— Хватит, старик, — повелевал Ютий. — Идем отсюда.
С раздражением Вансиан шикнул и бросил косой взгляд.
— Почему ты? Почему упорно называешь меня с-та-ри-ком? — возмутился он.
Воспитанник не знал, как описать мысли. Призадумался. Углядев свежую ржавчину на роге, Ютий потянулся в подсумок и клацнул по столу. Антикоррозийная настойка легла у глаз Вансиана. Старик узнал контейнер и впал в печаль.
— Ты должен привыкнуть к старости, — изрек мысль молодой. — Прости, я не Кораг и не стану тереться и танцевать вокруг комплексов.
Собственный ответ надламывал совесть. Она заскрипела, будто потерлась о ржавчину старика.
— Зачем мне это? — произнес Вансиан, шепча, чтобы спрятать боль. Глаза нахмурились, чуть заслезились. — Он давно пуст.
Старик отпрянул ближе к спинке, поник безучастным взглядом.
— Мне удалось немного наполнить контейнер, — тут же ответил воспитанник.
Через автомат Вансиан наполнил новую рюмку. Тогда через фильтр Ютия раздался воздушный шквал. Он почувствовал вину.
— Прости, что я не Кораг, — сказал Ютий. И проговорил с досадой, с печалью. — И уж тем более Наиду не заменю.
От слов чувство вины пополнилось новыми каплями. Ютий прискорбно смотрел на старую глыбу в ванадии и припоминал неприятное. Тех, кто отмечал, что старик скоро ляжет в могилу, что Вансиан — треклятый ничтожный пьяница, что он негоден не только как воин, но и как воспитатель. И были правы. Ютий все осознавал и ненавидел себя.
Чуткие давно поняли, почему старик пристрастно спился. И остановить его не могло ничего. Эта слабость — выбор. Чувство знакомо не только старику. Потому Ютий испытывал беспомощность и угрызенья совести. Он сам повязан выбором. И пока не видел альтернативы. Потому что сбежать, как предлагают, ему не позволяла именно совесть — преграда, которую сподвигла душа. Чувства сверлили. Их истязала борьба выбора и совести.
Прошла минута, но они не уронили ни слова. Старик ощутил колющую боль внутри. Больнее всего стало наматывать на мысль слова Ютия.
— Нет. Ты — больше. Не в точь, но больше, вдвойне больше, — подбадривал Вансиан, но после необузданных мыслей уловил немощность. — Ты все надеешься на меня. Но зря. Я прожил свой век. Большего природа не дала. Лучше подумай о себе. Как ты хочешь прожить долгий век?
У Ютия не нашлось ответа. Он даже не напрягался. Ютий не видел перед собой будущего, не видел жизни, только выживание и лишь гнилого ржавого старика, который едва натягивает шлем и день за днем скрипит на столе.
"Как сегодня его утащить из бара?"
В голову пришла мысль. Он полез в подсумок, достал ключи и прозвенел ими.
— Они от той самой комнаты, — прояснил воспитанник.
Вансиан секунды похлопал ресницами и отвел взгляд.
— И что? — рявкнул. — Можешь забрать себе.
Ключ повис в памяти, в ключнице. Невольно он представил дверь, где жили дети. Там Вансиан осмелел и, скрепя сердце, взял ключ. Он трясся в руках. Вансиан положил ключ в рот замка, но почему-то тот не поворачивался. Вансиан отказался туда идти. Он боялся вспомнить о своей девочке. Но стало поздно. Ключ уже стоял в замке. Теперь механизм запустился, и дверка будто начала открываться.
Его обуяло неистовое горе. Ведь сложнее всего стало вспоминать о дочери. Память о ней превратилась в ужас. Трудно оказалось признать, что он не защитил дочь второй раз. Возникло желание. Как в первый день. Ему нужно выпить нечто дурманящие, хмелящие, выпаривающие, что аж до покраснения выбивает мысли.
