Ее звали Олимпия Пиррет, и это она сейчас, скрючившись в три погибели, чтобы скрыть свою наготу, которую при жизни демонстрировала намного охотнее, скорчилась под огромным, в несколько этажей окном черного дворца, за которым простирался горячий и жуткий мир, и вид жителей его приводил в трепет. Одна из таких образин, странное существо с головой свиньи, будто наспех прилепленной к короткому человеческому волосатому туловищу, ничуть не стесняясь своей наготы, склонилось над Олимпией, щелкая кнутом и осыпая ее последней бранью.
— Тупая скотина! Ты от кого сбежать хотела, шавка? — повизгивая, орало существо — с произношением у него были явные нелады. — А ну поднимайся, мясо, и шементом туда, куда тебе велели! Мамона не ждет, падаль! Сейчас ты пойдешь к нему и выполнишь все, что он прикажет! И будешь исполнять всякий раз, как господин того пожелает! А ну, пошла, мертвечина!
Олимпия Пиррет взвыла, в истерике мотая головой, но тут хлесткая плеть обрушилась на ее бедро и она вскочила, как встрепанная. Рыдая и пытаясь хоть как-то прикрыть руками наготу, девушка, спотыкаясь, направилась туда, куда с гиканьем и свистом ее, подбадривая плетью, погнал свиноподобный монстр.
Роэл закричала и кричала даже после того, как проснулась, вскочив на постели. В панике она принялась нащупывать в темноте кнопку ночника, но получилось это не сразу — руки тряслись, а меж лопаток струился холодный пот.
Наконец, девушке удалось включить лампу — в ее ярком свете Роэл нашла на тумбочке успокоительное и, уронив шайбочку таблетки в стакан с водой, с трудом дождалась, когда она растворится.
Кошмар, кошмар, это всего лишь очередной кошмар про несчастную Олимпию, которую она мертвой нашла в кабинке туалета неделю назад. Роэл залпом выпила шипучую воду, пытаясь избавиться от жутких воспоминаний о лице девушки, похожем на лицо восковой куклы. Неудивительно, что оно теперь преследует ее в ужасных снах. Почему судьба распорядилась так и очередной жертвой Водолея оказалась модель, демонстрирующая на себе драгоценности на Интер-Ювелир? Почему сложилось так, что обнаружила ее именно Роэл? И почему эти страшные сны, в которых Олимпию раз за разом насилует жирное чудовище со свисающим брюхом и отвислыми грудями, в соски которых вдеты золотые кольца?
Роэл тряхнула головой, отгоняя реалистичные и от этого еще более ужасные видения, и попыталась заснуть — перед завтрашним днем нужно набраться сил. Но по опыту прошедшей недели знала: спасительный сон без сновидений к ней вряд теперь ли придет, и привычно отправилась заваривать кофе, не забыв по дороге нажать на клавишу включения ноута, на котором, хорошо спрятанный в одной из папок с маловразумительным названием, находился файл с ее статьёй. Писать — единственный выход — иначе она просто изведет себя за те несколько часов, что остались до рассвета.
Впрочем, статьей это было назвать трудно — Роэл и сама до конца не понимала, о чем и зачем пишет. Вряд ли когда-нибудь кому-нибудь она захочет это показать. В том доковском файле была сконцентрирована вся ее боль, унизительность и беспомощность ее положения… и секс с Гаспаром Леоне, много секса с Гаспаром Леоне… Когда каждый раз, как первый. Когда он в нее входит и отвращение к нему — за то, что берет ее с ее согласия, но без ее на то согласия! — серной кислотой обжигает все внутри, оставляя лишь ненависть к себе — за то, что не может помешать… За то, что подчиняясь его приказу, ее губы вероломно шепчут «Любимый!», когда он в нее кончает. За то, что почти одновременно с ним кончает и она.
Два миллиона лиардов за амулет, который даст ей так страстно желаемую свободу от Гаспара, который позволит выскользнуть из его похотливых лап, прекратить этот выматывающий душу и тело калейдоскоп безумия… Где взять их, святой боже, где? Одна неделя из трех, отпущенных Маттиоли Роэл прошла… нет, не прошла — пролетела, промелькнула перед глазами в невероятных попытках придумать хоть какой-нибудь безумный план, где достать такие колоссальные деньги.
Занять? Украсть? Выиграть в лотерею? Ни один вариант не был реален.
Ни один вариант не подходил.
Роэл была в какой-то степени даже благодарна начальству за наказание, которое ей назначили за кражу аккредитации Дениз Требье. Дюшарм, Карпентер и сам Ник Леконт так долго и жёстко отчитывали ее на ковре в кабинете директора, что Роэл с тоской ждала, как в конце этой грандиозной выволочки главный редактор газеты велит:
— А теперь, мисс Харт, пишите заявление об увольнении по собственному желанию!
