Что уж она там перестроить в доме, осталось в тайне, поскольку пришел Петр, громко ругающий шагающего рядом Меньшикова. Александр шутливо отбивался, но чувствовалось, что он обескуражен и обеспокоен.
Войдя в дом, Петр увидел Дмитрия, и вцепился в него. Рев царя испугал всех собравшихся на ассамблее гостей и обеспокоил Дмитрия: — а как у него сердце не выдержит от такого крика?
Естественно, что после такого события царь видел среди народа только попаданца и начал его попрекать, но не гневно, а насмешливо.
— Смотри, до чего ты дитятю довел, плачет и стенает, — показал он на Меньшикова.
Половозрелый «дитятя» выглядел действительно нехорошо, но жалеть его Дмитрию не хотелось. Он скосил на него свой взгляд, понял, что совершить подкоп под его позицию ему не удалось, но и тому как-то пошатнуть его позиции в глазах государя не получилось.
Царь, человек умный и сметливый, конечно, видел подковерную борьбу, но вставать на чью-то сторону не захотел. Ибо он думал не о чьих-то личных позициях конкретно, а о России в целом. Стране была нужна деятельность обоих и поэтому им и думать не стоило об отставке одного из них.
— Нет, вы скажите мне, что за это за человек? — обратился он к Хилковым, как важным свидетелям, показывая на Дмитрия. Те, не зная, что ответить, робко молчали. Ругать его? Запищать? Попробовать объяснить? Страшно!
Как оказалось, такой безмолвный ответ вполне устраивал Петра. Он принялся сам объяснять деятельность Дмитрия:
— Никто не мог найти железную руду около Санкт-Петербурха. Никто! Я немцев выписал из Европы, они мне на четырех языках объяснили, почему руды здесь не будет.
Пришел этот неумеха, этот нелюбитель современной науки и молча за пару суток нашел!
То же самое с медью. Я уж не стал звать заумных немцев, подождал, понял, что никто не может найти. Вызвал Дмитрия. Тот сказал — медь есть, но мало, можно одному человеку унести.
Вы сами видели — я этого одного человека вызвал, — кивнул он на Меньшикова, — не унес, хотя и надрывался, что было сил. И понятно, видано ли дело, слиток в полтораста килограмм утащить.
За сколько дней выплавил? — спросил он у Дмитрия.
— Ну, — начал вспоминать тот, — наверное, за семь.
Петр счастливо захохотал:
— Я посмотрел. Медь лучшего качества. Хоть на пятаки, хоть на пушки. Ведь нашел же!
Он посмотрел на Дашу и так же громко, что бы все слышали, сказал:
— Нам, Господом Нашим Вседержителем, сильно повезло. Он дал его, — кивнул он на Дмитрия, — тебя — прекрасного мужа, а мне — старательного поданного.
Он широко перекрестился: — «Спасибо тебе, Господи!»
Потом повернулся к Дмитрию:
— Теперь о награде тебе. мы уже поговорили о железном руднике и о его населении. Все люди, которые там есть, переходят в твою крепость. И те же самые людишки, которые работают на медном руднике, то же твои! Оба рудника — твое имущество на веки вечные!
Дмитрий оценил широту подарка. На северо-западе России, в районе Санкт-Петербурга он будет единственным поставщиком черной и цветной руды. И один из поставщиков других металлов. А, поскольку, везти надо недалеко, его товары будут самыми дешевыми и ходовыми.
— Спасибо, государь! — наклонил он голову.
— Тебе спасибо, — отрывисто отмахнулся царь, — давай металл и руду больше и лучше. Вот будет твоя благодарность.
— Накануне сделана плавка стали. Вот, государь, сабля сделана из этого металла.
Дмитрий аккуратно вытащил из ножен клинок. Опытные воины, знающие поле битвы и высоко ценящие качество сабли, оценивающие смотрели на лезвие. Не очень опытные — смотрели на красоту рукояти, лезвия. И, поскольку, украшениями сабля не выделялась, гости, разгоряченные спиртными напитками, относились к ней все больше скептически.
Дмитрию это все меньше нравилось.
— Ну ты, красавец, — обратился он к Апраксину, который был одним из самых громких, — давай сравнимся. Рубанемся, у кого сломается, тот отдаст свой клинок.
Апраксин, оценивающе посмотрел на свою шпагу, украшенную бриллиантами и золотом, и простую саблю Дмитрия, отрицательно покачал головой.
Дмитрий посчитал этот отказ справедливый.
— И пятьсот рублей с меня, если проиграю! — добавил он.
Это был весомый вклад, и Апраксин согласился, но поставил условие:
— Я рублю!
Дмитрий не возражал. Сабля была абордажная, массивная, шпага гораздо тоньше, скорее сломается.
Приготовились. Дмитрий покрепче прихватил саблю горизонтально. А Апраксин посильнее рубанул шпагой:
— Ах!
И едва по инерции от удара не свалился на пол.
— Ну ты силен! — удивился Петр, — а со шпагой-то как? Сабля, вижу, целая.
Апраксин задумчиво посмотрел на обломки шпаги. Эфес и часть лезвия составляла одну часть, большую часть лезвия — другую.
— Черт побери! — прочувственно сказал Апраксин, — сам себе отрубил шпагу, как будто пальцы снес.
— Дай-ка, — Петр отобрал саблю у Дмитрия, посмотрел на лезвие, даже потрогал его. Хмыкнул:
— Даже щербинки нет. Либо у Федора Матвеевича шпага такая дрянь, либо у тебя сабля столь хорошая. От шпаги мне пользы никакой нет, а саблю дай. Понравится, в кавалерию отдам. А то там клинки разные, и, как правило, дрянь. А тебе свою отдам.
Дмитрий прочувственно поклонился. Не так как по-русски — глубоко, раболепно, а по европейски, изящно и с достоинством.
Петру это понравилось:
— Вот так и кланяться, а не по-дурацки до земли. С саблей решили? — повернулся он к Дмитрию.
Тот молча, с таким же поклоном, отдал саблю.
Царь пообещал:
— Пару дней сам поношу, а потом дам кому из новиков, пусть иву порубает, да мне скажет.
Князь Хилков осторожно подошел со спины к Дмитрию и тихо попросил вслед за царем:
— Позволь, родственник, пристать тебе к докукой. Лезвие шпаги у меня тоже сломалось. Не заменят ли кузнецы? А я уж постараюсь, оплачу и кузнецам за работу и за сталь.
Дмитрий не успел ни согласиться, ни отказаться.
Петр подозрительно на них посмотрел:
— Что там шепчетесь? В голос говорите.
Дмитрий вздохнул. Что поделать, у Петра была сложная жизнь в детстве. Поневоле станешь подозрительным.
И он громко сообщил:
— Мы, государь, ту же проблему решаем, что и Федор Матвеевич. Нужно сломанный клинок у князя заменить.
— Хм, заменишь?
— Да обоим заменю. Клинки у меня откованы. Не знаю вот только, как мастеровые с украшениями смогут.
— Пусть делают, хорошие клинки ныне в цене.
Петр решил, что вопрос с клинками решен и заговорил о другом: