Иридий почти выговорился. Пыл начал остывать. Осуждение из его слов стихало. Арагонда сидит и оценивает сына, слова из пылающих уст, и в очередной раз припоминает разящую истину: "Свое эго ничто, когда нет других. Ведь всегда нужен некто, кого нужно сломить, обездолить, переубедить и уподобить однообразному — себе. Так теряется индивидуальность". Слова родились, когда Арагонда познал истинную суть эгоизма и сверхэгоизма. У двух одно правило — скопировать хотя бы часть души, уподобить себе. И идти другой дорогой бессмысленно, когда результат един.
Наконец сын выговорился. Прошла минута, как они сидели в тишине, будто желая перемолчать друг друга.
— Пытаешь безмолвием? — не удержал Иридий утомительную паузу.
— Зачем мне утруждаться пытками, когда достаточно напомнить о смерте Наиды? Не забывай, ты причастен.
Слова Арагонды стали катализатором памяти. Повелитель покинул допросную, Иридия отвели в камеру. Сидя в клетке, ему не хотелось вспоминать, вот только сердце не слушает разум.
За поворотом Иридий чуть не влетел в громилу. В нос ударил запах гари, который он до сих припоминал. Желтая молния на груди потускнела, краска на ванадии спеклась.
— Где Мэйпс? — раздраженно рявкнул он. — Хочу с ней поговорить сейчас же!
— Прости, Иридий, так случилось, — виновато ответил Тирей. — Я не нападал, только пытался поймать, как было оговорено.
— Ты о Наиде? О Аниде? — не думая, наезжал Иридий. Он схватил Тирея за плечо. — Скажи, куда вы их спрятали?
— Я, — начал Тирей, потом тревожно вздохнул, и продолжил. — Наида мертва.
Рука Иридия ослабла и спала с плеча громилы. Его хватил удар. Осознание неизбежности затянуло в тоску, в отчаяние, а мысли окунулись в беспамятство.
— Нас ударила молния, — продолжил Тирей. Иридий отвернулся, потирая губы и подбородок ванадиевой рукой. — Если бы не доспехи и программы отвода тока, то и я не смог бы выжить. Пока пытался очухаться, Анида, она сбежала. Теперь девочка в замке, а повелитель меня призывает в тронный зал.
Когда Тирей произнес слово “повелитель”, тело Иридия начало протяжно трястись. Арагонский сын даже не мог представить, как отреагирует отец на смерть Наиды, как он разгневается от того, что ребенок в полуночь бегает по лесу в эпоху молний и грома. Тогда Иридий подумал о девочке. О ребенке, чьей долей пришлось осознать смерть матери. О хрупком расточке, чей стебель был сломлен. Иридий внезапно набросился на Тирея и начал его злобно трясти.
— Вы вместе с Мэйпс представляете, что натворили! — кричал он. — Вы не только загубили две жизни, но и угробили двух матерей. Двух! Сколько жизней они смогли подарить империи? Вы просто загубили два слитка золота!
— Хватит Иридий, — вскрикнула Мэйпс.
Дарссеанка подбежала и отбросила сына от ошеломлённого Тирея. Иридий ударился о стену, примолк.
— Я настояла на том, чтобы похитили Наиду и Аделлу. Поэтому ори на меня!
— Зачем? — будто бы прошипел сын. — Я этого не приказывал.
— И что? Я судила логически и сделала выбор. Я видела, что Наида не доверяет повелителю, но увлекает его, как сочный десерт. Её можно было привлечь, заинтересовать. Такой золотой слиток прекрасен, если хочешь сломить или подавить Арагонду. А тебе не хватает духу воспользоваться…
— Глупость! — перебил её вскриком Иридий. — Ты забыла про самомнение повелителя. Ты забыла, как он любит интриги и игры разума. Наида и так больна, а с такими играми сильней бы пострадала!
А теперь, когда она мертва, что нам делать? Уповать на похищение?
Самок просто так не убьют. Любой вор спрячет золото. Все это знают. А если начнешь шантажировать, то он не покажет слабостей, начнет играть, но отвергнет твои правила и не пойдет на встречу. Он только взволнуется за ручных дев. Всего-то! Зато всегда будет уверен, что, пока заложники живы, то достанет их из-под земли. Но теперь девы мертвы. Если узнает, Арагонда будет в гневе!
Мейпс приподняла подбородок, изображая смелость, но Иридий видел, как её глаза испуганы, как губы и щеки подрагивают.
— Ой, мать, ты забыла повелителя в гневе, — добавил сын.
Мэйпс отбросила гордость во взгляде. Подошла.
— Прости, — молила она, погладив горячую щеку сына. Иридий отдернул голову. Недовольство во взгляде её пронзило. Мэйпс резко опустила руку, миловидно подняла брови, опечалила глаза и улыбнулась с болью. — Я просто хотела помочь. Хотела сделать что-то для тебя, дать что-нибудь, кроме жизни, чтобы ты стал счастливее.
— Поздно спохватилась, — протрубил он грубо. — Я сам возьму что нужно, как делал это раньше.
Иридий оттолкнул мать. Подошел к Тирею. Мэйпс пораженно упала на стену.
— Переоденься, — приказал сын владыки Тирею, ощущая паленый запах ванадия. — Мы пойдем в тронный зал. Но для начала ты расскажешь всё Варфоломею.