Терять работу и свой единственный, пусть небольшой, но стабильный доход не хотелось. Роэл уже знала: устроиться на новое место будет непросто. И она ясно видела, что Дюшарм и Карпентер уже не считают ее — наглую и подлую воровку, посмевшую украсть бейдж редактора портала газеты, сотрудницей. Просто выливают своё возмущение и гнев. Пожалуй, вяло усмехнувшись про себя, подумала Роэл, это будет символично, что ее увольняют прямо перед двадцатилетним юбилеем газеты, который в редакции «Вечернего Буковеня» собирались отметить на широкую ногу. Каково же было удивление девушки, когда после того, как Ник что-то шепнул главреду на ухо, Карпентер, поджав губы, процедила:
— Я объявляю вам, мисс Харт, последнее строжайшее предупреждение! Если нечто подобное повторится, то вы будете уволены по 133 статье Трудового кодекса за срыв трудовой дисциплины с занесением в вашу рабочую карточку. В качестве наказания за этот бессовестный поступок вы должны будете извиниться перед мисс Требье и… разобрать архив газеты, сделав подшивку «Вечернего Буковеня» и всех его конкурентов.
«Лучше бы уволили!» поначалу в ужасе подумала Роэл. Про архив газеты «Вечерний Буковень» в редакции ходили легенды. На самом деле архив — сказано громко, это был чердак, сверху-донизу заваленный ненужными экземплярами газет, накопившимися тут не то, что за пять, а за все двадцать последних лет. Разумеется, по номерам их никто не раскладывал, к тому же лежали они вперемешку со старыми номерами газет конкурентов. Это были настоящие залежи, царство пожелтевшей от времени тонкой газетной бумаги и пыли, пыли, пыли… Редко, кто захаживал в архив (вернее, на чердак), он хоть и находился в том же самом здании, что и редакция газеты, только с другого входа.
Руководство «Вечернего Буковеня» все намеревалось отрядить туда кого-то, кто наведет порядок в старых номерах, но желающих дышать практически вековой пылью что-то не находилось.
И вот на эту чудесную работенку попала Роэл, причем попала крепко. Карпентер лично выдала ей большой, немного погнутый ключ от чердака, и велела трудиться там денно и нощно, не забывая, разумеется, про написание гороскопов. По своей сути, это наказание почти не отличалось от сказочного задания мачехи, которая велела бедной Золушке отделить просо от мака.
Когда Роэл поднялась по железной пожарной лестнице на четвертый этаж, с трудом отперла маленькую дверку, очутившись в полутёмном помещении со скошенной крышей и обозрела пыльные стопы газет в два человеческих роста, то устрашилась.
И только потом поняла, что для нее это и не наказание вовсе, а настоящее спасение. Не могла она сейчас сидеть в редакции и слушать оживленное обсуждение предстоящего корпоратива. Не могла находиться рядом с Требье после того, как пришлось вежливо извиниться, получив от Дени торжествующую улыбку и брошенное свысока, напоказ для всех присутствующих «Ладно, прощаю». Не могла смотреть на безупречного Николаса Леконта и чувствовать, как впиваются в нее, подобно тонким, но острым иглам его язвительные подколки.
Все к лучшему, думала Роэл, руками в перчатках, которые давно уже из белых стали черными, сортируя номера. Так, 34 номер «Стрелы» прошлого года в подшивку. «Вечерний Буковень» — сразу пять экземпляров 7 номера позапозапрошлого года! Один — в подшивку, остальные можно выкинуть!
Все к лучшему… Девушка выронила очередной номер «Букгорода», и расплакалась, бессильно опустившись на колченогую табуретку, которую нашла тут же, на чердаке. Совсем скоро, через каких-то два часа, когда кончится ее рабочий день в «Буковене», она поедет к нему. И снова он. И снова в ней. И снова пить эту полынно-медовую чашу безумия до дна, обжигаясь и захлебываясь под его насмешливым взглядом.
Где, где ей достать два миллиона лиардов?
Владыка небесный, где?
Казалось, должна была уже привыкнуть, но нет. Каждый раз, входя в камеру Гаспара, Роэл чувствовала нервическую дрожь, старясь ничем не показать свое взвинченное состояние охранникам, которые ее впускали.
Каждый раз сердце замирало, а потом билось, как на краю обрыва: что ее ждет? Какую пытку уготовил на сей раз?
Вопреки своему обыкновению Гаспар не поджидал ее около оранжевой линии. Похоже, что он не ждал ее вообще, занимаясь вещами куда более важными и возвышенными. Он сидел на кушетке, одну ногу вытянув, а вторую согнув в колене и опершись о нее локтем. Из старинного приемника, которого раньше на столе не было, лилась музыка. Гаспар выглядел сосредоточенным и полностью погруженным в ее переливы. Даже головой в такт легонько покачивал и не обратил на Роэл совершенно никакого внимания. Более того, в левой руке у него был зажат какой-то продолговатый предмет, в котором Роэл, приглядевшись, с удивлением узнала флейту.
