— Алексей Сергеевич, не губи! — Толик бросается на колени.
— Да как же я тебе помогу, — говорю сочувственно, поднимаю и усаживаю его снова на стул. — если ты сам себе помочь не хочешь.
— Сживёт он меня со свету, — по-бабьи заскулил Коровьев. — Хоть так-хоть так, не жить мне.
— Не бойся, помогу тебе, — приходится самому исполнять две роли: плохого и хорошего полицейского. — если не утаишь ничего и будешь поступать как я сказал.
— Буду-буду, товарищ капитан госбезопасности.
— Хорошо. Тогда рассказывай, о чём вы говорили с начальником Особого Отдела.
«Просто и эффективно. Кто-то из „товарищей по несчастью“ (Толику не сообщили кто именно) передал листовку Любе, которая, скорее всего, уже сама была в разработке (разбередили душу воспоминаниями о Тухачевском, какой он был умный и добрый, например). Задача электрика — следить за Любой и теми с кем она общается. Особое внимание уделить Ощепкову (ещё одному фанату душки-маршала). Сиди только и наблюдай как в сети запутывается очередная плотвичка. А вот когда листовка окажется у Паши, нужно немедля сообщить об этом Орешкину, который и будет потрошить мелочь, бросать её в котелок, чтобы в получившемся бульоне сварить рыбу покрупнее. Понятно теперь о чём предупреждал Киров, похоже, это и есть та самая провокация Ежова с Курским».
Гляжу на Толика, который, сморкаясь и кашляя, другими словами говорит о том же самом и тешу своё самолюбие приятными мыслями.
«Какой я молодец! Сам бл*, один бл*, распознал чёрные замыслы врагов. Уж я то своих не выдам!.. Или опять повезло? Похоже на то. Ведь было предупреждения от Кирова и что я сделал? А ничего. Если бы случайно не встретил Толика в коридоре, то уже завтра если бы и не сидел с Пашей в соседней камере, то уж от руководства СКБ точно был бы отстранён. Шутка ли, контреволюционную организацию у себя под носом проморгал»!
Москва, Старая площадь, 4. ЦК ВКП (б),
кабинет Пятницкого.
Тот же день, то же время
— Пятницкий слушает. — Рука секретарь ЦК безошибочно выбрала «вертушку» из нескольких аппаратов, стоящих на приставном столике.
— Лаба дена, драугас Пятницкий. — В трубке раздался голос, довольного своей шуткой, Ежова.
При встрече с ним нарком внутренних дел всегда старался подчеркнуть, что они земляки (оба родом из Ковно).
— Добрый день. — Он не поддержал шутливого тона собеседника.
— Осип, — ни мало не смутился Ежов, тоже переходя на русский. — у тебя в секретариате застряла записка Фриновского о Чаганове. Нельзя ли как-то ускорить её рассмотрение? Дело спешное.
— В моём секретариате ничего не застревает, — сухо отвечает он. — получит ответ в положенные сроки.
— Ну зачем ты так, Осип, ведь одно дело делаем… этот вопрос на контроле у товарища Сталина.
Лицо Пятницкого скривилось в болезненной гримасе.
— Я посмотрел вашу записку и не вижу оснований для ареста Чаганова. — Отрезал он.
— Погодите, товарищ Пятницкий, — Ежов начал терять терпение, в голосе послышались злые нотки, но контроля над собой он не потерял. — следствие располагает дополнительными сведениями по этому делу. Прошу дать возможность лично доложить о них.
— Когда? Через полчаса у меня встреча в НаркомЮсте. — Голос секретаря ЦК по прежнему сух.
— Через десять минут буду у тебя… — в телефонной трубке раздались короткие гудки.
— Это всё? — Пятницкий отодвигает от себя отпечатанный на машинке листок бумаги. — Не густо. Положим, действительно Чаганов находился в Чикаго вместе с Гольдманом в момент ареста Седова. Ну и что? Мало ли кто, где и когда находится. К тому же Гольдман был переводчиком Амторга, прикреплённым к Чаганову. Если Мири Гольдман, как утверждает следствие, была связной между троцкистами и Чагановым, то зачем ей было покушаться на него.
— Это было не настоящее покушение… — Возбуждённо перебивает Ежов. — он же её сразу отпустил.
