Этот голос пронесся над городом подобно вихрю. Оглушительный и вибрирующий, он был так силен, что уцелевшие Туринские пехотинцы хватались за головы, прикрывая уши. Прямо глас Господний, с усмешкой больше похожей на оскал подумал Гримберт, не хватает разве что горящего куста. Впрочем, горящих домов все еще в достатке…
— Не пытайся оказать сопротивления и не предпринимай действий, которые могут быть расценены как враждебные. Отдай приказ всем своим рыцарям дезактивировать доспехи. Выходи сам, безоружный, подняв руки. Не ухудшай свое и без того скверное положение.
При одной только мысли о том, что придется выбраться из «Тура» и шагать к Лауберу, подняв руки, у Гримберта защипало под сердцем. Графу Женевскому была нужна не просто победа, ему требовалось унижение. Расплата за все годы борьбы.
Поздно, самоуверенный ты дурак, подумал Гримберт, лихорадочно пересчитывая уцелевших рыцарей, пятящихся к площади. Получив кратковременное тактическое преимущество, ты уже думаешь, будто выиграл битву. А ведь где-то сейчас уже точится топор, которым палач снесёт под корень твою голову. Впрочем, нет, топор для тебя будет чересчур хорош. Я попрошу Алафрида придумать для тебя нечто более интересное. Вытягивание жил. Колесование. Оскопление. Четвертование. Сжигание внутренностей или, быть может…
— Дело дрянь, — мрачно сообщил Магнебод, чей «Багряный Скиталец» тоже медленно пятился, водя из стороны в сторону стволами орудий, — Их самое малое полсотни и все прибывают. А нас — четырнадцать, и половина уже без боеприпасов.
Гримберт был вынужден согласиться с его нехитрой стратегической выкладкой. Из-за разрушенных домов показывались все новые и новые громоздкие фигуры, закованные в бронированную сталь. Стволы их орудий смотрели прямо на него — и это уже не было случайностью или совпадением.
Их много, понял он с опозданием. Их чертовски много, как для отряда, прошедшего ад юго-восточных ворот. Клеф оказался вовсе не так хорош, как думалось. Или, что вероятнее, он уже сбежал из города, плюнув на все договоренности и сделки. Что ж, и до него рано или поздно дотянется рука маркграфа Туринского…
— Гримберт? — в голосе Магнебода впервые послышалось что-то вроде неуверенности.
Старый рыцарь тоже все понял. Быстрее, чем его собственные бортовые вычислители подвели сухой статистический итог предполагаемому бою. Три-четыре минуты огневого контакта, не больше. Нехитрая наука, тут справился бы и мальчишка-оруженосец…
— Старый стервятник, — Гримберт через силу ухмыльнулся, — Кажется, граф Лаубер решил сыграть по-крупному. Каким-то образом заглушил связь и решил разделаться со мной. Очень мило с его стороны.
— Гримберт!
— Когда Алафрид узнает об этом, то разорвет его на части безо всякого суда. Нам надо лишь продержаться немного времени, мой друг. Уверен, сенешаль уже пытается разобраться, что происходит.
«Багряный Скиталец» ворочал тяжелыми орудиями, переводя их с одной цели на другую. Целей делалось все больше, Гримберт больше не отмечал их, тактический планшет и без того пульсировал десятками тревожных огней. Вражеские рыцари приближались к ним с трех сторон. Мерно шагающие громады, ощетинившиеся орудиями и жалами излучателей, прикрытые тяжелыми пластами доспехов. Они обступали площадь со всех сторон, захватывая перекрестки и улицы и отражая металлической броней сполохи горящих руин. Не было ни выстрелов, ни боевых кличей, ни рева горна — только лишь скрежет многотонных махин. Даже воющая от боли Арбория, превратившаяся в каменное месиво, казалось, на миг затихла в немом ожидании. Сотрясающая город канонада обратилась редкими, вразнобой, залпами.
Впереди всех шел великан, неспешный и величественный, как придворный палач, собирающийся приступить к ритуалу. Угловатый непропорциональный торс с литым нагрудником, изломанный профиль которого напоминал нос боевого корабля, созданный для того, чтоб давить и разрывать вражеские суда. Ходовая часть скрыта латной юбкой, издающей при ходьбе негромкий металлический звон. На плечах великана ворочался тяжелый шлем-хундсхугель, нижняя часть которого, пронизанная множеством вентиляционных отверстий, огромным клювом выдавалась вперед. И орудия — много изготовленных к стрельбе орудий, которые, в отличие от орудий Магнебода, не метались от одной цели к другой. Остатки домов превращались в крошево под его ногами, костры прыскали искрами.
