— А почему ты считаешь эти показания лживыми? — Погрустневший Киров отворачивается и невидяще смотрит перед собой на игру света от фонарей и фар машин на чёрной глади Москва-реки. — Сам прекрасно знаешь, что Ягода и не на такое был способен… Да и как ты можешь судить о том, чего знать не можешь, так как лежал тогда в больнице без сознания… (и после паузы). Что, сам видел Медведя?
"О-па, Ежов успел первым доложить, конечно, скромно умолчав о своих методах. Зря я всё это начал… или не зря? Нет, пусть знает кого они назначили наркомом".
— Да, сам. Причём, я случайно столкнулся с ним на входе во внутреннюю тюрьму на Лубянке две недели назад. Так вот, никаких синяков на лице у него тогда не было… а вчера как раз были. — Пытаюсь угадать реакцию на мои слова на непроницаемом лице Кирова.
— Не ко времени, да и недостаточно этого всего, чтобы поднять вопрос… — разлипает губы мой собеседник, оставаясь неподвижным.
"На Политбюро?… Не может больше обсуждать со мной этот вопрос, но, похоже, информацию мою к сведению принял".
— Ты мне вот что скажи, Алексей, — глаза Кирова уже смотрят в упор. — ты помнишь, как комиссар Борисов тебе указание давал на мою охрану? Ты вообще его видел до первого-то декабря?
— Нет, про задание я не помню, да и самого Борисова до дня покушения тоже. — "Ну а что начинать свой рассказ со слов: дело было в 2024 году". — Память моя восстановилась, но не полностью. Что-то потерялось, что-то стёрлось наполовину. Вот помню, что в тот день комиссар не пускает нас с напарником на этаж, а наш бригадир и говорит ему: "Вы же, Михаил Васильевич, им мандаты выписывали недавно, инструктировали. Вот подпись ваша". Иными словами, наш бригадир видел, что мы с комиссаром встречались раньше, и напомнил об этом ему ещё до покушения в присутствии многих людей. Борисов же узнал меня тогда и пропустил на этаж. Сергей Миронович заметно веселеет.
— Хорошо… — он поднимается со скамейки, упираясь руками в колени, и замолкает, додумывая какую-то свою мысль.
Неспеша идём дальше по чисто подметённой дорожке в тишине.
— Хорошо это, что не побоялся ты пойти против своего начальника, — продолжил Киров фразу уже у Оружейной палаты. — что рассказал как с Филиппом обошлись. Как член Политбюро я имею право любого обвиняемого кого знаю лично сам допросить и если тот будет осуждён, то и облегчить меру наказания. Так что если Медведь не виноват, то в обиду его не дам.
"Так вот что значили те самые "расстрельные списки"- любимая тема либералов! Политбюро играло роль комиссии по помилованию, а не суда".
— Алексей, ты заявление в партию подавал? — Неожиданно меняет тему обсуждения Киров.
— Не успел.
— Понятно, это даже к лучшему, — загадочно улыбается он. — принеси заявление, когда будешь секретку свою показывать первого ноября.
"Ежову хочет демонстрацию устроить? Принять мения в партию без прохождения кандидатского стажа? Вполне может это организовать"…
Москва, площадь Дзержинского. НКВД.
25 октября 1936 года. 9:15.
Спускаюсь по лестнице к проходной на Фуркасов переулок.
"Тихо как, помнится три месяца назад на лестницах с утра было не протолкнуться от курильщиков, сгрудившихся на площадках и обсуждающих очередной матч чемпионата СССР, а сейчас- пусто. Кто-то пустил слух, что следователи водят по коридорам управления арестованных и хватают любого на кого те указывают. Прямо "Слово и дело" ни дать, ни взять"…
В связи с авралом в СКБ по подготовке к испытаниям "Айфона" сейчас бываю у себя в спецотделе набегами, так на пару часов с утра, лишь проконтролировать подготовку отделением шифрования новых шифровальных блокнотов и одноразовых перфолент со случайными ключами. При вступлении в должность на встрече с личным составом отделения я поинтересовался используемыми методами шифрования и обалдел. Думал что Юлиан Семёнов просто выдумал эпизод, где Мюллер, сравнивая две шифровки обнаружил одинаковые группы цифр в их концовках (это означает, что в обоих сообщениях использовался моноафавитный шифр), но оказалось- нет, шифры из восемнадцатого века всё ещё в ходу.
