знаете, Всеволод Федорович? Хотя, понятно. У немцев же это дельце прямо на языке висит. А так… да, он с нами едет, адмирал Дубасов настоял, — опередив Гревеница, протараторил Беренс.
— Слухами земля полнится, — отшутился Петрович, — Извините Владимир Евгеньевич, мы Вас перебили…
— Решение эскулапов вылилось в половину дня суматохи, переносы багажа и утряску народа по новым местам. Вы про Банщикова нас не спрашивали? Докладываю: Михаила Лаврентьевича, как лечащего врача, ведущего кайзеру курс терапии, Государь отправил с ним. В Питер отбыли Великий князь Михаил Александрович, Василий Александрович Балк и его морпехи. Так что из «варяжских» здесь остались только Вы с Беренсом. И Ваш верный Тихон.
По сведениям, достойным доверия, Государь на все время своего вояжа возложил на брата бремя регентства. Как нами было замечено по общему восторженному состоянию Михаила Александровича, которому дозволили сначала сопроводить некую юную, и не по годам привлекательную особу императорско-королевских кровей, до Варшавы, сия тяжкая ответственность Его Императорское Высочество совершенно не тяготила. Так что судов-пересудов и на эту тему идет предостаточно…
— Но, господа, попрошу — давайте не в нашем кругу. Хорошо?
— Как прикажите. Только…
— Никаких «только». Завидовать разрешаю. Молча. Даст Бог, если все сладится, кому — счастье, а кому, и нам с вами в том числе, большущее государственное дело. Меньше толковищ, меньше сглазу. Поняли? Или в отношении сближения с немцами у кого-то из вас предубеждения имеются?
— Угу. Поняли…
— Предубеждений-то нет, но вопросы некоторые есть.
— Что-то не вижу радости и лихости, господа капитаны. Потерпите немного. Скоро всю военную бухгалтерию подобьем, вздохнем свободнее. И у вас времени побольше для личной жизни появится. Обещаю, — улыбнулся Руднев, — По «германскому вопросу». Будь по-вашему: обсудим, что к чему и почему. Отдельно посидим, обстоятельно потолкуем. Я знаю, что не все на флоте с моим «германизмом» согласны. А тема это очень серьезная. И недопонимания тут быть не должно. На все ваши вопросы отвечу. Если не помру сегодня.
Все, мои хорошие, ступайте пока. Я же отлежусь немножко.
Отпуская своих «молодых львов», он чувствовал себя неважно: последствия перепоя сказывались конкретно. И узрев состояние подопечного, Тихон тотчас напоил его какой-то горечью, отчего мысли стали понемногу путаться, голова отяжелела, и неожиданно для себя, Петрович провалился в крепкий, здоровый сон, начисто лишенный сновидений…
Итак, волею обстоятельств, он оставался с Государем один на один. И не только с ним. Впереди его ожидало неизбежное общение с Дубасовым, Луцким, Великим князем Александром Михайловичем и продолжение их разговоров с Тирпицем.
***
После неожиданного изменения их планов и суматохи по поводу отбытия в Потсдам разболевшегося Экселенца, воспоследовало «великое переселение народов». Тирпиц, с его минимумом багажа, смотрел на картинки разворошенного муравейника по-философски и чуть свысока. Его личный переезд не занял и двадцати минут.
Перед расставанием с царем, Вильгельм накоротке обсудил с ним ситуацию, и своим талантливым экспромтом обеспечил дальнейшее путешествие во Владивосток и далее в Циндао, как самому Альфреду, так и большинству немецких адмиралов, заявив Николаю: «Милый мой Ники, я похищаю твоего военно-морского секретаря с его восхитительными шприцами! И взамен тебе могу предложить только своего… статс-секретаря. С кучей его морских волков. Попробуй только возразить, что это не адекватная замена!..»
Это было правильно и логично. Ведь германским флотским многое нужно обсудить с Дубасовым и Рудневым. Да и не увидеть Макарова — просто моветон. Жаль, конечно, что с ними нет начальника Вильгельмсхафенской базы Феликса фон Бендемана, но ничего не поделаешь, кого-то пришлось оставить дома, «на хозяйстве». Зато продолжат свой путь на Дальний Восток принц Генрих, как глава всей делегации, Кронпринц Вильгельм и принц Адальберт. Подрастающее поколение августейшего семейства нужно готовить к большой работе с русскими. Тем более, что по реакциям юного Адальберта видно, с каким трудом он привыкает к новым реалиям. Несомненно, результат воспитательной работы дядюшки, готового «жрать глазами» все и вся британское. Неприятно, конечно. И сам Генрих в этом вопросе уже неисправим. Однако, с его англофильским влиянием на молодого принца предстоит серьезно бороться.
