— Это, — произнес он изумленно, — по-твоему, выбор?! Это шантаж! Эта верность хуже предательства!
Гневный голос Короля эхом заметался меж каменных стен, и Друид склонил голову, словно покоряясь воле своего монарха.
— Так что передать Среднему Ворону? — произнес он, когда вопль Короля стих и воцарилась тягостная тревожная тишина. Король с силой потер лицо ладонями, словно стирая с него липкую паутину, зажмурился, скрывая блеснувшие слезы.
— Передай, — глухо ответил он, не открывая лица, — что я официально признаю эту… женщину королевской невестой. В знак помолвки отошли ей колье с моим… с моим расположением и королевским подтверждением, — он бессильно махнул рукой и друид ловко поймал в подставленную золоченую табакерку королевскую магию. — И скажи… скажи, что я явлюсь на смотрины. К свадьбе нужно подготовиться. Никто не должен знать… — от ярости Король даже зубами заскрежетал, поливая злые слезы, — никто, ты слышишь! Никто не должен знать, что моя жена, жена Короля — безумна.
Когда шаги Друида стихли, из-за королевского трона светлой тенью выскользнула дочь Младшего Ворона, красавица Бьянка. У королевской любовницы была снежно-белая тонкая кожа, почти белые волосы, блестящие, тонкие и нежные, как свет луны, мягкими волнами ниспадающие до колен, и светлые голубые глаза. Бьянка носила светлые — голубые, серые, белые, — шелка, шитые серебром и золотом, и жемчуга, и о ней говорили — Белая из Рода Воронов.
Ангельская внешность, мелодичный голосок, гибкий и стройный стан, маленькие ножки и пальчики на ручках словно из самого чистого сахара — Король не мог налюбоваться на это причудливое творение природы. Злые языки говорили что Бьянка — верный признак вырождения и угасания рода, странное белое дитя, рожденное из-за того, что кровь Воронов не разбавляется. Кажется, ее мать и отец приходились друг другу родственниками; но Королю на то плевать. Когда ее карминовые губы, глянцевые и темные, как спелая вишня, касались его губ, он забывал обо всех недобрых голосах, что называли его любовницу ущербной.
Весь тайный разговор она слышала, потому что, несмотря на королевский приказ, пряталась за троном, в густых тенях. Себя она давно считала хозяйкой как замка, так и королевства, хотя бы оттого, что Король, как ни странно, хранил некое подобие верности и питал привязанность к ангелоподобной Леди из Рода Воронов.
Бьянка была недовольна услышанным; она морщила хорошенький носик и дула яркие губки, ее тонкие ручки обняли плечи Короля, и в порывистом, быстром движении было много ревности и обиды.
— Женишься? — произнесла она, щуря светлые глаза.
— Я дал слово, — яростно кусая пальцы, ответил Король.
— Не лги мне, — ответила Бьянка. — Я видела, как ты отослал ей свое согласие. Я почувствовала его; ты можешь обманывать Друида, который не пробовал благородной магии, но меня тебе не обмануть. Это был необдуманный шаг; ты вздумал убить ее, а это значит, что у старого мерзавца будут все основания исполнить свою угрозу.
— Черта с два! — взорвался Король, и Бьянка успокаивающе погладила его иссиня-черные блестящие волосы. — Этот старый дурак и не поймет, отчего умерла его дочь. Мало ли болезней ходит по свету? Я дал согласие; я послал ей подарок — дорогой и роскошный. Я вызвался ехать на смотрины; кто докажет, что я виновен в ее смерти? Я не оставляю следов.
Бьянка снова поморщилась. Она склонила светловолосую головку ему на плечо, и если бы кто взглянул на нее в тот момент, на ее умиротворенное личико, на ее спокойный прекрасный лоб, то он нипочем не угадал бы, какие черные мысли шевелятся под ним.
— А нужно ли было так поступать? — капризно спросила она, водя белоснежным пальчиком по щеке Короля, обрисовывая его чувственные губы. — Что за вред тебе от безумной?
— Моя жена, — прорычал Король сквозь сжатые зубы, дрожа от злости, — не может быть юродивой и безумной! Никто не посмеет смеяться надо мной и моей женой у меня за спиной!
— Отчего нет? — Бьянка пожала плечами. — Я даже не ревную тебя к ней. Бессловесное существо; взял бы ее. И она тихо жила бы себе во дворце.
Король раздраженно фыркнул, нервно дернув плечом.
— Я не мог бы себя заставить притронуться к ней, — проворчал он.