Пришлось срочно ломать эту практику, переходя на полиалфавитные с увеличенной длиной ключа для затруднения частотного анализа (все помнят его описание в рассказе о "пляшущих человечках"), а для совершенно секретных- переходить на абсолютно стойкий метод Вернама. Тут, однако, помимо трудностей с подготовкой случайных ключей во весь рост встала проблема трудоёмкости шифрования и дешифровки радиограмм (каждый символ надо сначала пребразовывать в двоичную форму, затем побитно подвергнуть суммированию по модулю два с ключом и обратно возвратить в символьную форму).
А в последние дни (точнее сутки) пришло понимание того, что "Айфон" сейчас скорее прототип, чем образец для копирования: слишком много отказов случалось во время тестирования системы в целом. Поэтому пришлось срочно возобновлять работы над, вот уже три месяца дожидающимся своей очереди, сверхмобильным (два больших ящика каждый весом по тридцать килограмм) вариантом установки чтобы не остаться совсем уж у разбитого корыта.
В первом ящике помещалась электрическая пишмаш IBM с пефоленточным вводом, клавиатура и шрифт которой были русифицированы местным гравёром, и модуль шифратора/дешифратора на нескольких реле, во втором- двухсотваттная коротковолновая радиостанция и ламповый модем. Работало это так: оператор нажимал на клавишу машинки (буква также параллельно печаталась на бумаге), её сигнал превращался в двоичный код и суммировался по модулю два с ключом на перфоленте в шифраторе. Получившийся пятибитный телеграфный код направлялся в ламповый модем и превращался в двухтональный сигнал, который в свою очередь шёл на передатчик. Понятное дело, на приёмной стороне сигнал испытывал обратное преобразование и на бумаге пишущей машинки приёмника появлялась та самая буква, что была нажата за сотни километров на такой же установке. Одинаковые перфоленты в одинаковых устройствах перемещались на один шаг.
По сути это был тот же аппарат Бодо, только с шифрованием информации и без проводов. Передача велась в симплексном режиме и для переключения с передачи на приём использовалась специальная клавиша на клавиатуре. Без твёрдого знака, и-краткого и цифр, а также с пробелом вместо буквы ё (код 11111 использовался как команда для переключения режима передачи на приёмной стороне) на рулоне бумаги оставался удобочитаемая запись разговора.
— Голованов! — Коренастый сержант госбезопасности махнул высокому стройному мужчине ("военная косточка") в светло-синем полувоенном френче Гражданского Воздушного Флота с перекинутой через руку шинелью, заскучавшему в ожидании среди таких же унылых посетителей Управления НКВД. Останавливаюсь на секунду, услышав знакомую фамилию.
— Товарищ Ежов не принимает посетителей… — понижает голос сержант, заметив как насторожились посетители заслышав фамилию наркома. — по вопросам Комиссии Партийного Контроля. Его заместитель, товарищ Шапиро, принимает по десятым и двадцатым числам в здании ЦК на Старой площади. — Спасибо. — Огорчённо вздыхает Голованов, отходит от вертушки и останавливается в нерешительности.
— Смотри, Чаганов! — Толкает в бок своего соседа один из посетителей. Все тут же оборачиваются на меня.
— Здравствуйте, товарищи. — Надеваю фуражку и спешу выйти на воздух.
— Товарищ Чаганов, постойте. — За спиной раздаётся низкий голос. Поворачиваюсь на каблуках и вижу перед собой давпешнего гражданского лётчика, на ходу надевающего шинель.
— Я — Александр Голованов, — улыбается он, показывая отличные белые зубы. — начальник Восточно-Сибирского управления Аэрофлота.
"Он…, помню пришёл в Армию из ГВФ, да и лицом похож".
— Бывший… — Грустнеет лётчик.
— А что так?
— Это длинная история… — просительно-вопросительно смотрит он на меня.
— Давайте сделаем так, — легко соглашаюсь я. — вы меня проводите до одного места тут неподалёку, а по дороге расскажете свою историю. Согласны?
— Согласен.