5
Не подними ветку дерева — она шебуршит. Не задень листья куста, только пригнись к стружке пара. Тень увидишь на свету, но во тьме её не встретишь. Всё это ветер шелестит. Он незаметен.
Видишь, тени изгибаются. У старых деревьев стух флуоресцент и теперь совы присаживаются. Хруст сучка и сердце рокочет, а зрачок ширится то ли от темени, то ли от удовольствия.
Идут тени, крадутся. Тусклый фонарь чиркает желтой ручкой. Следом мантия хлопает, а в руке щебечет плод. Ветер не трясёт кустом, спугнет.
Подбираешь новое пятно. Пусть фонарь тухнет в сторонке. Козырек, скамейка, забор. За забором тени боятся огня плодов.
Плачь и топот впереди. Желтая молния под тусклым фонарем. Теперь голос силится. Споры, кругом споры, и они громче шелеста. Воля шумней рвется к голосу.
На темени улитки вырисуешь антенну. Среди сотни, глаз не станет разборчив. Сегодня нет звезд, парковка в тусклом свете, а деревья за нею мнет ветер.
Антенна плывет вдоль улитки. Вместо волн окунают голоса.
— Тихо, — встрепенулся воздух.
Снова слышится только ветер. Тени неподвижны в свету, но в тусклых огнях парковку окружает маяк. На груди желтая молния. Воля рисует на ней красной пастой.
— Скажи же, почему? — шепчет дева.
Ребенок под рукой хнычет.
— Арагонда знает про Наиду, — говорит маяк, оглядывая парковку.
Её вздохи переполняют воздух.
— Это моя ошибка, моя же, — признаёт и прижимает ребенка.
Знойный ветер провыл. Губы трепещут, когда дарссеанка трясется от озноба. Желтая молния идет к ней, и тень у улитки пробегает.
— Кто здесь? — внезапно вскрикивает и оборачивается рыцарь.
Никого не видно. Перчатку тянет он к поясу. Ладонь обнимает рукоять, как вдруг тень отбегает и взлетает.
Молния нагнулась. По броне процарапана краска. В тусклом фонаре промелькнул силуэт, потом кусты издали легкий шорох. Ни лязга металла. Враг мелок, не страж, не нарядился в доспехи, а лишь накинул тенистый плащ.
Щелчок кнопки призвал магнитный клинок. Пятясь, Тирей представлял, где прячется тень. Мэйпс приживала малыша, оглядывалась и отходила к огням деревьев. Улыбаясь, воля смакует, как она морщит лицо, кривит губы и растерянно бегает глазами, вцепившись в ребенка. Мысль знобит:
— Да, бойся, прижми.
У куста парит стружка. Никто не крадется сквозь белый пар. Это ветер шелестит. Рукоять, как побег ветки, а рука — большой сук. Их скрывают шелесты. Но Тирей видит, как двигается рог.
— Беги! — кричит он, и Мэйпс дает дёру.
Дарссеанин прыгает в кусты и срывает ветки магнитным лезвием. Тень проносится в сторону. У голубой машины он видит накидку чернозёма и то, как чужая рукоять тянет зуб, вздыхая паром.
Тирей рокочет в фильтр. Перчатка стискивает рукоять, глаза высматривают пятно, которое крадется и будто таит во тьме. Фильтр шипит в усмешке — ночь не скроет зеленый контур.
Не смей кинуться — молния делает взмах. Концентрируйся. По дуге быстро плывет легкая стружка. Слышится ох во вздохе. Зеленной контур заметил, что тень проносится в сторону. Выдох усилия. Локоть лязгает, чужая рукоять верещит по ванадию, ныряя по руке, оскальзывается. Лезвие срезает рог, разрывают строй ванадия и царапает лицо. Молния стонет, яростно рычит и впивается. Скулит плечо.
Тирей нервно, в раскате боли и рвения, хапнул полурослика. Все стенания он сжимает в руку. И оттого, как враг слабо зиждится в лапе, Тирей с ухмылкой подавляет скрежет нервов. Концом рукояти он влепил по лицу. Враг визгнул. Металл лязгнул, будто картон, и на легком шлеме появилась впадина.
Мир наворачивал круги перед глазами. Сщурившись, в черном небе застывает взмах. Секунда и дуга близится. Безвольная рука тычет рукоять в бок. Молния пронзает, как раскаты в тот день, грохочущие в небе. Хватка слабеет. Нога бьёт по ране. Враг отбегает и растягивает дистанцию.
Теперь, рыча и сжимая рукоять, рыцарь застыл взглядом на тени. Вдруг налег выпад. В увороте дуга едва не касалась головы. Снова выпад, быстрый взмах, шипящий фильтр после уворота и выпад. За спиной начал виться легкий флуоресцентный свет. Тогда тень отпрыгнула и метнулась в лес. Тяжело дыша, Тирей сорвался преследовать. Сердце отца разрывала мысль, кто первым придёт к цели.
Этот шелест — звон колоколов. Под вечер загорается свет, а ветер качает висящую грушу. Тирей нёсся, трепыхал носом, млел ртом, как вдруг вдали понял, что нагоняет кого-то. Он чуть не задохнулся, когда увидел клинок из металла у горла. Мэйпс стонет. Клинок оставил на коже красную речку. На ткани сына бордовое пятно.
Младенец молчит. Необычно и пугающе. Всего минуты назад он яро плакал. Тут малыш хныкнул, трепыхнулся и прижался к маме. Слеза счастья поползла по лицу.