Даже лазером очистить муассанитовое напыление было делом не быстрым. Работали специалисты очень аккуратно, но все же я за процессом непрерывно наблюдала — мало ли, снимут чуть лишнего и не расшифруешь. Больше моего волновался только Макс Шлепенков — вдруг на отколют кусочек карата три, а он его на халяву замылит. На очищенных фрагментах обнаружились 4 символа, заключённых в треугольники.
— Они попарно и последовательно связаны между собой внутренним смыслом, — с азартом проговорила я, близко-близко рассматривая полупрозрачные петроглифы то ли сероватого, то ли желтовато-зелёного цвета. — Видите следы термического воздействия?
— Похоже на взрыв или извержение, во всяком случае, присутствуют признаки скоротечного процесса — вот это желтовато-бурый цвет в некоторых углах, оплавленные кромки, — согласился геофизик.
— Второй сверху символ меньше размером и пострадал больше — стороны треугольников и внутреннее изображение частично повреждены, — я показала.
— И что это значит? — группа дружно смотрела на меня.
— Как открывать, понятней не стало, — подытожил Шамрай.
— Вы не поверите, Павел Данилович, — я рассмеялась. — Но это как в старых домах дверь с кодовым замком. Постоянно используемые кнопки западают.
— Нажать надо?! — это кто-то из подобравшихся под шумок поближе ребят.
— Нет, применить пламя высокой температуры. Павел Данилыч, у нас есть огнемет?
Эпического зрелища не вышло. Принесли высокую тонкую штуковину, сверху небольшой круглый держатель для горелки, похожей на садовый опрыскиватель, только металлический, и баллоны. Под воздействием высокотемпературного пламени символы сначала сменили цвет, потом начали светиться. Я вздрогнула, и, кажется, закричала, когда под невыносимый для уха звук — гул, свист? — блоки сдвинулись с места, открывая узкую длинную нишу.
Пирамиду оцепили. Гаврилов с приданными ему научными сотрудниками держал оборону от студентов, возбужденного Шлепенкова и каких-то непонятных личностей в странных хламидах. Наверное, подручные шаманки, отстраненно подумала я, на миг обернувшись на производимый ими шум. Группа допущенных наблюдала на мониторе, как камера на длинной гибкой 'удочке' снимает внутреннюю полость пирамиды. Судя по всему, абсолютно пустую.
— Помещение примерно семь на семь метров, стены по периметру сплошь покрыты знаками. — бубнила я в гарнитуру. — Судя по чистоте и ёмкости символов, трёхлучевой свастике (а не, скажем, крестообразной), это сооружение намного старше известных нам цивилизаций, включая египетскую. Рядом со входом, слева, в стене выдолблена небольшая ниша. Сама полость имеет полукруглый свод, высота свода в верхней точке тоже метров семь. Пол абсолютно гладкий, по рисунку и структуре похож на обсидиан, — я повернула огромный прожектор, присмотрелась, опустилась на корточки, потрогала линию пальцем. — Странно… На ощупь ничего не чувствуется, но впечатление, что часть линий нанесена, а не является частью естественной окраски. Попробую сфотографировать сверху и посмотреть целиком.
Компьютерная программа обработала снимок и по собственной инициативе вывела на экран не только результат, но и аналог. Замкнутая спираль долины Наска. В лунной пирамиде было похожее… Вечность? Все повторяется? Ноутбук тихонько гудел, на экране всплыла надпись 'Найдено три изображения, показать?' Я щелкнула кнопкой. Ага, я же загрузила панорамную сьемку стен, и комп их разложил на отдельные элементы. Ну-ка, ну-ка… Спирали вписаны в символы на стенах, причем так, что там, в пирамиде, я это не увидела — слишком много информации. Я начала листать фотографии, пытаясь определить, где именно они расположены, но нет, надо только на месте смотреть. Посмотрела на часы — ого, два ночи. Спать, а завтра пораньше и пойду. От азарта долго не могла уснуть, перебирала в голове сделанную работу, думала о муже… Помогли мы им, открыв пирамиду? Получится у них? Снился мне Саша, сердитый, ругал меня за что-то, выговаривал, требовал. Проснулась в плохом настроении, обиженная, никак не могла отойти от сна. Что бы перебить послевкусие, быстро выпила кофе у себя на кухоньке, пошла к пирамиде. Никого еще не было — все на завтраке, до рабочего дня минут сорок, только Шлепенков увидев меня, решительно повернул от столовой к раскопкам, пошел следом.