Девушка, не зная, что и думать, прошла тихонько, как мышка, и опустилась на низенький стульчик в безопасной зоне.
Возможно, на этот раз ее пронесет. Возможно, занятый прослушиванием какой-то классической музыки Леоне сегодня не тронет Роэл? Флейта же у него в руках, значит, он будет… на ней играть? Или… Он не станет использовать эту металлическую флейту в… иных целях? Ведь нет?! Господи боже, нет?!
— Ты, как всегда вовремя, куколка. Садись, приобщимся к прекрасному, — Гаспар, даже не взглянув на нее, кивнул на место на кровати рядом с собой. — Садись, я сказал!
Напрасные надежды! Конечно же, как он про нее забудет? Роэл зажмурилась, собираясь с силами, а потом подчинилась его приказу. Двигаясь медленно, как будто ноги ее не слушались, девушка пересекла черту и опустилась на аккуратно заправленную серым покрывалом жесткую койку, как можно дальше от Гаспара.
Он обратил внимание, подняв бровь, но ничего по этому поводу не сказал.
— Полчаса прослушивания и десять минут игры на вот этой хрени, — он небрежно покрутил в тонких пальцах инструмент и добавил, сокрушенно покачав головой. — Дюпон совсем спятил, подключив к моему лечению еще и музыкотерапию. Куколка, тебе нравится Вагнер?
Роэл покачала головой, не отрывая от него глаз. Не потому, что ей не нравилась мелодия, которая раздавалась из приемника, а потому, что не могла понять настроения Гаспара, а, значит, не знала, чего от него ждать. Это пугало.
— Плебейка, — по его тонким губам скользнула едва заметная усмешка. — Это знаменитая опера немецкого композитора Рихарда Вагнера «Тристан и Изольда». Даже ты не можешь не знать. Он не вкладывает в нее практически никакого действия — все внимание сосредоточено на психологическом состоянии героев. Чувственная мелодия льется безостановочным потоком, и в нем все оттенки мучительной, трагической страсти героев. Ты слышишь ее, слышишь эту музыку, куколка? Она распространяется, как инфекция.
Он не касался ее, не смотрел на нее, но Роэл остро чувствовала его рядом с собой и то, как он воспринимал наполняющие камеру звуки, видела его хищный профиль, почти черные губы и неестественные зеленые глаза. В какой-то момент ей показалось, что этот профиль двоится и девушка едва заметно тряхнула головой, отводя наваждение. Это напоминало затишье перед бурей, и к этому вела беспокойная музыка, напряжение которой все нарастало и нарастало.
Гаспар повернул голову, глядя на нее в упор, отчего девушка забилась в угол кровати. Все эти рассуждения показались шелухой, пустой оболочкой. Его не интересовала опера. Из зрачков Гаспара Леоне на Роэл жадно уставилось ненасытное зверье, нутро упыря. И девушка с тоской и ужасом подумала, что до обращения в хладного ему осталось совсем немного.
— Изольда была белокурой. У тебя другой оттенок, более естественный — волосы как будто выгорели на солнце, — негромко проговорил Леоне и невесомо притронулся к прядке Роэл, выбившейся из хвоста. — Эта страсть сильнее рассудка. Рихард Вагнер сам был душевнобольным человеком, страдающим бредовыми идеями и одержимостью. Неужели кто-то в здравом уме может решить, что меня исцелит музыка эротически настроенного психопата?
Роэл сейчас как тонко натянутая струна, как оголенный нерв — его рука с татуировками опускается ниже и касается ее груди под синей рубашкой. Большой палец безошибочно находит под клетчатой тканью сосок и мучительно-нежно гладит его по кругу.
— Ландыш, она же только всё усугубит, — протянул Гаспар и вдруг убрал руку. — Кто-то в этой камере сегодня должен сыграть на блядской флейте. И это, куколка, будешь ты.
Топь. Она едва наступила ногой на мшистую зелёную кочку и тут же провалилась по грудь. Зрачки Гаспара Леоне как два черных солнца, сжигающие Роэл из-под век.
— Я не умею, не умею! — с истерическим полувсхлипом Роэл, как зацикленная, качает головой, насквозь пронизанная страхом и окутанная его острым, волнующим запахом.
— Брось, золотко, — Гаспар усмехается, пробегая чуткими пальцами по отверстиям в серебряном корпусе. — Попробуй. Это так же просто, как лгать. Ты же умеешь лгать, правда, куколка? Своей сестре, окружающим, мне… И себе. Разумеется, в первую очередь, самой себе.
