— Мама, — тянула струна.
Вдруг кто-то вошел. Тень росла, приближалась и усиливала эхо, пока не застлала её капсулу. Вмиг импульс пробудил и окатил разум. Анида вжалась и уже истерично завизжала. Последнее, что она чувствовала — беспомощность и дикий страх.
Реальность сбивала с ног. Дыханье клокотало в фильтре, шурша и обмораживая губы. Шлем высвечивал на два чёрных зеркала раскрытую утробу, матовое стекло с погасшим сиянием и одинокие кремовые складки. Арагонда сделал шаг, ощущая, как бетонная нога будто летит в бездну, трясясь. Вдруг шепнула мысль, что фильтр сжимает легкие. Арагонда судорожно стянул шлем и сбросил на пол. Металлический звон превратился в шаги. Он вообразил, как больную Аниду уволакивают из капсулы.
— Охрана! — вскрикнул Арагонда.
Дарссеане вскочили в комнату. Иридий и Тирей сразу же попали под стражу. Позже в допросной повелитель откинул нравственность и начал налегать на сына.
— Ты в курсе, что Наида и Анида пропали? — говорил он твердо, сдерживая гнев.
— Откуда мне знать? Разве они не возле тебя кружатся? — вспылил сын. — Кстати, почему ты допрашиваешь меня?
Повелитель не менял тона. Он старается удержать иллюзию беспристрастия.
— Разве не ты сказал: если я обвиняют Тирея, то обвиню и тебя?
В ответ Иридий засмеялся.
— Так вот в чём дело? Они были твоими свидетелями.
Гогот сына нервирует, но Арагонда всё же держит хладнокровие.
— Нет. Только Анида. В ту ночь девочку нашли у ворот и поместили в капсулу, чтобы спасти жизнь.
Иридий тсыкнул, уронил взгляд и вытер губы, словно хотел стереть свою наглость секундой ранее. По глазам сына повелитель заметил сострадание, но они не могли пробить скорлупу. Просто Арагонда прекрасно понимал, почему организм получает порцию поощрения-благословения из нейромедиаторов. Нет там сострадания, только лишь зеркало, которое отражает эго через коктейль.
— Вот оно как? Значит, девочка была едва живая.
После слов Иридий с сожалением выдохнул, закрыл лицо руками, будто смущаясь своей сердечности. Арагонду вдруг прыснула яркая идея. Он возжелал прочесть ту самую порцию, которая плещутся в мозгу у отъявленного альтруиста, как Иридий, узнать её суть, потрогать окончания синапсов, чтобы ощутить, что там сокрыто. Быть может именно там жиждятся правда или ложь. Вдруг через минуту сын гневно глянул на отца и сразил:
— Так твой свидетель ребенок, которого нашли ночью под грохот молний?
Брови нахмурились, у носа сбогрились морщины. Иридий изобразил оскорбление, фыркнул с нелепым возгласом и обсмеял отца:
— Ты доверял ребенку! Какая нелепость! Халатность!
Но теперь я всё понял, — протянул ухабисто. — Не было никаких напавших и убийц, потому что Наида сначала попала под молнию, затем очнулась посреди ночи, удивилась в том, — и тут сын провозгласил, выкрикивая, — "с каким уродом живет!", а потом добралась до Вансиана и решила убраться подальше, — высказался, отдышался. — Думаю, дочь сейчас с матерью, — отчеканил он напоследок, с упоением. — Подальше от тебя.
С минуту в допросной таяла тишина, где Иридий сидит на стуле с довольной миной. Чуть позже, словно переварив дерзость, Арагонда выпрыгнул со стула. Он схватил сына за глотку и без ухищрений впечатал в стену. Иридий барахтался на весу, поражаясь в том, насколько отец силен.
— Не скреби мозги! К чему бежать, когда тут она в безопасности? Ты сговорился с белыми! Её украли!
Фильтр владыки прорычал. Он ощущал, как лапа ужимает горло сына. Иридий прокряхтел, болтаясь на весу:
— Тогда умнее было бы оставить деву здесь. Как шпиона. Соблазнителя владыки. Зачем красть такого агента?
Но пока что чувства пускали неистовые образы, будто искры вдохновленности от чего-то нового, необычного и невиданного в жизни. Так удивляла мысль, что сын осмелился причинить ему страдания.
Вдруг Иридий воскликнул, трубя в фильтр:
— И она бы согласилась! Ведь ты её достал!
Наида страдала по твоей вине! — въелся последний возглас.
И мысль: «Ты всему виной» — сама восстала из памяти и расслабила руку.
Удовольствие и азарт бурлили, но не взбалтывали рассудок. Арагонда задумался, оценил всё сказанное, все увиденные чувства и поведение сына. И пасовал.