— Не спится, красавица?
— Вы можете мне помочь — прожектора включить, свет поставить? — невпопад ответила я.
— А то, — Шлепенков приосанился. — И че искать будем?
Пожала плечами.
— Да проверить кое-что хочу.
— Скрываешь, — сплюнул Макс с досадой, выбросил окурок. — Ну ладно, помогу, раз обещал.
Минут двадцать мы возились, я командовала 'вверх-вниз, влево-вправо', Шлепенков ворочал прожектора, и, наконец, я добилась, чего хотела. Три снопа света были направлены на три спирали на стенах, образовывая треугольник. Спирали светились отраженным светом, приобретая объем, как будто начиная медленно двигаться. Я отошла к центру, поворачиваясь, пытаясь охватить взглядом весь объем пирамиды, сделала еще шаг, и, как только оказалась по центру нижней спирали, пол под моими ногами содрогнулся, и под раздирающий уши и нервы звук, под моими ногами разверзлась пустота. Я провалилась в темноту и потеряла сознание.
— Да вот те крест, начальник! — Шлепенкова трясло от злости. — Сквозь землю она провалилась!
Он повторял одно и тоже с десяток раз — девка стояла, он вертел прожектора, вдруг все вспыхнуло, и девка сквозь пол провалилась — но ему не верили. Ни собравшиеся в столовой, куда он прибежал с посеревшим лицом и мокрой от жути спиной, ни куривший на крыльце Шамрай, к которому он кинулся.
— Да *** ***, ***! — заорал Макс. — ***, делайте что-нибудь, *** не стойте! Пропадет девчонка, пока вы тут мне мозги ***! — махнул рукой и побежал к пирамиде.
— Ведь правда вой какой-то был, — сказал кто-то. — И Машу сегодня никто не видел.
Шамрай выбросил сигарету, торопливо зашагал к раскопкам. Обгоняя его, бежали студенты, и он включил рацию, быстро скомандовал.
— Гаврилов, ты где? Похоже, у нас ЧП. Выстави пост у пирамиды, никому не входить! — и заорал в спины парней. — Стоять! Никому не входить! Кому сказал! — и грузно побежал.
Шлепенкова он застал за откручиванием от штанги камеры.
— Вот, повесила она, снимала, — буркнул тот. — Только вспомнил. Перетрухал я, начальник, в жизни так не боялся.
Павел Данилович прокрутил запись, тяжело провел ладонью по лицу. Столпившиеся за его спиной люди потрясенно молчали, потом загудели, возбужденно переговариваясь.
— Куда ж она делась-то, Данилыч? — с тоской спросил Шлепенков. — Кабы я знал, что так получится, разве пошел? И ее бы не пустил…
— Не знаю, Максим, — просто ответил Шамрай. — Ты не виноват. Моя вина — не надо было одну ее пускать… Думать будем, искать. В Москву сообщу — пусть людей присылают, оборудование. Вскрывать как-то…
Через сутки в долине высадился целый десант, зарябили погоны: МЧС, военно-космические силы, следственный комитет, какое-то крутое спецподразделение без опознавательных знаков. Прилетел начальник ЦУП, последним из вертолета вышел мрачный и злой Марк Нетесин. Натащили приборов, просвечивали, простукивали, бесконечно пересматривали видео. Нашли диктофон — видимо, Маша выронила — запись обрывалась на словах '… спирали двигаются'. Моделировали ситуацию — интенсивность освещения, направленность света, в центр вставал доброволец, примерно той же комплекции, что пропавшая.
— Никаких результатов, — подвел невеселый итог Яшин на вечернем сборе. — Что ж, продолжим попытки, работу не прекращаем.
— Один вывод сделать все-таки можно, — Нетесин поднялся, отошел к темному окну, смотрел на огни и деловую суету возле пирамиды. — Надо пересматривать план работ на Марсе, категорически запретить вскрывать пирамиду. Даже если придется сообщить экипажу причину.
