«Святитель» рапортовал об израсходовании боеприпасов основного калибра.
«Боевой Молот» приглушенно стонал — близким разрывом мины ему раздробило ноги и теперь он медленно умирал внутри своей бронекапсулы, захлебываясь кровью.
Возможно, некоторые планы слишком совершенны, чтобы сбыться.
Какой-то лангобардский рыцарь попытался под прикрытием гудящего пламени из перебитого трубопровода с нефтью подобраться к «Туру» со спины и даже всадил в него несколько прямых попаданий. Гримберт хладнокровно превратил его в россыпь догорающих обломков, впечатанных в стену здания. «Золотой Тур» не умел чувствовал боли, но Гримберту показалось, что он слышит в механическом голосе махины нарастающее беспокойство.
Кратковременные перебои в работе правого плунжера. Консольный нанос охлаждающего контура работает за пределами эксплуатационных показателей. Если не сбросить давление в системе гидроусиления приводов, придется задействовать аварийный эжектор. «Золотой Тур» проектировался под огромные нагрузки, запредельные даже для его машин его класса. Он мог выдержать прямое попадание практически любого известного орудия и гарантировать безопасность рыцаря при облучении гамма-радиацией четыреста зиверс в час. Но выдерживать без последствий огромное количество повреждений не мог даже он.
Его панцирь уже не был золотым, во многих местах полированную поверхность брони изуродовали шрамы и отверстия, а там, где покрытие уцелело, оно казалось не золотым, а цвета горелой кости.
«Золотой Тур» уже не держался в авангарде, как прежде, ведя за собой боевые порядки. Гримберт вынужден был беречь потрепанную машину, высылая вперед рыцарей своего знамени, но это не всегда помогало отвлечь от себя огонь. Дикарские инстинкты подсказывали лангобардам, что самый большой противник почти наверняка является вожаком, а значит, оптимальной целью.
Невысокие глиняные домишки Арбории едва доставали до плеча «Туру», но вместе с тем служили отличными местами для засады. С верхних этажей под ноги рыцарям Турина то и дело летели гранаты, а окна служили превосходными бойницами для динамо-реактивных ружей, которых у лангобардов было в избытке. Рыча от злости, Гримберт полосовал дома пучком сверхвысокой энергии, превращая их в спекшееся от жара глиняное месиво с человеческой начинкой.
Фугасные снаряды с контактным взрывателем не всегда срабатывали, мягкая глина местных хижин не всегда служила для них достаточным препятствием. Но если срабатывали, то превращали дом в подобие кипящего вулкана, изрыгающего из себя обломки вперемешку с человеческими телами. Тех, кто выбирался из-под завалов, Гримберт с удовольствием топтал ногами, превращая в вязкую алую накипь на мостовой. Многотонные ноги доспеха не ощущали при этом ни малейшего сопротивления, зато сам Гримберт испытывал искреннее удовольствие — это помогало отвлечься от мыслей, которые наседали все сильнее с каждым пройденным по пылающему городу шагом.
Проклятые варвары. Чертовы недоумки. Почему они не отступают? Почему так ожесточенно держатся за каждый дом и каждую улицу, оседая безвольными грудами мяса от попадания крупнокалиберных пуль или превращаясь в пепел внутри огненной бури? Неужели они и впрямь считают, что их примитивные пушки сдержат сокрушающую поступь огромной императорской боевой машины, крушащей все на своем пути? Проклятая варварская самоуверенность слепила их, мешая видеть очевидные для Гримберта логические и тактические выкладки.
Клеф. От одного этого имени Гримберт ощущал в легких ядовитую испарину.
Чертов дикарь, напяливший на себя камзол и возомнивший себя варварским герцогом, что-то перепутал. Как и все варвары, он мнил себя большим хитрецом, не подозревая, как легко манипулировать человеком, считающим себя самым хитрым. Они быстро нашли общий язык, тот оказался на удивление покладистым для варвара и вполне смышленым. Уговор был прост и не обременен излишне сложными для варварского мозга деталями. Дождаться штурма императорской армии. Сосредоточив большую часть сил возле юго-восточных ворот, устроить войскам графа Лаубера знатную трепку. Отступить из города, воспользовавшись оговоренными с Гримбертом лазейками. Получить за это щедрый куш и славу непревзойденного военачальника, устроившего трёпку самонадеянным франкам.
Тогда почему лангобарды не отступают? Почему вместо оговоренной имитации сопротивления бросаются на рыцарей Турина, как на заклятых врагов, норовя впиться зубами в их стальные ноги?
Почему они не отступают, подумал Гримберт, размолотив в упор небольшую пушку лангобардов вместе с обслугой. Почему не отступают, подумал он, всадив почти в упор фугасный снаряд в огрызающуюся огнем башню, отчего та лопнула изнутри, прыснув во всех стороны дымящимся камнем и цементной крошкой. Почему, подумал он, пинком тяжелой лапы опрокидывая легкий вражеский трицикл.