— Глупо привлекать к встрече столько внимания. Связники так не работают. Что они не могли с Чагановым встретиться в парке, кафе?
— Они встречались также в Барселоне на телефонной станции в время восстания троцкистов. — Напор наркома несколько ослаб.
— Опять двадцать пять! — Терерь Пятницкий повышает голос. — Почему не на квартире? В общем так, товарищ Ежов, вашим подчинённым надо учиться работать: добывать, а не выбивать показания. Я получил информацию, что к некоторым арестованным сотрудникам Коминтерна были применены недопустимые методы: побои, шантаж, угрозы родным.
— Я готов проверить ваш сигнал, — нарком внимательно посмотрел на собеседника. — давайте фамилии (Пятницкий пододвигает готовый список)… Насчёт Чаганова, есть оперативные данные: источник — адвокат Седова (понятно дело, официальных показаний он никогда не даст), что его подзащитный в момент ареста ждал в гостинице Чаганова.
— А это уже серьёзно, — поднимает глаза к потолку секретарь ЦК. — подумаю над этим. А вы со своей стороны возьмите на контроль эти дела.
Ежов подносит к глазам список, быстро пробегает его.
— Двое последних, Отто Браун и Ольга Бенарио уже освобождены. Прямо перед моим выездом сюда. — Ежов фамильярно подмигивает собеседнику.
Москва, ул. Станиславского, 10.
Немецкое посольство.
Тот же день, позднее
— Господин фон Вальтер, — в «бункер» просочился советник Грёппер, невысокий незаметный человек лет тридцати пяти с соломенными волосами. — они их отпустили.
— Это точно? — Холодно зыркнула на него Пуся, красивая высокая блондинка лет тридцати, по должности — технический сотрудник аппарата военного атташе, а по совместительству — любовница главы косульского отдела Герхарда фон Вальтера.
Вдвоём они вертели всем персоналом посольства, за исключением трёх самых высокопоставленных дипломатов: посла фон дер Шуленбурга, советника Хильгера и военного атташе генерала Кёстринга. Фон Вальтер, солидный мужчина лет пятидесяти с густой седой шевелюрой и породистым лицом, на котором основное место занимал крупный мясистый нос с горбинкой, был резидентом абвера в Москве. Его друг Отто Нидермайер проиграл Канарису в борьбе за пост руководителя абвера, из-за чего ему самому пришлось ехать в Москву — все места в центральном аппарате в Берлине оказались заняты друзьями адмирала.
Грёппер стоически вынес вопиющую бестакность со стороны «этой девки» со странным именем, которой, по идее, вообще не должно было быть в «бункере» и только кивнул. Куб с бетонными стенами без окон с одной железной дверью, сооружённый под крышей основного здания посольства (несколько соседних зданий также было передано германской стороне), служил как хранилище секретных бумаг, в нём же была оборудована небольшая комната для секретных совещаний с круглым столом, стульями и кожаным диваном.
Главный разведчик, расположившийся вместе с Пусей на диване, машинально потянулся было в карман за сигаретами, но, спохватившись, отдёрнул руку — курить в бункере было строго запрещено. Это ещё больше испортило ему настроение: он так надеялся, что после ареста чекистами Брауна и Бенарио эту безумную операцию — ликвидацию одного из высокопоставленных сотрудников Лубянки отменят. В самом деле, это — чистое безумие, устраивать убийство в центре Москвы. Неважно, что предусмотрен ложный след для русских ищеек: подозрение должно было пасть на эту парочку, боевиков Коминтерна, и не имеет значения то, что наш человек в центральном аппарате гарантирует успех. «Неужели адмирал совсем потерял голову? Что это за цель, за такая, для резидентуры — убийство человека»?
Эмиссар Канариса, побывавший в Москве в прошлом месяце, на последний вопрос невозмутимо ответил, что смерть этого человека, если следы приведут в Коминтерн, может поставить крест на существовании этого осиного гнезда коммунизма и даже, возможно, вызвать изменения в руководстве Советов.
«Вот такие люди пришли к руководству в абвере: никакого анализа последствий предстоящих событий ни за них, ни за нас».
— И вообще, — добавил он. — решение принято на самом верху. Думайте, как выполнить задачу.