— Экипажу сообщать придется в любом случае, — Яшин тоже встал, прошелся по тесному проходу. — Если мы не найдем Марию Всеволодовну в ближайшие тридцать шесть часов, — и через паузу. — Мы — дети, которые из песочницы полезли в ядерный реактор. Глупые и самонадеянные дети…
Мне снился ужасно странный сон. Я видела незнакомые города, людей в странных одеждах, удивительные механизмы, двигающиеся по нескончаемым огромным тоннелям, летательные аппараты в небе, похожие на тот, на котором наши улетели на Марс. Я слышала разговоры на языке, которого не понимала, и читала надписи, сделанные иероглифами, и эти знаки были также привычны глазу, как кириллица или латиница. Сон был ужасно интересный, и я думала, что его надо обязательно запомнить и Саше рассказать. Потом стало холодно и в туалет захотелось, сон рассыпался на перепутанные кадры. 'А какой сегодня день недели?' — лениво подумала я. — 'Вставать пора или выходной, поваляться можно?' Потянулась за телефоном, но рука наткнулась на мокрый холодный камень, я вздрогнула, подскочила, мгновенно все вспомнив. Открыла глаза и… ничего не увидела. Темнота была абсолютной, я никогда не бывала в месте, где свет отсутствовал совсем. Самой темной ночью у тьмы есть оттенки, а сейчас чернота сдавила меня, и от ужаса пробил озноб, так, что волосы зашевелились. Руки тряслись, сумбурно неслись мысли: 'Свет… свет… Телефон! Телефон, где телефон?!' Потянулась к карманам, не сразу попала. Все же нащупала, чуть не выронила, испугавшись еще сильнее, хотя, казалось бы, некуда, активировала экран. Часы показывали восемь сорок. 'Во сколько я пошла в пирамиду? В полседьмого. Пока мы со Шлепенковым возились, сколько прошло? Полчаса, минут сорок от силы. Значит, я тут полтора часа. Наверху хватились уже. Ищут. Скоро найдут. Так, а позвонить?' Проверила — сигнала не было, конечно. Включила фонарик, попробовала осветить пространство вокруг. Под ногами камень, до стен и верха луч не достает. Паника давила, причем на самое чувствительное место, и я с трудом поднялась на затекшие ноги, сделала несколько шагов в сторону, направив фонарик под ноги и тщательно проверяя, прежде чем наступить — не хватало еще раз провалиться или упасть и ногу подвернуть. Вернулась на прежнее место, насколько могла судить, конечно. Было зябко, хоть я была в джинсах и толстовке, от страха и стылого камня.
— Не сиди на холодном, Маша, детей не будет, — бабушкиным голосом сказала я себе. Опустилась на колени, села на пятки. — Потерпи, скоро тебя найдут.
После выплеска адреналина навалилась слабость, ужас не отпускал. Никак не хотелось выключать фонарик — от пятна света было как будто даже теплее — но голос разума пробился как-то, и я выключила. Зарядка не вечная.
Темнота и тишина давили, и я начала говорить вслух, убеждать себя, успокаивать. Честно — получилось плохо. Я читала стихи, пела песни, переводила пропетое на английский и с английского на испанский, голос дрожал и слезы катились, но я упорно говорила, говорила, смахивая слезы, пока губы не пересохли, и ноги не свело до судорог. Перевалилась на бедро, потерла сведенные мышцы. В плечо впилась лямка от рюкзака, о котором я совершенно забыла. Включила фонарик, сняла рюкзак, посветила и вскрикнула от радости.
— Машка, живешь!
Бутылка с водой, литровая, полная. Шоколадка. Два, нет, три яблока. Фонарик! Светодиодный фонарик, и батарейки в нем новые, Саша заставил поменять перед отъездом. Покосилась на экран — заряда батарейки две трети осталось. Так, фонарик выключить и только время смотреть. На время упорно не смотрела, но цифры сами лезли на глаза. Двенадцать ноль пять. Попила, сделала несколько глотков и остановила себя — воду надо экономить. И батарейки. Опять темнота, окончательно замерла, встала, попрыгала. Плакала, пела, говорила, орала, пока не кончились слезы и голос. Свернулась улиткой, лежала, надеясь, что вот открою глаза и кончится кошмар, я проснусь дома. Забылась то ли во сне, то ли в оцепенении, когда очнулась, долго не двигалась. Телефон в руке высветил девятнадцать семнадцать.