В царском поезде немецкие путешественники обустроились хоть и с меньшим, чем в Белом Экспрессе размахом, но весьма комфортно. Так, персональное купе Тирпица было с изысканным вкусом декорировано капитоне из бежевой кожи, а все дерево — сплошь полированный дуб с палисандровой отделкой. Неплохо путешествует государева свита…
Но вот, наконец, утряслось, успокоилось. Сумасшедший денек позади. Долгая, почти зимняя ночь вступила в свои права, и беспокойные соседи после битвы с бутылками у принца Генриха потихоньку угомонились. Кстати, их сабантуй вполне можно понять — отсутствие Императора сняло изрядную долю напряжения.
Наконец, он один. Можно немного расслабиться, подумать. Глаз все еще побаливает. Голова, хоть и тяжелая до сих пор после вчерашнего плотного общения с Рудневым, вроде соображает вполне исправно. «И это — хорошо, — усмехнулся про себя Тирпиц, — потирая припухшую щеку, — Черт возьми, как это я сразу не понял, что сейчас будет, когда в глазках у Всеволода зажегся этот огонек. Вот ведь, угораздило! На ногах уже не держался, но с прицелом — все в порядке. Хотя и сам-то я был хорош: реакции никакой не осталось. Старею?.. Но — как! Хлестко, без замаха. Красавец, надо признать.
Ладно. Пока запишем 0:1 в пользу русских. Причем, будем уж до конца честными, получил я за дело. И специально спаивать человека, который к тебе со всей душей, подло. Так что, не обидно, — поделом… С другой стороны, понятно: когда он видит, что все его словесные аргументы не вызывают верной, с его точки зрения, реакции, может запросто перейти к убеждению действием. Как более доходчивому. Короче, изумительный продукт русской морской культуры. Но мне докладывали, что на флоте он никогда не был замечен в рукоприкладстве. И даже слыл либералом, сочувствующим идеям народников…»
Горячий кофе со сливками приятно обжигал, кружа голову своим дивным ароматом. Ритмичный перестук колес и покачивание вагона приятно расслабляли, а притушенный свет стенных бра привносил в обстановку вокруг уют и спокойствие. Там, за этой стенкой, за толстым стеклом, сейчас занавешенным бархатными шторками с золоченой бахромой и кистями, — Россия. Таинственная, великая страна, поражающая первобытной огромностью и дикостью. Но дикостью не в смысле грубости или варварства. А в смысле тотальной, не поддающейся рациональному немецкому уму неосвоенности. И неокультуренности.
В Европе, особенно в родной Германии, природа давно лишь фон для достижений человека. Здесь же — все наоборот. Россия, это и есть сама природа, чистая, девственная. А города, деревни, поля, эта железнодорожная линия со всеми ее мостами и станциями, — лишь редкие вкрапления цивилизации в величественный лесной и степной ландшафт.
«Как некогда сказал Великий корсиканец? «В России нет дорог, там есть лишь одни направления»? Согласен. Но какая мощь таится здесь, какие фантастические богатства! Если нам только удастся добиться возобновления нормальных отношений, если русские откроют для Германии свои природные кладовые… Оттолкнувшись от неисчерпаемого потенциала ТАКОЙ экономической базы, вместе мы способны подчинить своей воле весь Мир. А им совесть позволяет говорить, что земли крестьянам не хватает? Мозгов и плетки тут добротной не хватает! В первую очередь чиновникам и поместному дворянству. Наши юнкерские хозяйства местным сто очков вперед дадут.
Черт! Чуть не обжегся. Не стоило, пожалуй, пить кофе на ночь. Но, как говориться, если нельзя, а очень хочется, значит можно…»
И все-таки, что-то в их разговорах с Рудневым его напрягало, что-то было не так. Что именно? Пока статс-секретарь Маринеамт не мог взять в толк, как не силился. Было нечто пугающее, кроющееся в том, как Всеволод высказывался о германском флоте. Как будто доподлинно знал все подробности лично его, Альфреда Тирпица, далеко идущих планов и расчетов. Но любая попытка логически объяснить это, оказывалась притянутой за уши. И ведь знал детально… Уму непостижимо! Как будто этот удивительный русский видел его насквозь. Или присутствовал на совещаниях у Императора и в министерстве.