"Нет. Пока ты не способен на это" — возомнил он, но припомнил стоны Аниды о желтой молнии и вновь замешкался.
Растерянность, неопределенность и неуверенность в Иридии зависли над ним, начали витать над головой, покусывать. Арагонда думал о причастности сына, хотя помнил, будто видел, что тот всё такой же пушистый сострадающий альтруист. Повелитель окаменел. Казалось, он заплутал в лабиринте этих чувств. На секунду Иридия дрогнула мысль, что Арагонда сейчас придушит его, как внезапно повелитель швырнул сына на пол и покинул допросную.
В путах Иридия отправили обратно в камеру. Странным стало смотреть на то, что стража до сих пор ему кланяться. Наследник смотрел на охранников со смущением и снисхождением, потому не сопротивлялся и не проявил ни секунды упрямства. В камере Иридий встретился с Тиреем.
— Ну как? — спросил наследник и кашлянул, потер горло. Доспехи прошуршали.
Тирерий с безразличаем опрокинулся на стену и на выдохе расслабился.
— Посопел. Так сказать: устроил допрос с пристрастием, — шутканул он.
— А ты что? — всё так же не многословил наследник.
Громила услышал похрипывания наследника и утянул губу.
— Силился! — воскликнул Тирей. — Но всё же сказал, что предпочитаю здоровых дев, — продолжил юморить по интонации.
Наследник пораженно кашлянул.
— И? — протянул Иридий с ожиданием.
— Получил по щям, — выпалил тот так, будто ответ был предсказуем.
В камере прозвучал снисходительный вздох, потом Иридий уселся рядом.
— Что-то ты не выглядишь расстроенным, — заметил он.
— Это как получить автограф, — проязвил Тирей, поглаживая лицо.
Такой оптимизм позабавил Иридия, но не смял грусть. Наследник до сих пор ощущал, кто недавно сжимал горло.
Записи со стен замка ничего не показывают. Стража в замешательстве, а Арагонда в отчаянии сознаёт, что девочка растворилась как молния после раската, как Наида. Теория сына всплывает сама по себе, но Арагонда никак не мог принять её. И каждый день, когда повелитель гоняет стражу по лесу, поглядывая на Иридия через голограмму тронного зала, привычный скепсис напоминает, будто шепча: "Сколько не дашь, всегда будет мало". Он проносится в мозгу, как завет, сводит всю заботу к нулю: "И ведь правда. Ничего в этом мире не дашь, если внутри всё оскуднело. Что может столб предложить хрупкой девочке или больной женщине?"
И ночью, в быстром неспокойном сне после долгой бессоннице, ему приснилась Наида. Дарссеанка плакала, клюнув носом в подушку, а он утешал деву словами:
"Зачем метаться и оплакивать, когда можно перейти на другую цель".
А Наида всё горевала.
Сон отпустил его. Сердце бешено билось. С шеи стекал пот. Он ощутил безумную усталость, словно сейчас вовсе не спал. Зато в голове крепко держалась мысль: что важней — привязанность или цель?
Давило ощущение, нужно отбросить привязанность, как пустой балласт — будто Арагонда возуверил, что он никому ничего не должен. Порядок в душе — это все, чего желает он от других. Но порядок он строит сам. Потому должен сосредоточиться на зове. Если укрепил душу, значит, можешь идти дальше, к цели. Гибко. Так надо, чтобы держать тонус. Ведь душа, как мыщца, боль и страданье её укрепляют. Но тренировки нужно чередовать, следует учитывать нагрузку.
Повелитель вызвал советника в тронный зал, когда тот сидел в кабинете и не мог сосредоточиться на работе. Варфоломей беспокоился. Он начал сомневаться, что Арагонда сможет остыть, что сохранит трезвость ума. И понял, что, как всегда, недооценивал повелителя. В тот день советника обуял шок.
Как обычно, Арагонда сидел на троне. Они зашли. Иридий настоял на том, чтобы вместе с ним освободили Тирея. И повелитель выслушал его. В спокойствии. И согласился. Затем следом издал указ:
— Сегодня я упраздняю дипломатию, — заявил он.
Крики и возмущения Иридия витали по всему залу. Сын настаивал на мире, хотел напугать войной с огромными землями "Ордена", но безрассудство и спокойствие Арагонды оказались безграничными.
— Мне не нужен мир со сбродом, — ответил повелитель на пререкания.
От удивления Варфоломей громко икнул в фильтр, на что Арагонда с удовольствием оскалил зубы в шлеме.
— Тогда что мне делать! — рявкнул сын. — Выгонишь из замка?
— К чему мне растрачивать слуг. Иди, эм-м, в экономику, — безразлично ответил Арагонда. — Или подыщи другую должность в замке.