Изо всех сил Вансиан старался принять её судьбу. Но признать жизнь дочки мимолетным виденьем, а её борьбу за здоровье "бессмысленными потугами" — оказалась слишком жестоким и тяжелым. Потому он хотел забыть все. Ради этого он старался спиться, но лишь чувствовал, как дурманят винные пары. Наутро прозревал, жалел об этом и шел снова по петле. Один день, следующий. Дурман в голове уподобился жизни, стал обыденностью. Но он казался лучше мук.
И теперь снова. ЯГАДА, НАИДА, КОРАГ, ЮТИЙ. Почему они сливаются? Как они стали неотличимы?
Тогда Вансиан встал, натянул шлем с потугами и пошел пошатываясь. И как только Ютий начал следовать за ним, старик прогонял воспитанника. Раз за разом он просил покой. Тогда Ютий лишь удостоверился, что Вансиан хоть дойдет до улитки и благополучно свалится на заднее сиденье.
4
Свежий воздух выдул сомнения. Но сейчас, пока девушка идёт по коридору, плечи скованно обвисли, ноги пошатываются, а глаза шпыняют по дверям. На скамейке Ягада даже придумала веский предлог, почему должна зайти к Ютию. Тогда он предал уверенность. Но теперь будто потерял подарочную упаковку и стал напоминать истерзанную безделушку.
Почему? Дева чувствует. Пока его доспехи мелькают на виду, Ягада мечется. Она осознает, что не понимает Ютия. Особенно, после всех слухов. Но, когда они вместе, Ютий не грубит, не хамит и не показывает ненависти. Ютий утвердителен и спокоен. Или, быть может, он злится, просто сдерживается. Без лица это так трудно понять. Шлем стал преградой, барьером. На скамейке Ягада решила, что не понимает, потому что не видит лица. Не верится, что они чужды друг другу. По ощущениям, где-то в глубинах, что-то нашёптывает: в разговорах с ним пробуждается связь. Но теперь совесть млеет и следом крадётся по коридору. Ведь она хочет заглянуть под шлем, но не считается с волей Ютия.
Кто-то подхватил за руку. Ягада обернулась. В чёрных каплях посреди галактики отражался шлем — второй облик Иридия. Девушка неловко улыбнулась. И тут вспомнила, что прошла неподалеку от его кабинета. Причем такую дорогу Ягада выбрала неумышленно. Что-то вело её по административному коридору.
— Светлый день, Ягада. Прости, если отвлек. Мне показалось, что ты чем-то встревожена? Неужели из-за тренировок?
Вопрос взбил всмятку нервы, будто миксер вскружил её неуверенность и постоянные упреки Иридия к тренировкам.
— Светлый день, — ответила тщедушно. — Нет, Иридий, чувствую себя отлично. На улице просто прохладно. Я замерзла, пока сидела на скамейке. Вот тихонько знобит.
Наследник отпустил руку и промычал в фильтр. Давил тупик в сознании.
— Ясно, — увядще произнес.
Они помолчали.
— Эм-м, — снова он начал, — проводить тебя?
И, несмотря на чёрствость, несмотря на ненависть к её выбору, Иридий не уходит. Промелькнула надежда, что есть нечто значимое, большее, чем влечение к зреющей деве. В свете её галактики лик Иридия преобразился.
— Конечно! — воскликнула. — Надеюсь, ты не отвлечешься от дел?
Рука Иридия обхватила локоть. Он уверенно примкнул.
— Да так. Мелкие дела остались, — сказал отвлеченно, а потом пылко заговорил. Этот голос забил по ностальгии. В детстве они безумолку болтали, разделяя любознательность и тягу к новому. После стольких лет её всегда подбадривает этот живой выразительный голос.
Он говорит, а чувства горят. Ванадий не мог передать тепло, но одна мысль о том, чья рука лежит в ладони — сладко греет. Взбухало возбуждение. Иногда она думала не только о руке. Ягада позволила бы коснуться и груди, и талии. Чужих рук девушка боялась, но только не его.