«Чудеса? Или перед нами — гений? Чертовщина, какая-то. Конечно, поразительную осведомленность Всеволода о планах англичан можно списать на хорошо поставленную разведку. Но чтобы так вот высказываться о наших с Экселенцем замыслах, которые мы обсуждали лишь вдвоем, нужно, чтобы русским шпионом был или кайзер, или я! Чушь…
А как вам такая его фраза: «я просто ЗНАЮ это!» Как прикажите понимать? Может, у русских завелся некий провидец, способный запросто заглядывать в будущее?
Ладно, смех — смехом. Но, однако, нечто феноменальное налицо. Как и на лице… — статс-секретарь усмехнулся, вновь машинально потрогав ноющий фингал, — Кстати, что нам этот феномен напоследок выдал, перед тем, как с цепи-то сорвался? Что-то там про Индию было?.. Только не про флот или порты. Жаль, что вылетело из головы. Хотя, и не удивительно. Если бы в челюсть саданул, зараза, точно бы все позабыл начисто».
***
Наутро, еще до диетического завтрака, который занедужившему Рудневу был подан отдельно, навестить, едва не помершего по собственной дурости героя войны, прибыли министр Двора Фредерикс, Морской министр адмирал Дубасов и вице-адмирал Великий князь Александр Михайлович. По-доброму подколов болящего за все его позавчерашние посталкогольные «художества», и рассказав о первой реакции газет Лондона и Парижа на приезд кайзера Вильгельма в Петербург и Москву, они вскоре откланялись.
«Приходили глянуть, как я тут, дееспособен, или все еще в койке валяюсь, рыдван — рыдваном. Похоже, увиденным остались довольны. А раз так — значит, нужно готовиться к главному визиту, — подумал Петрович, перебираясь в большое кресло возле окна. Хоть неприятную слабость во всем теле он все еще чувствовал, но мучавшая его больше суток тошнота, отступила окончательно, — Слава Богу, в этот раз обошлось. Чур, впредь нашу пожилую печень таким испытаниям подвергать больше не стоит. Чтобы в последнем слове ударение на другую букву делать не пришлось. Да и, вообще, мог запросто копыта отбросить. Альтер-эго по делу мне зафитилило: здоровьице-то не юношеское».
Конечно, тормоза отказали не просто так, — имело место стечение обстоятельств. Во-первых, Альфред ему реально понравился, оказавшись вовсе не скрытным и занудным упрямцем, как его характеризовали некоторые. Во-вторых, действительно, в общении с Тирпицем прорвало, наконец-то, ту плотину нервного напряжения, которой он сдерживал свои эмоции все эти долгие военные месяцы, начиная с памятной выволочки от Василия. Когда Петрович едва не впал в истерику после «облома» с Камимурой, станцевавшего «корабельный менуэт» на не подключенном крепостном минном поле под Владивостоком. А в-третьих, закусочки-то, конечно, было маловато для «0,7 на форштевень»…
Тут «друже Альфредо» или что-то не рассчитал, или наоборот, как раз рассчитал все изумительно точно. О плохом думать не хотелось. Но, по ходу рассуждений, пришлось признать, что, скорее всего, это была хитрая ловушка. В которую доверчивый Петрович и громыхнул всеми четырьмя лапами. А что там он наговорил германцу в последние часы их пьянки, память восстанавливать отказывалась наотрез, как отформатированный и перезаписанный хард. Оставалось ждать развития событий, ведь если немец оставался «в адеквате», то у него, скорее всего, возникнут очередные вопросы. Вот тогда можно будет что-нибудь придумать, обыграть. Попытаться как-то выкрутиться, короче…
От затянувшегося приступа самобичевания, его отвлек очередной визитер, которого он и не чаял увидеть до самого своего прибытия в столицу. В дверном проёме нежданно нарисовался благородный профиль под заменяющей привычную фуражку белой повязкой.
— Здравствовать Вам, Всеволод Федорович. Не позволите ли войти?