Они слишком глупы? Перепутали юго-восточные ворота собственного города с юго-западными? Хотят пересмотреть сделку? Что-то еще? Думай, заставлял себя Гримберт, чувствуя, как тело наливается предательской слабостью, выплескивая сквозь расширившиеся поры обжигающе-едкий пот. Заботясь о своем хозяине, «Тур» впрыснул ему в кровь коктейль из этилморфина, альфентанила и кодеина. По венам побежал бодрящий прохладный ручек, зрение прояснилось, в голове сделалось спокойней и тише, но Гримберт все равно изнывал от бессильной ярости, которую ощущал всегда, стоило ситуации отклониться от единожды намеченного плана.
План штурма уже был непоправимо нарушен. Завязнув во вражеской обороне, они теряли время и, что хуже всего, выдыхались. Будь эта оборона тверда и неприступна, как скала, она задержала бы их — но и только. Рыцари Турина размололи бы ее, не взирая на потери. Но Арбория не была скалой. Она была гниющей тушей, чьи ткани некроз превратил в липкую субстанцию сродни жидкой глине. Ударив рукой, приходилось прикладывать немалые силы, чтоб эту же руку освободить. И вся заключенная в удары энергия растекалась, распылялась, обращалась в бесполезные колебания.
Возможно, подумал Гримберт, стискивая зубы от отдачи автоматических пушек, возможно, в том, что план нарушен, виноваты не только обстоятельства, направленные слепой судьбой. Возможно, в этом есть и его, маркграфа Туринского, ошибка.
***
— Мессир… — Магнебод хрипел, как загнанная лошадь и радиосвязь не могла это скрыть, — Гримберт… Взываю к твоему благоразумию.
Последний час сильно его истощил. «Багряный Скиталец» постоянно был в гуще битвы, на переднем ее краю. Помогал авангарду прокладывать дорогу сквозь пылающий город, прикрывал фланги, отрывистыми командами одергивал норовящих отвлечься рыцарей и указывал опасные направления. Он уже получил несколько прямых попаданий крупным калибром, отчего грозная когда-то фигура скособочилась на одну сторону, едва ковыляя. Но Магнебод стрелял, пока оставались патроны, а потом взялся за огнемет. Иногда он просто врезался в дома, работая многотонным телом точно тараном, или расшвыривал ногами пехоту.
— Мессир…
— Нет.
Голос старшего рыцаря заскрежетал. Возможно, это отказывали голосовые связки его старого изношенного тела.
— Надо командовать сигнал к отступлению. Пока есть, кому отступать.
Гримберт бросил взгляд на тактический планшет. Двадцать две пиктограммы, некоторые — тревожно-розового цвета. Меньше трети от того числа рыцарей, что он привел под стены Арбории. Плевать. Когда он станет коннетаблем его величества, рыцари со всей империи будут стекаться в Турин, моля о чести зачислить их под его знамя.
Что же до Клефа… Он едва не прокусил губу, представив судьбу варварского царька. Раз он не захотел или не смог исполнить надлежащим образом свою часть уговора, Гримберт поступит с ним так, как и должно. И пусть тот молит своих еретических божков и каменных идолов, чтоб упасть мертвым в битве за Арборию, а не попасть живым в руки маркграфа.
Или же все случится наоборот, вдруг прошелестело существо внутри его головы, в самом деле похожее на иссохшего старого паука. Или это из твоего черепа будет хлестать скверное наркотическое варево какой-нибудь варварский барон. Гримберт коротко выдохнул, заставив морок пропасть. Истощенное тело, в крови которого бурлил мощный химический коктейль, иногда выкидывало странные фокусы.
— Мы уже почти пробились в центр, Магнебод!
— Мы почти пробились в центр ада!
— Соблюдать план штурма!
— Твой план дал ошибку, Гримберт! Тебе придется это признать. Командуй отступление, иначе, клянусь…
В мире, доступном божественному взгляду Гримберта, в мире, состоящему из тысяч оттенков красного, стало одним алым пятнышком больше. Гримберт бессмысленно смотрел на него, прежде чем «Тур» подсказал, что означает этот индикатор. Активность на первом радио-канале. Значит, кто-то из баннеретов еще жив? Гримберт даже вздрогнул, не зная, что испытал от этого, облегчение или злость.
— …сложная. Боезапас истощен, подвезти невозможно — проклятые еретики перерезают все коммуникации. Потерял три грузовых трицикла только за последний час. Если у кого-нибудь есть связь с резервом сенешаля, прошу немедленно…
Он узнал голос прокаженного приора Герарда, нарушаемый помехами. Судя по всему, лазаритам тоже оказалось несладко. Но сейчас Гримберт был так вымотан, что это не принесло ему ожидаемой радости.
— Связи со ставкой Алафрида нет, — голос говорившего был спокоен, но это противоестественное спокойствие отчего-то внушало не облегчение, а глухую злость, — Мы вынуждены оперировать, не уповая на подкрепление. Ситуация скверная, это верно. В городе оказалось гораздо больше сил противника, чем мы предполагали, а их тактика на удивление эффективна.
Лаубер.