— А зачем к ней притрагиваться? — ворковала Бьянка, запуская глубже свои белоснежные пальчики в его черную шевелюру, поглаживая его голову, отчего Король расслаблялся, прикрывал злые светлые глаза и стихал, туша гнев, раздирающий его грудь. — Зачем притрагиваться? Кому она может пожаловаться, что муж ее обходит стороной, и что постель ее пуста и холодна? Да и станет ли она жаловаться — она даже понять не сможет, что не нужна тебе. Она же… пуста. В ее разуме нет человека. Ее вообще почти что нет. Тебе предложили магический сосуд — вот и используй его по назначению.
— А наследники? — насмешливо произнес Король, бросив ироничный взгляд из-под ресниц на красавицу Бьянку.
— Ну-у, — протянула неопределенно она, изо всех сил стараясь придать себе вид расслабленный, задумчивый и беззаботный, но Король услышал, как участилось ее дыхание, как забилось сердце под шелками, кружевами и жемчугом, как дрогнул голос, в котором прорезалась хищная и жадная нотка. — Детей тебе могла бы родить я. А ты просто сказал бы всем, что их мать — Королева. Но так как она не в себе, то я бы стала их молочной матерью…
Эта тонкая, подлая хитрость насмешила Короля, он зафыркал, снова глянув на свою любовницу — на сей раз насмешливо, почти с презрением.
— Белых Воронят выдать за королевских наследников? — ответил он жестоко, наблюдая, как белоснежное личико Бьянки наливается румянцем мучительного стыда.
— Чем тебе Белые Воронята плохи? — прошипела она, отпрянув от своего любовника словно ожегшись. В ее светлых глазах промелькнула такая обида, что Король невольно усмехнулся. Он знал цену эфемерной невинности, каковой Бьянка отгораживалась от целого света. И ее алчное, одержимое желание во что бы то ни стало вскарабкаться на трон и усесться там как можно прочнее, он тоже знал; чувствовал.
— Они плохи тем, — с мстительной злостью произнес Король, отстраняя ласкающие его белоснежные нежные ручки, — что незаконнорожденные. И белые; кто поверит, что у черного Короля родятся белые дети?
— Ты мог бы всех убедить в этом, что это законные наследники! — зло прорычала Бьянка; ее ангельское смирение и спокойствие исчезли с ее хорошенького личика как по мановению руки, она скалилась и рычала как голодная собака, у которой отнимают кость. — Ты мог бы всех заставить молчать! Ты все можешь!
— Мог бы, — согласился Король. — Но не хочу делать этого. Поэтому — нет. Я не люблю, когда меня к чему-то принуждают; и интриги старого дурака, который решил породниться с королевской семьей таким экстравагантным способом, мне тоже не по нутру. Девица получит мой подарок и мое согласие — и умрет. Надеюсь, ее судьба послужит тебе хорошим уроком?
Он ухватил ее личико — совершенное, словно вылитое из драгоценного фарфора, — за подбородок, и долго-долго смотрел в ее светлые глаза, удивляясь причудливой игре чувств и желаний, отражающейся в хрустальной глубине.
— Какая чудовищная, голодная алчность, — протянул Король, неприятно улыбаясь, глядя, как прекрасные черты Белой из Рода Воронов искажает чудовищная злобная гримаса. — Какое неистовое желание власти, поклонения, богатств! Из года в год я вижу в глазах моих подданных, приближенных, тех, кто называет себя моими друзьями только это — притворство и жадность! Быть может, ты права; быть может, мне не стоило ее убивать. Тогда я мог бы увидеть истинное бескорыстие в глазах безумной девушки… Может быть, в несчастной юродивой оказалось бы больше души, чем во всех вас, моих верных придворных!
Молодая женщина не ответила ему; на ее прекрасном лице ее выписалась такая лютая злоба, что Бьянка стала почти уродливой, страшной, черты ее исказились от смеси досады и злости. Король рассмеялся, потешаясь над ее бессилием и над тем уродливым чувством, в которое трансформировалось ее трепетное «люблю», которое она твердила ему в постели. Он отдернул руку, и так резко, что голова Бьянки мотнулась, словно он влепил ей пощечину.
— Иди, — неприязненно велел Король. — И забудь все, что ты тут видела и о чем мы с тобою говорили. Завтра я буду собираться на смотрины — и видят Духи Воронов, если ты посмеешь хоть слово пискнуть, хоть взглядом, хоть жестом выдать меня, я первой убью тебя, и ты моего падения не увидишь, и позлорадствовать не сможешь!
Глава 2. Красавица Изабель и чудовище Анна
Изабель родилась в пятницу, морозным январским утром.
Ее кожа была бела как снег, волосы — темны, как черное дерево, щеки — румяны, как кровь.
— Девочка, — сказала повитуха, любовно обмывая младенца. — Седьмая, мадам. Какая крепкая, славная! Ну, что твой грибочек!
Словом, красивее и здоровее ребенка нельзя было бы и пожелать.