История оказалась не такой уж и длинной… новый начальник ГВФ, сделавший карьеру в основном по военно-партийной линии и не одобрявший увлечения молодого подчинённого самостоятельными полётами, технично сместил Голованова, начальника лучшего в Союзе управления, с должности… путём несложной интриги, закончившейся исключения того из партии. Пострадавший поспешил в Москву в КПК "за правдой".
— Ты пойми, Алексей, — мы с первой перешли на ты. — я за должность не держусь, но то что меня из партии исключили- это по планам всего нашего экипажа бьёт.
"Неужели тоже задумали как Чкалов в Америку лететь? Что за эпидемия"?
— Мы хотим вокруг Земли облететь! — Встречные прохожие с опаской косятся на размахивающего руками лётчика.
"Круто! Впрочем если лететь, скажем, по семидесятой параллели, то ненамного дальше выйдет, чем через Северный Полюс в Америку".
— Алексей, попроси товарища Ежова принять меня, буквально на десять минут.
"М-да-а, как бы тебе от моей просьбы не стало хуже".
Некоторое время до Никольской шли молча, хлюпая по снежной каше врзникшей от внезапно наступившей оттепели…
— Как, говоришь, фамилия твоего начальника? — Пытаюсь собрать мысли в кучу.
— Иван Фёдорович Ткачёв, — без промедления отвечает Голованов, не показывая, впрочем своего нетерпения. — к нам пришёл год назад, до этого тоже год был заместителем у Алксниса.
"Вот оно ключевое событие: Ткачёв- был заместитетелем начальника ВВС РККА, который поставил его на Аэрофлот. Алкснис уже отстранён, скоро, видимо, будет арестован, а до Ткачёва очередь дойдёт позже".
— Не нужно тебе идти к Ежову, — бросаю значительный взгляд на попутчика. — скоро, я думаю, то что ты пострадал от Ткачёва будет не минусом, а плюсом… в глазах органов.
Голованов хмурится.
"Всё понял, уточняющих вопросов задавать не стал".
— Ну а насчёт кругосветного перелёта… — выходим на Красную площадь, которая уже потихоньку начала наряжаться в кумач, готовясь к демонстрации. — идея отличная, по какой параллели думаете лететь?
— От семидесятой до шестьдесят пятой… — загорается вновь Голованов. — из Мурманска в Мурманск. Сначала для тренировки можно попробовать слетать до Чукотки и обратно без посадки.
"Как я и думал, около тринадцати с половиной тысяч километров".
— Идея понятна, — киваю головой. — хотите лететь как Чкалов на АНТ-25?
Голованов с жаром начинает рассказывать о предполагаемом маршруте, о том, что он в отличии от предполагаемого чкаловского будет проходить над сушей а почти половина его над территорией Советского Союза и что да, АНТ-25 вполне подойдёт, если ещё немного поднять его дальность.
— А какие средства навигации собираетесь использовать? — Пытаюсь получить хоть какую-то информацию о современном состоянии дел в данной области. — Чкалов-то может и по компасу лететь…
— Именно! — Грустно вздыхает лётчик. — Даже американского радиополукомпаса, что стоит на чкаловском борту нам недостаточно. (Видит моё недоумённое выражение лица). РПК- он только показывает направление на радиостанцию: говорит пилоту что надо повернуть налево или направо, если самолёт отклонился от прямой на неё. Там у полюса Чкалов уже сможет настроиться на нужную станцию и идти прямо на неё. У нас же на маршруте и городов то почти нет, как и мощных радиостанций, поэтому нам в дополнение к магнитному компасу (в высоких широтах магнитный компас работает ненадёжно) нужен автоматический радиокомпас, который будет сам постоянно измерять курсовой угол радиостанции. Тогда мы сможем на радиокомпасе выбирать любые станции, а не только те, что стоят на маршруте.
— Скажи, Александр, ты понимаешь же… — тут мне в голову приходит одна мысль. — что такой перелёт могут поручить только военному лётчику?
— Ты думаешь?
— Не сомневаюсь. — Добавляю в свой голос значительности. — Сам посуди: кто они- Чкалов, Леваневский, Водопьянов. Поэтому считаю, что начинать подготовку к перелёту надо не с писем товарищу Сталину с предложением о новом перелёте (Голованов немного смущён и отводит глаза), поверь, сейчас у него подобных предложений десятки, а с перехода в ВВС.