— Иван Константинович!? Дорогой мой, рад лицезреть! Но разве Вы из Москвы не…
— Как видите. А что прикажете делать? Уговор дороже денег. И не мог я Вас оставить биться с Дубасовым и Бирилевым в одиночку. Да, Ломен еще тут, вечный их подпевала…
— Но Вам лечиться нужно еще, друг мой! И как только Государь-то позволил? Наши дела и потерпеть могли. Недели три-четыре вряд ли что-то решили бы.
— Это Сормово день-другой вполне потерпит. Что же до всех этих дел, думаю, Вы ошибаетесь, любезный Всеволод Федорович. А если и нет, то лучше подстраховаться, чем потом локотки кусать. Le temps perdu ne se rattrape jamais[1]. Так что, как мы решили тогда, что вдвоем им противостоять проще будет, так тому и быть. Не возражаете, mon amiral[2]?
Да, и неужели Вы подумали, что я, уже уговорившись с Вами обо всем, поступил бы по-иному? В конце концов, случившееся с Вами пустячное дельце, мало чем по-существу отличается от очередной внезапной вводной вышестоящего начальства. Вроде тех, что нам на штабных играх во Владивостоке подкидывали, не так ли? Правда, начальство в данном случае было самое наивысшее. С Господом особо не поспоришь, — Григорович сдержанно усмехнулся, — Свистопляска с Вильгельмом и вокруг Вильгельма нам планы куда больше попутала. К тому же, я уже довольно сносно себя чувствую.
Пока Вы с «варяжцами» толковали, Государя и докторов я сумел убедить, что до Рузаевки или даже до Казани, вполне могу сопроводить Вас. Поскольку окончательных указаний по инспекции заводов на Волге, и прежде всего, в Нижнем Новгороде, которых от Вас с нетерпением жду, я пока не получил. А сделать им смотр нужно обязательно… Одним словом, самую малость обмолвился о наших задумках, Вы уж, извините.
— Иван Константинович, спасибо, мой дорогой! Вы меня простите, что Ваша встреча с родными еще отложилась. Но сделали Вы все правильно. И сам я беспокоился на тот же предмет: все-таки, одному против Шпица идти, это пострашнее, чем против Камимуры, — Петрович рассмеялся, крепко пожимая руку вице-адмирала, — В Нижний тогда из Казани поезжайте, посмотрите, кто на что годен из заводчиков. По-суворовски к волгарям нашим явитесь: как снег на голову, чтоб никих потемкинских деревень подготовить не успели. И поблагодарить сормовичей, опять же, надо. Вы сами видели, что главный груз по подъему на сносный уровень судоремонта во Владивостоке нижегородцы на своих плечах вынесли. И с собой кого-нибудь из молодежи нашей возьмите…
Так, значит, Государь не возражал?
— Нет. Тем более, что я ему поведал занимательную историю лодки Губэ, что у меня на шканцах в Артур прибыла. И про двигатели, и про всю мороку с газолином. Ну, и про тот славный, отчаянный выход Власьева с Дудоровым[3]. Как жаль, что они промахнулись. Хоть я и понимаю после наших с Вами обсуждений, что на будущее нам их успех, скорее противопоказан был. Но все-таки, чертовски хотелось…
— Все-таки, что ни делается, то и к лучшему. В этот раз, во всяком случае. Достойные славных дел награды оба получили. И все, кому надо, знают теперь, какое грозное оружие в ближайшие десятилетия может получить наш флот. И обязательно получит!
***
Пригревшись под теплым плюшевым пледом в уютном кресле, занятый своими мыслями, Петрович меланхолично созерцал проплывающие за окном пасмурные картины полей и перелесков, посыпаемых мелким, мокрым снежком отступающей зимы. Россия начала 20-го века, уже один раз прокрученная перед ним с востока на запад в темпе двенадцатидневного сериала, снова плавно текла за стеклом, но с запада на восток.
Маленькие станции встречали водокачками, полосатыми будками, вытянувшихся во фрунт полицейских, звонкоголосыми путейскими колоколами, чугунными, украшенными литьем, столбами «одноруких» семафоров, кутающимся в длиннополые шинели и тулупы железнодорожниками и служивыми, отдающим честь.
А еще: вскинутыми шапками, или поясными поклонами разного случайного люда. Того самого русского народа. Того, которому они с Василием и Вадимом вознамерились тут послужить. Народа разного. Иногда провожающего прикрытым рукой от взгляда, или пущеным нагло, на показ, смачным плевком во след царскому поезду…