Но едва народившись и закричав, как и положено всем детям всех миров, девочка вдруг смолкла, и роженица, порядком измученная, едва смогла найти в себе силы, чтобы приподняться на локтях и прошептать, задыхаясь:
— Что с моим ребенком?! Что с ним?
Повивальная бабка, испуганно смолкнув, замотала новорожденную в роскошные батистовые пеленки и передала ее на руки матери. Та, только глянув в личико ребенка, закричала от горя и боли, и без сил упала в постель.
Глаза на детском личике были нечеловечески спокойны и пусты, и лицо было неподвижным — словно кукольное. Да и само то, что девочка родилась седьмой, было знаком недобрым; и предчувствия, терзающие мать весь срок, подтвердились.
Она рыдала и проклинала мужа, который настоял на рождении седьмого ребенка, потому что судьба, уготованная ее маленькой дочери, была ужасна — а какая она может быть у человека, чей разум мертв, и души в маленькое тело при рождении не вложили?
Королю в ту зиму шел двенадцатый год; по крайней мере, так утверждали — ведь что можно было сказать наверняка о королевском наследнике, который долгое время жил в заперти, в королевском замке, обучаясь высшим магическим премудростям? Точно можно было сказать лишь то, что из всего выводка старого Короля-Ворона, произведенного на свет в течение последних трехсот лет, он был единственным наследником, который не умер при рождении и не зачах от болезни. Все говорило о том, что королевский род угасает, и страшное число — семь, семь, седьмая, — витало в воздухе. Родить в этот страшный год ребенка? Седьмого? Да еще после шести дочерей?! Леди Ворон так этого не хотела… Но суровый муж настоял.
Новорожденную малютку нарекли поистине королевским именем — Изабель. Королевская невеста Изабель. Росла она на диво ладной, красивой и здоровой — насколько только может быть здоровым несчастное безумное существо. Младенцем никогда не плакала. Ела, когда кормили, и спала, когда клали на бочок. Все остальное время тихо лежала в колыбели, глядя темными вороньими глазами в потолок — о да, Воронья порода и Воронья кровь были сильны в ней!
Немного подрастя, она не научилась говорить; она никогда не смеялась. Ребенком она никогда не плакала — даже если сильно ударится или обожжется о кочергу, когда отец отсылал ее помешать угли в камине.
Девушкой — была прилежна и тиха. Изабэль научилась вышивать и танцевать, как и полагалось каждой знатной даме, но по-прежнему не подавала никаких признаков разума. Она не испытывала привязанности ни к кому — даже к отцу, который берег ее как величайшее сокровище и явно гордился тем, что у него вышло получить у природы этот бесценный дар — Вместилище. О матери, которая отступилась от Изабель почти с самого рождения, и говорить не приходилось. Изабель смотрела на нее ровно так же, как смотрела на стену. Сестры втайне завидовали дивной красоте Изабель. Казалось, природа тоже готовилась к появлению этого необычного ребенка и у каждой из девиц отщипнула немного, чтобы сполна воздать несчастной. У одной из сестер глаза были маленькими и тусклыми, у другой — некрасивый и бледный ротик, у третьей — редкие жесткие волосы. Сестры Изабель терпеть не могли и то и дело старались подстроить ей гадость — сжечь волосы при завивке, слишком сильно раскаляя щипцы, или же вложить в ее руку, завернув в платок, кусок стекла, чтоб она, отирая глаза и рот, изрезала себе все лицо. Но судьба берегла ее словно готовя к какой-то особой миссии, и ничего дурного с ней не случалось.
На восемнадцатом году жизни она стала чудо как хороша — Воронья порода проявилась в ней во всей полноте, одарив девушку самым яркими, самыми насыщенными красками: иссиня-черными волосами, ниспадающими до самых колен, густыми ресницами над прекрасными прозрачными глазами цветом точь-в-точь как густая заварка самого благородного чая в хрустальном бокальчике, бровями, искусно выписанными на ровном лбу. Но в прекрасных глазах словно кто-то позабыл зажечь огонек. Они были пусты и темны, как окна нежилого дома…
К неразумной седьмой дочери Ворона были приставлены два человека, чтоб присматривать и ухаживать — служанка Северина и расторопный малый Карвит, пожалуй, немного болтливый и рассеянный, но зато ученый — он почти получил диплом магической академии. Почти.
Да еще и самая старшая сестра, Анна, была добра к безумной Изабель и с поистине материнской заботой опекала ее, несмотря на то, что, наверное, у нее-то природа от красоты отщипнула самый большой кусок затем, чтоб подарить его Изабель. В то время как прочие сестры считали девочку своей ожившей куклой и могли углем нарисовать ей усы, Анна от всего своего доброго сердца сожалела, что в такую красивую оболочку не вложено души.
— Если б она была разумна, — говорила Анна с жалостью, — Король женился бы на ней сам, без принуждения и не по необходимости!
Наверное, рождение Анны и натолкнуло старого отца-Ворона на мысль о том, что седьмая дочь станет прекрасным Вместилищем. Анна родилась маленькой и чахлой, словно чужой серенький птенец, подкинутый в воронье гнездо нечаянно. Росла она худенькой и бледной, и вот еще незадача — одна нога ее была короче другой. Выросли и вышли замуж одна за другой все сестры, а Анна так и жила в опустевшем отчем доме, прислуживая Изабель да вздыхая тайком о своей несчастной судьбе.
Нужно сказать, что Изабель Анна немного завидовала. Совсем капельку. Однажды ей посчастливилось увидеть Короля — мельком, совсем недолго, — когда отец ее зачем-то взял в столицу, и в сердце ее тотчас разгорелось бурное пламя любви.
Король со своей свитой проезжал мимо на горячем скакуне и на миг одарил своих верных подданных взглядом свысока. Одного этого мимолетного взгляда было достаточно, чтоб невинная юная девушка ощутила жар его тела так явно, будто он прошел совсем рядом, силу его рук, удерживающих повод, мощь его тела, укрощающего сильного зверя, и красота Короля затмила ее разум.
— Отчего говорят, — пролепетала бедная девушка, как завороженная глядя в зеленые глаза Короля, — что глаза у него злы? Разве вы не видите — он страдает? И то, что вы за злость принимаете — это всего лишь невыплаканная боль?
— Даже не знаю, — сердито ругнулся отец, — кто из вас глупее, ты или Изабель. Отчего, как ты думаешь, в ней души нет? Оттого, чтоб она не страдала! Ибо король — это дьявол во плоти! Он полон порока и разврата, в нем столько зла, что живой человек не вынес бы его и глубоко страдал бы. А Изабель вынесет. Ей будет просто все равно, даже если ему вздумается сечь ее кнутами. Ей уготовано место великой мученицы, ибо нет женщины, что заняла бы его добровольно.
— Но говорят, — шепнула испуганная Анна, — что у Короля много возлюбленных…
— Любовниц, — с негодованием поправил ее отец. — Женщин, что удовлетворяют его похоть и исполняют все его порочные желания. Одна столько позора и греха не вынесет, нет! Поэтому их много. И ни одну из них он не любит; он просто не умеет этого, его сердце черство и не ведает привязанностей и нежности… как и у Изабель.
Глупенькое дитя, Анна, не верила отцу. Слишком много хорошего ее бурная фантазия пририсовала Королю, слишком прекрасное рассмотрела она в его светлом пронзительном взгляде. А потому по возвращении она долго-долго плакала в подушку и впервые в своей жизни, пристально рассматривая прекрасное личико Изабель, пожалела о том, что вынимала осколки стекол из ее носового платка.
Раньше, глядя на счастье сестер, выходящих замуж, Анна очень печалилась, потому что самой-то ей замужество, кажется, совсем не грозило. Некрасивая хромоножка, пусть даже из знатного рода — кому она нужна? А теперь, лелея в памяти образ Короля — прекрасного, недосягаемого, жесткого, сильного, — Анна была даже рада этому. Ей казалось, что никого в мире она не сможет ни полюбить, ни принять так же, как его. Мужу надлежало быть верной — а верность помешала бы Анне мечтать о Короле, вспоминать его зеленые глаза. К тому же, отец уверял — о, старый хитрый Ворон, он словно умел заглядывать в мутное зеркало будущего! — что рано или поздно, а Король явится в их фамильный замок за своей невестой, Изабель, и Анна лелеяла надежду на то, что и ее Король заберет с собой — в качестве прислуги для Изабель. Не может же Королева обходиться без верной прислуги? А Анна нянчила Изабель с рождения… кто, как не она, знает обо всех особенностях королевской невесты?
И день этот настал — еще с вечера отец отослал письмо, а утром над Башней Посланий уже кружились с криками вороны, принесшие добрую весть. Быстрый Ворон, хлопая крыльями, уселся прямо на подоконник раскрытого окна, и, каркнув, выпустил прямо в ладонь старого хозяина — Среднего Ворона, — роскошное ожерелье. Он словно украл его в самой дорогой сокровищнице, потому что, едва только драгоценность оказалась у хозяина, он бочком отпрыгнул и, расправив крылья, тотчас сорвался с подоконника, улетел, скрывшись в утреннем тумане, опасаясь расплаты за воровство.
— Королевское благословение! — пробормотал старик, усмехаясь и сжимая драгоценность в сухой ладони, потемневшей от старости. — А Король-то не так легкомысленен, как я полагал… И не так упрям, как о нем говорят. Что ж, это неплохо. Неплохо…