Но вот дальше легкого возбуждения не идёт. Каждый раз Ягада задумывается, что будет. А именно — всё изменится. Мир станет другим. Нужно будет изменить себя. Даже если нет желания. Даже если нравиться быть такой, как сейчас. Она любит мечтать, летать по ветру. И всё уйдет. Негласные правила приказывают, что каждая дарссеанка в замке отдает себя. Это значит — стандарт "какой ты должна быть плодоносной девой", "какой быть матерью перед дитё", "какой быть любовницей". Как только растет твоя ценность, ценность превращает тебя в раба. Ты превратишься в вещь, как в драгоценность, которой владеет страна, общество, ребенок.
О последнем девушка беспокоилась больше всего. Дети могли отнять всю энергию любопытства, жажду знать, путешествовать или попросту все желания и оставить оковы обязанностей, как утешительный приз, как гарантию, что ещё жива. Потому Ягаде страшно ступать навстречу Иридию. И кроме как стоять на месте, она не видит выбора. Неуверенности никогда не было раньше, пока не возник вопрос: как остаться собой там, где "я" не нужно.
— Говорят, что скоро космический корабль впустят в строй, — подчеркнул Иридий, когда чуть поднял голос, а потом прижал к себе. — Планеты и звезды ждут. Слышал, повелитель готовит список желающих. Тебе не приходило приглашение? От Ютия, например?
— Но я, — помялась Ягада.
— Приходило? — догадался наследник, резво глянул на деву. Ягада спрятала глаза. — Прости. Не моё дело. Я просто помню, ты мечтаешь путешествовать. А тут шанс. В космосе нет белых королей, зато есть неизведанные планеты.
Девушка приникла. Ей стало тяжело, будто сердце ощущало предательство.
— Ютий предложил, но я ещё не решила, — ответила скованно.
Иридий смолк. Он не мог понять, что же волнует Ягаду, как выглядят девичьи капризы, а ещё как выглядит список Ютия. Две загадки, которые наследник мается разгадать. О втором Варфоломей рассказал лишь по фрагментам, дошедшим отголоскам. Настораживало и то, что никто не предупреждает о планах и сроках. Даже Варфоломей в неведение.
Вдруг Ягада остановилась. Иридий припомнил комнату, дверь словно сама олицетворяла Корага. Дева отпрянула, привстала, постучала.
— Ягада, эта комната пуста, — приметил Иридий настороженно. Что-то начало бить тревогу, будто интуиция или ожидание плохого сюрприза.
В ответ Ягада покачала головой и сказала:
— Это комната Ютия.
Голос за дверью вспорол грудь и посадил накал. Сердце взбудоражено заколотилось. Биение наследник ощущал в груди, в висках даже в пальцах, как будто вспыхивал взрыв от атомной бомбы, и ударную волну осязали все клетки тела. Возникла недомолвка и неловкая пауза. Иридий не мог вырвать слова. Ягада всегда приходила к нему одному: в комнату, в кабинет, в спортзал, когда его тренировал Кораг. Но теперь дева стучится к другому.
Дверь приоткрылась. Свет просочился из щели, намекая, что там некто есть, что там её ожидают. Девушка немощно попрощалась, отняла виновный взгляд. Иридий помнил этот взгляд.
"На самом деле отец хотел мальчика. Да, за здоровую плодородную деву дарссеанин получает почет и всё уважение. Но отец все равно хотел мальчика", — говорила она поникшем голосом и снисходительно улыбалась. Тогда Иридий будто почувствовал укол, будто осознал, что, если не отец, то он будет любить её. Наверное, это и был тот самый момент, когда обычная привязанность превращается в сильнейшее чувство.
Рука Иридия на мгновенье потянулась, но дверь уже закрылась. Теперь будто сам Кораг стоял между ними и презренно его осекал. У Иридия не нашлось слов, чтобы описать всю ненависть. Казалось, что наглец спрятался за святилищем Корага, что бесчестный мерзавец скрывается за покойным рыцарем — героем войны, и теперь там помышляет прилизаться к большему.
Иридий клюнул фильтром, стоя у комнаты.
— Ты её не получишь, — злобно прошептал он двери. В уме ещё не просохли слова Ютия: "победитель на вкус", его надменность и наглость в тоне, будто хищника, уверенного в победе, подстать оскалу Арагонде перед чужими жизнями. — Ты никого не получишь.