— Тебя не найдут, — хрипло сказала я. — Не найдут. Ты умрешь здесь от жажды, голода и переохлаждения. И что, ты хочешь умереть сидя на одном месте, ожидая эту самую смерть? Так с ума сойти можно. Вставай. Делай что-нибудь. Осмотрись. Вставай!
— Вспоминай, ты же видела макет, что там внизу было, какой объем? Верхняя полость объемом около трехсот кубометров, вторая чуть больше пятисот. Это значит, от стены до стены шагов двадцать-тридцать, — я включила фонарик, посветила, пошла осторожно. Стены и пол блестели в отраженном свете. — Наверху стены другие, а здесь везде обсидиан, — провела рукой. — Никаких знаков, изображений.
Повела лучом вдоль стены к потолку. Мощности фонарика не хватило, чтобы увидеть, где заканчивается стена.
— Тут высота пятиэтажного дома, а при объеме пятьсот кубометров площадь тогда должна быть метров тридцать пять… На схеме по-другому… Так, теперь в ширину, — потопала, считая шаги. — Пять, двенадцать, двадцать, двадцать шесть, тридцать восемь, сорок шесть, пятьдесят восемь, — еще пару шагов и уткнулась в стену. — Тридцать метров… Значит, я не во вторую полость попала? Или на макете она неправильно отобразилась? Попробую вдоль стены пройти…
Поправила рюкзак, осторожно пошла, держась одной рукой за стену, а во второй держа фонарик, опять отсчитывая шаги. На второй сотне остановилась.
— Надо проверить, вторая стена на месте? — спросила я сама у себя, согласилась, пошла направо. — Точно, шестьдесят шагов, — опять пошла вдоль стены. Триста шагов. Остановилась, слыша свое дыхание. — На тоннель похоже. А в тоннеле что бывает, Маш? Правильно, указатели или разметка, а, неважно, как называется. И почему ты их тогда не нашла? Или плохо ищешь, или не дошла еще.
Бросила считать шаги, начала вглядываться. Через две тысячи шагов — около километра — меня вдруг осенило.
— А почему ты ищешь что-то на высоте собственного роста или чуть выше? При такой высоте? Это может быть на середине стены или еще выше, — попробовала посветить повыше. — Нет. Бесполезно это все…
Присела у стены, съела яблоко, кинула в рот дольку шоколада, сосала ее, как карамельку. От страха, усталости и апатии есть совсем не хотелось. На секунду включила телефон — одиннадцать вечера. Три глотка воды, еще два. Хватит. Больше нельзя. Легла, свернувшись, пристроив под бок рюкзак — хоть как-то защититься от холода. Лежала в темноте, чувствуя себя чудовищно одинокой. Никогда я не ощущала свое одиночество так, как сейчас. Никто не мог мне помочь, ни один человек на Земле. Или на Марсе. Я всхлипнула. Больше, чем себя, мне было жаль Сашу. Родители, я уверена, по-филосовски спокойно отнесутся к моему исчезновению, а вот Сашка… Он не заслуживает еще одной потери… Разрыдалась. Плакала, пока не обессилела совсем, шептала.
— Пожалуйста. Пожалуйста! Я никогда не просила, я никогда не верила, но если Ты есть — помоги!
Не знаю, на что я надеялась, какого чуда ждала. Что разверзнется стена или потолок, или меня немедленно телепортирует куда-то в цивилизацию, но ничего похожего не случилось, конечно. Всплеск эмоций выбил все мысли из головы. Отупение. Отчаяние. Безнадежность. Забытье.
Проснулась я от холода. Вяло пошевелилась, но вставать и двигаться не хотелось. Зачем? Скоро не будет еды и воды, уже сейчас обезвоживание.
— Лучше бы воздуха не было, умерла бы быстрее, не мучилась.
'Но ведь воздух есть', - подумалось отстраненно. — 'Чем он пахнет, воздух?'
— Ничем не пахнет, — я на всякий случай принюхалась. — Ни сыростью, ни тухлятиной. Свежий воздух…
'А откуда тут свежий воздух, Маш? Вы, когда только пирамиду открыли, даже снаружи чувствовался спертый, мертвый такой запах'
— Наверное, откуда-то поступает. Воздуховоды, расщелины, трещины.
'Правильно. А если они есть, то сквозь ни не только воздух, но и свет проникает?'
— Нет никакого света, — возразила я. — Темнота.