Откуда он знает про сестру? Откуда, черти его сожри, Гаспар Леоне знает про Рейчел?
Он даже не дает флейту ей в руки — Роэл с лихорадочно бьющимся сердцем опускается перед ним на колени — прямо у него между ног. Повинуясь, Роэл, изнемогает, тянется и, глядя на него снизу вверх, прикасается губами к ледяному серебру отверстия губок флейты, которую мужчина держит в татуированных пальцах. Любуясь ей, он склоняет голову набок и, зажав пальцами несколько отверстий, велит девушке:
— А теперь напряги свой чудесный сладкий ротик и как бы шёпотом произнеси «м». Выдыхай ее и тяни, сколько сможешь.
Вагнер больше не звучал, кажется, Гаспар не прикасался к приемнику, чтобы выключить, но сейчас это уже было неважно. Положив руки на его колени, Роэл повиновалась и флейта издала воздушный, порхающий звук, который куском железа упал в низ ее живота и залег там, медленно обволакивающийся сурьмой.
— Чудовищно. Просто чудовищно даже для меня, который не особо продвинулся в освоении этой хреновины, — засмеялся Гаспар, отложил флейту и, подняв ее за подбородок, большим пальцем тронул ее нижнюю губу. — Как по сердцу нарезом. Знаешь, если бы не ты, куколка, я, пожалуй, уже обратился.
Загипнотизированная Роэл, подняв к нему запрокинутое лицо, часто-часто задышала, вбирая в себя его взгляд и прикосновение, но не смогла вникнуть в смысл его слов.
Пуговицы его тюремной рубашки уродливого цвета и покроя расстегиваются очень легко. Целуя его шею и спускаясь ниже, к груди, Роэл с ужасом понимает, что не помнит, отдавал ли он ей этот приказ. Влечение к нему смешивается с ненавистью в адский коктейль, в котором отделить одно от другого уже невозможно. Шалея, она проводит по гладким мускулам, повторяя подушечками пальцев вытатуированные слова у него на груди, латинское выражение, перевода которого не знает, целует в оскаленные десна татуированный череп с косой, ласкает языком коричневые мужские соски, чтобы спуститься ниже. К его плоскому животу и еще более ужасающим татуировкам на нем: кишки, вороны… Еще ниже.
Расслабленно откинувшись на койке, Гаспар гладит ее выбившиеся из хвоста светлые волосы, в то время как Роэл, пунцовея от постыдного вожделения, расстегивает ремень его брюк, чтобы сделать то, о чем помимо воли думала, когда ее губы коснулись губок флейты, которую он держал.
Взять в рот его член. Ласкать, языком проводя по всей длине, заглатывая у основания и чувствуя, как бархатная головка трется о небо.
— Зубы, зубы спрячь! Забудь, что они вообще у тебя есть! Нежнее! Глубже, ты его практически не захватила! Ну вот… Черт, Роэл, какая же ты неловкая! Хватит, больше я не хочу!
Это говорил не Гаспар, а Ник Леконт, когда она пыталась доставить ему удовольствие, как умела. Очень часто бывало и так, что он вообще не давал Роэл закончить ласку, оставляя ее с каким-то щемящим чувством собственной никчемности и неудовлетворения.
Гаспар Леоне не говорил ничего подобного. Он безотрывно смотрел ей в глаза, сжимая руку Роэл и переплетя свои пальцы с ее. Растворяясь в этом откровенном взгляде, в котором Роэл с упоением считывала наслаждение, она насаживалась ртом на его член еще глубже, осыпая его самыми нежными и бесстыдными ласками, на которые она была способна. И чем больше она ласкала его, тем сильнее ощущала томление внизу живота, где наливалось липким раскаленным янтарем ее лоно.
Он до хруста стиснул ее пальцы, будто хотел сломать их, пульс у Роэл взорвался, потому что она почувствовала — сейчас — и Гаспар излился. И в тот момент у Роэл выступили на глазах слёзы. Но это не были слезы унижения или боли. Нет.
В тех редких случаях, когда кончал Ник, она обычно аккуратно выталкивала его горьковатое семя изо рта, чувствуя себя как-то… не так. Излив Гаспара был без вкуса, и он потек по горлу прохладой, а Роэл неожиданно для самой себя проглотила его весь.
— Знаешь, куколка, я мог бы кончить только от одного выражения твоего лица, — негромко проговорил Гаспар, поднеся к ее щеке хищно скрюченную, растопыренную ладонь, но не коснулся. — Лицо порочной Мадонны… Обожаю тебя, слышишь?
— А я тебя ненавижу, — опустив ресницы, чтобы не видел ее взгляда, прошептала Роэл и, не отдавая себе отчета, облизала губы.
Он громко засмеялся, будто она сказала что-то уморительно смешное, и, дернув девушку вверх, подмял под себя, так, что она оказалась на постели под ним.