«Урановый Фенис». Личный доспех графа Женевы. Гримберт застонал, изнывая от желания всадить сдвоенный залп прямо в тяжело ворочающийся на плечах махины хундсхугель. Разум подсказывал ему, что это бесполезно, в лучшем случае удастся заклинить механизмы поворота. Зато ответный выстрел может стать смертельным и для поврежденного «Золотого Тура» и для немногих оставшихся в живых рыцарей Турина.
Спокойно, приказал он себе, чувствуя предательские спазмы в желудке.
Может, обойдется без боя. Может, это всего лишь попытка запугать, сломить, сдаться. Мне надо лишь немного времени, чтобы Алафрид сумел среагировать. Во что бы то ни стало, не допустить стрельбы… Он включил громкоговорители «Золотого Тура».
— Хочешь боя? — язвительно спросил он, — Тогда не втягивай в него других. Выходи вперед. «Тур» против «Феникса»! Уверен, это будет славное зрелище! Только не советовал бы тебе ставить на свою победу.
«Урановый Фенис» молча изучал его какое-то время. Его глухой шлем был безучастен, как лицо статуи. А когда Лаубер заговорил, голос у него был такой же холодный и равнодушный, как если бы говорила сама машина.
— Предатель не вправе рассчитывать на поединок. Только на милость суда.
Тоже какая-то игра. Мысли Гримберта, оглушенные возбуждением боя и химическими агентами, бурлящими в крови, метались черными воронами, хищно разевая клювы. Трудно было сосредоточиться. Трудно понять. Проклятье, кажется, у «Тура» вышла из строя система вентиляции, в бронекапсуле отчетливо пахнет сладким запахом паленого мяса — запахом, которым успел пропитаться весь город.
— Стой на месте, — предупредил он Лаубера, — Не знаю, что за пакость ты затеял в этот раз, но я даже не шевельнусь, пока здесь не появится сенешаль.
— Едва ли в этот раз тебе стоит уповать на его заступничество. Ты зашел слишком далеко.
Гримберт с удовольствием прикрыл бы глаза, но сейчас у него не было глаз, он видел мир через мощные антенные и датчики «Тура». Видит Бог, сейчас ему не помешало бы несколько секунд тишины и покоя — просто чтобы понять, что происходит.
Квады. Клеф. Юго-восточные ворота. Лаубер. Связь. И снова запах паленого мяса…
Где-то в его четком, продуманном и сложном плане возникла ошибка. Теперь он в этом уже не сомневался, лишь пытался ухватить ее за скользкий змеиный хвост. Если бы ему только немного времени, чтоб понять, перекроить по-живому, найти выход… Если бы только…
Но времени у него оставалось ровно половина секунды.
Часть 3
Кто выстрелил первым? Гримберт этого не знал. Когда мир, вздрогнув, вдруг разорвался на лоскуты, вспоротые ослепительными лезвиями орудийных вспышек, он ослеп. В первый же миг боя он получил около двадцати попаданий, преимущественно в лобовую броню и шлем. Амортизационная паутина не спасла, как не может спасти ни одно устройства от такого количества кинетической энергии, которую поглотил «Тур» за считанные секунды.
Мир заскрежетал, почернев и рассыпавшись на части, а может, это рассыпалась на черепки голова Гримберта от невыносимого давления — он не мог это определить.
Нервная система визжала от боли, точно выгорающая электрическая сеть, к которой подключили слишком высокое напряжение. В груди что-то оглушительно клекотало — быть может, его собственное сердце, раздавленное в лепешку и тщетно пытающееся протолкнуть кровь в разорванные вены. Отчаянно воняло сгоревшей изоляцией и рвотой.
Постепенно его сознание судорожными рывками стало выбираться из этой грохочущей темноты, видимо, «Тур» попытался восстановить подключение и сделал это достаточно быстро. Умная, надежная машина. На нее всегда можно положиться.
Он вынырнул из темноты так резко, что едва не заорал от боли — в виски вонзились трещащие колючие разряды, а мир перед глазами полыхнул таким множеством красок, что едва не выжег их дотла. Безумные мазки самых разных оттенков метались перед ним, из этих мазков складывались изображение, похожие на осколки разбитой фрески — невозможно было определить, в какой последовательности они происходят и как связаны друг с другом.
Визг снаряда, срикошетившего от правой ноги.
Скрежет осколков по каменной мостовой.
Развороченное тело рыцаря, похожее на вскрытую и еще дымящуюся консервную банку.
Чей-то оглушительный изматывающий крик, бесконечно звенящий в эфире.
Звучный плевок огнемета, от которого улица расцветает багровыми цветами.
Какие-то отрывистые команды по рации.
Рвотный спазм, заставляющий его скорчиться в бронекапсуле.
Сильный тычок в грудь. Холод в затылке. Грохот, от которого дрожит земля под ногами.
Гримберт не думал, что очнется. Его тело было разбито, размозжено, превратилось в кровавый кисель с плавающими в нем обломками костей. Голова лопнула от невыносимого жара, заставив остатки мозга со все еще подключенными нейро-штифтами шлепнуться на пол комком непропеченого теста.
Но он был еще жив. По какой-то причине — еще жив.
«Тур» повел головой, точно пьяный, и Гримберт вдруг обнаружил, что не ослеп. Картина, которую он видел, была окрашена в безумные и искаженные цвета, изображение плыло, а все предметы казались обманчиво-далекими и тусклыми, выгоревшими. Но он видел.
Арбория. Так назывался этот город, вспомнил он. Сейчас это не походило на город. Узкие улочки превратились в огненные ущелья, засыпанные битым камнем и стальными тушами павших рыцарей. Башни торчали среди огня как обломанные персты, указывающие в небо — тоже черное, обожженное, лишь с едва угадываемым сполохом солнца, зависшим где-то высоко-высоко.
— Хариобод, назад! Тебя обходят по левому флангу!
— Горит боеукладка… Святой Франциск…
— Турин вам не по зубам, грязные псы! Прикройте кто-нибудь!
— Снаряды вышли все, выхожу из боя…
— Горю! Мать вашу горю, сделайте же что-нибудь!..
— Алломунд, ты жив? Мне нужна помощь возле собора. Обходят с двух сторон. Алломунд!
— Надо отступать. И минуты не продержимся. Из тяжелых бьют.
— Ааааааа! Горююююю!
Гримберт машинально разрядил орудие в чужой силуэт, мелькнувший среди дыма, и сквозь мучительную тошноту, от которой бился в конвульсиях желудок, ощутил мимолетное удовлетворение — попал.
Уже не четырнадцать, понял он, когда мысли обрели хоть какую-то плотность. Гораздо меньше. Он смог разглядеть лишь пять фигур, одной из которых, к его облегчению, оказался «Багряный Скиталец». И выглядел он так паршиво, как не выглядел даже в самые плохие свои времена. В броне зияли огромные дыры, перебитые трубопроводы пачкали камень под его ногами маслом и охлаждающей жидкостью, движения были несогласованными и резкими, как у марионетки, которой управляет неумелый хозяин. Но «Багряный Скиталец» все еще вел бой.
— Магнебод!
— Скверное дело, — старый рыцарь, едва держась на ногах, выстрелил куда-то вдаль из лайтинга, — Минута-две, не больше. Мерзавцы хорошо пристрелялись. Выбивают нас, как куропаток на охоте.
Дома вокруг них лопались от прямых попаданий, высыпая на заваленные улицы груды обломков вперемешку со сломанными перекрытиями. Земля ходила ходуном, из нее то и дело вырастали черные дымные сталагмиты, быстро превращающиеся в бесформенные пороховые облака. Уцелевшие рыцари из Туринского знамени, сдерживали наступление Лаубера, укрываясь за уцелевшими домами и разряжая свои орудия в ухающую и бурлящую темноту. Иногда оттуда доносился грохот, говорящий об удачном попадании, или даже яркая вспышка. Но это не было боем в том смысле, которое употребляется в пособиях по рыцарской тактике. Это была попытка оттянуть неизбежное.
На глазах у Гримберта один из его рыцарей рухнул, придавленный обломками здания, в которое угодил тяжелый снаряд. Ему удалось отшвырнуть несколько каменных плит, придавивших его ноги, но следующий меткий выстрел сорвал шлем с его туловища, заставив механическое тело безвольно осесть в пыль.
Еще один рыцарь стоял неподалеку, не обращая внимания ни на падающие у его ног снаряды, ни на приближающихся противников. Он трясся, будто в лихорадке, отчего стволы пушек нелепо дергались, а ноги едва не пританцовывали. Лишь приглядевшись, Гримберт заметил жирные языки дыма, вырывающиеся сквозь щели в его броне, и все понял. Рыцарь горел. Его нелепая пляска была лишь отражением сжигаемого в огромной стальной печи человека, с нервной системой которого он все еще был связан.