С прозрачным подтекстом, что от этого зависит твоя дальнейшая судьба. Затем, сменив гнев на милость, добавил, что Чаганов — личный враг адмирала, ответственный за гибель «Кондора». Пришлось подчиниться и начать разработку операции. Человек с Лубянки тогда навёл на Брауна с женой, дал их адрес. Удалось проследить за ними, сфотографировать, узнать их привычки. Из Берлина прибыли исполнители и, вдруг, Браун и Бенарио, неожиданно оказались за решёткой. Этот русский оказался смышленым парнем, каким-то неведомым образом сумел не только обнаружить за собой слежку весьма опытной пары, которая оставила в дураках охрану самой хорошо охраняемой тюрьмы Германии, но и сам смог сесть им на хвост, доведя до штаба Коминтерна.
А дальше, после доклада Чаганова своему руководству, операцию пришлось отменять и чекистам (те планировали провокацию с «покушением» на Ежова во время его визита в здание спецотдела) и абверу, лишившемуся «ложного следа». Предполагалось, что покушение будет самым что ни на есть настоящим, а Чаганов должен был стать случайной жертвой, возникшей у входа, перестрелки. Всё было готово: в составе делегации Социалистической партии на празднование Первомая из Перу прибыла пара диверсантов Шольце, мужчина и женщина, внешне похожая на коминтерновцев, из Швейцарии — группа, отвечающая за ликвидацию Брауна и Бенарио. Все ждали только сигнала с Лубянки.
Сейчас ситуация изменилась. После освобождения коминтерновцев, большая доля ответственности за будущий теракт упадёт на ЧК, наверняка, возникнет подозрение о соучастии. Киров поднимет шум (убит его протеже) и, вслед за Ежовым, полетят головы начальников поменьше, наш агент тоже тогда не уцелеет. Вместо обострения борьбы за власть внутри коммунистической верхушки, скорее всего, со сменой власти в ЧК произойдёт укрепление позиций группы Сталина. Нужно думать что делать дальше… Зная мстительность Штольце и настойчивость Канариса, задачу ликвидации Чаганова они не отменят, но теперь появляется возможность отсрочки: новая операция требует времени на подготовку.
— Пуся, дорогая, — фон Вальтер нежно погладил блондинку по руке. — сейчас мы будем составлять шифровку в Берлин, это — надолго. Боюсь, что я не смогу составить тебе компанию в верховой прогулке, попрошу Ганса — он замечательный наездник…
Пуся обиженно надувает губки, ей не нравится этот Ганс, молодой высокий и атлетически сложенный референт консульского отдела. Все в посольстве знали, что его, всегда тщательно побритого и безукоризненно с иголочки одетого, также как и Пусю, интересовали мужчины. Фон Вальтер знал об этой слабости своей любовницы, ревновал и тратил на слежку за ней едва ли ни столько же сил, как и на на свои прямые служебные обязанности.
— …и, так уж и быть, бери мой «Хорьх».
— Я поведу! — Взлетает она с дивана и, едва не сбив с ног Грёппера, исчезает за железной дверью, оставив в комнате лёгкий аромат духов, привезённых ей фон Вальтером из Франции. Этот запах продолжал ещё некоторое туманить голову резидента, заставив забыть о жене, высокой, тощей даме с прозрачными глазами, видящими сквозь бетон бункера, и тоже имеющей свою агентуру в посольстве…
Москва, ул. Большая Татарская, 35.
ОКБ спецотдела ГУГБ.
Тот же день, то же время
— Валентина, — заглядываю на проходную. — оформила пропуск Шокину?
Действую по заветам Карнеги, называю своих сотрудников по именам.
— Как приказывали, товарищ капитан госбезопасности. — Скучаящее лицо вохровки расцветает.
— Молодец, давай сюда, как раз к нему иду.
Стараясь не привлекать к себе внимания, нахожу свободных стул и по записям на доске пытаюсь понять что обсуждает народ: фундаментальная идея системы управления с электронным регулятором и отрицательной обратной связью уже посеяна в умы разработчиков, но ещё не взошла… по крайней мере, в головах механиков-материалистов.
— Смотрю я, значит, на ваш прибор, товарищ Попов, — хитро косит на меня взглядом Шокин. — замечательный прибор, нет слов. Вот только сдаётся мне, хрупкий он очень. А ну как, во время боя, треснет какая стекляшка? Вся артиллерия корабля выйдет из строя. Все присутствующие, включая лектора поворачивают головы в мою сторону.