Гримберт поручил машине регулировать частоту его вздохов, чтоб не перенасытить кислородом и без того кипящую в жилах кровь. Лаубер, сукин ты сын. Даже в аду ты не горишь, мразь…
— У этих подлецов нет никакой чести! — взвыл Теодорик Второй. Судя по тому, как он заикался и булькал, граф Альбон снова был нетрезв, — Они нарочно втягивают нас в перестрелку на узких улицах, где рыцари неповоротливы и уязвимы! Грязные трюки! Чертовы распроклятые еретики!..
— Не позволяйте им навязывать вам свои условия, — отчеканил Лаубер, — Когда вы хотите убить пса, вы ведь не становитесь на колени, чтобы укусить его? Отсекайте фланговые атаки и не распыляйте сил. И опасайтесь квадов. Они перешли на сторону еретиков, боюсь, теперь это уже очевидно.
Квады? Гримберт ощутил, как сердце переполняется злой черной кровью еще до того, как понял значение сказанного.
— Во имя гнилого члена Феодосия Антиохийского! — прохрипел он в микрофон, — Что это значит?
— Квады объединились с лангобардами, — сухо произнес Лаубер, — Боюсь, они стали врагами и нам придется действовать соответственно этому.
— Ублюдки! — со сдерживаемой яростью произнес приор Герард, — Мне следовало догадаться, что эти мерзавцы склонны к арианству, да сгниют их грешные души в аду! Ничего, когда мы с ними разделаемся, я запрошу Конгрегацию Священной канцелярии — и она отправит в город столько инквизиторов, что в глазах потемнеет от сутан!..
— Здесь нет ошибки? — спросил он чужим голосом, благодаря «Тура» за то, что тот взял на себя заботу о дыхании, — Квады предали императора?
Лаубер молчал лишь секунду или две, но этого времени хватило сердцу Гримберта, чтобы сделать добрую дюжину ожесточенных яростных ударов.
— Совершенно верно. Я получаю донесения от своих людей на разных участках. Квады исподтишка наносят удары нам в тыл. Они не перешли на сторону врага открыто, чтоб мы не уличили их в измене. Вместо этого они предпочитают до последнего держаться за фальшивую личину, с тем, чтоб нанести нам максимальный урон.
— Твари! Твари! Твари! — судя по скрежещущему звуку, Теодорик Второй чуть не перетер зубами микрофон, — Никогда нельзя доверять наемникам! Квадское отребье, гореть ему в аду!
Но даже подобные всплески эмоций не сделали Лаубера менее хладнокровным.
— Связи с сенешалем до сих пор нет, — произнес он, — Как командующий штурмом, принимаю на себе инициативу и официально уведомляю всех баннеретов и рыцарей, которые способны принимать передачи на этой волне, что с этой минуты все силы квадов, которые вы встретите, объявляются враждебными и подлежащими уничтожению…
Лаубер говорил что-то еще, но Гримберт не слышал — словно «Тур» одним махом выключил все радио-каналы, оставив только звенящую пустоту.
Предатели. Бездушные твари. Как отца в свое время.
За бронированными створками души, где прежде сидел сухой старый паук, Гримберт ощутил ледяной холод — словно стегнул распарывающий плоть стальной многохвостый кнут. Окружающий мир потемнел, будто кто-то активировал самый мощный светофильтр, сквозь который даже полыхающие пожары выглядели блеклыми ворочающимися лепестками.
Квады были где-то рядом, Гримберт помнил колючие засечки их сигнатур на тактическом планшете. Если не успели уйти достаточно далеко, растворившись в ревущем огне, если не скрылись…
Не скрылись. Он уже видел их, пусть и смутно, как видел сам «Тур» — рубленные силуэты квадских рыцаряй, прячущиеся за домами, алые в инфракрасном спектре мазки пехоты, обтекаемые тени хваленых штурмовых трициклов… Они не отбились, как думал Магнебод. Не сбежали. Все это время они были здесь, ждали, когда лангобарды растреплют и обескровят наступающие имперские порядки, чтобы потом ударить в спину своим недавним хозяевам.
— Всем, кто еще держится на ногах — за мной! — приказал он, переключившись на второй канал, зарезервированный для связи внутри Туринского знамени, — Квады предали императора, никакой пощады квадам! Жгите их, рвите их, вбивайте их в землю!
Магнебод попытался что-то сказать, но Гримберт уже ничего не слышал.
Подчиняясь его воле, «Золотой Тур» содрогнулся всем стальным телом, и над пылающим городом разнесся жуткий оглушающий вой боевого горна — сигнал к общей атаке.
***
Квады не успели ничего понять. Коварные, как и все дикари, они были так убеждены в собственной хитрости, что утратили осторожность. Не успели далеко отойти от Туринского знамени, полагая, что их ложная личина еще не выдала себя. Гримберт заставил их пожалеть об этом.
Он нарочно не стал стрелять издалека, пожертвовав удобной позицией ради преимущества внезапности. Он не даст квадам возможности разбежаться по щелям, как тараканам-лангобардам. Он застигнет их врасплох — и тогда…